– Но, мам! Я тоже взрослый, – возразил Лева.
– И ты взрослый, но Яцек старше, поэтому ты должен его слушаться. В деревню бегите, там, даст бог, добрые люди помогут.
После этого разговора дети провожали Анету на работу так, словно каждый день видели ее в последний раз. Это продолжалось до августа. Десятого числа началась масштабная акция. Едва рассвело, как фашисты принялись прочесывать еврейские кварталы, ходили по квартирам, забирали людей.
Услышав приближавшийся топот множества ног, Анета проснулась, мгновенно встала, подняла детей и бросилась в подвал. Замерев, они сидели под лестницей – Анета, прикрытая картоном с краю, дети в углу. Немцы работали добросовестно. Обойдя дом, они спустились в подвал. Пыльные солдатские сапоги стояли совсем близко от их укрытия. Потоптавшись туда-сюда, они двинулись к выходу. «Езус-Марья!» – мысленно обратилась Анета к Богу и Богоматери, но они ее не услышали. Немец вернулся и выпустил по картонной заслонке контрольную очередь из автомата.
Анета умерла моментально, не издав ни звука. Прежде чем раздался дикий вопль Левы, Яцек успел зажать ему ладонью рот. Леву не задело, он испугался, когда на него повалилось обмякшее тело матери.
Акция продолжалась еще несколько дней. Гетто, ставшее лагерем смерти, постоянно пополнялось новыми обитателями. Туда отправляли только тех, кто мог работать. Остальных вывозили в Белжец и расстреливали. Город постепенно вымирал. По улицам ходили только немцы и завербованные ими полицаи из местных противников советской власти. Они шагали беззаботно, не опасаясь нападения. Безоружные жители не смели выступить против оккупантов.
Яцек и Лева бульшую часть времени проводили в подвале. Анету они оттащили наверх, в опустевшую после погрома квартиру. У Левы текли слезы, он, воспитанный в набожной католической семье, не смел оставить тело матери непогребенным. Он вообще боялся к нему прикоснуться.
– Так надо. Иначе она протухнет прямо здесь, в подвале, а подвал нам еще пригодится, – рассудил Яцек, и Лева ему подчинился и даже как-то успокоился от его хладнокровного голоса.
Погода стояла теплая, только ночью на город опускалась прохлада. Из подвала был второй выход – забитое досками узкое окно. Настолько узкое, что через него мог протиснуться только ребенок. Они отковыряли доски и попробовали пролезть. Субтильный Лева проскользнул легко. Плечистому Яцеку это упражнение далось сложнее, но он все же пролез.
– Порядок. Теперь у нас есть тайный лаз во двор, – с гордостью сообщил он. – Нужно поживее выметаться из города.
– Поесть бы, – мечтательно произнес Лева. Запасы еды закончились еще прошлым вечером. Они разделили последнюю горбушку хлеба, найденную в одной из квартир.
– Да, по голодухе далеко не уйдешь. Вот что! Мы в другой дом пойдем. Теперь там уже никто не живет. Авось что-нибудь из съестного сыщем. Или вещи какие-нибудь найдем, чтобы обменять на продукты.
«Другой дом» находился в неудобном месте. Чтобы туда попасть, нужно было пройти по открытому участку, который просматривался патрулем.
– Выйдем перед рассветом. Фрицы тоже не железные, под утро умаются шнырять по улицам.
– А может, мы сначала в дом напротив сходим? – робко предложил Лева. Он видел из окна, как патруль расправлялся с прохожим, не вовремя появившимся у них на пути. Несчастного забили прикладами автомата, а затем застрелили.
– Нет, – коротко произнес Яцек. Дом напротив опустошили еще до августовской акции. Если в нем что-нибудь ценное и осталось, то все давно уже подобрали такие же голодающие, как они сами. – Нет там ничего, – пояснил он, хоть и не считал нужным объясняться. Яцек чувствовал себя командиром, а командир не обязан объяснять подчиненным свои приказы.
Чем ближе к вечеру, тем тревожнее становилось на душе у Левы. Ну зачем им идти именно в тот дом, ведь по дороге к нему можно напороться на немцев? С чего это Яцек взял, что в домах, расположенных на их глухой улочке, ничего нет? Как пить дать, он все это нарочно придумал, чтобы его запугать.
– Не сикай, – поддел его Яцек, – прорвемся.
– Я не сикаю, – обиделся Лева, хоть очень боялся. Перед его глазами стояли забитые насмерть люди с Армянской улицы. – А может, лучше пойдем к деду Иржику, еды какой-нибудь выменяем?
Иржик жил в соседнем переулке и мог раздобыть продукты. Почему-то немцы его не трогали. Несмотря на его относительно молодой возраст, за раннюю седину все называли его дедом. К нему иногда ходила Анета, обменивать вещи на еду.
– Ха! Самый умный выискался! Что ты ему предложишь – свою рваную рубаху с вонючими штанами? – гоготнул Яцек и отвесил Леве подзатыльник.
– Вот, – Лева вынул из кармана брошь с рубинами. Он теперь всегда носил ее с собой. – Мамка велела беречь на черный день.
Яцек взял брошь, повертел в руке и сунул во внутренний карман своей кофты.
– Это еще не черный день, – философски заметил он.
Яцек тоже кое-что успел повидать. На его глазах из дома напротив вытащили за волосы женщин, там же, во дворе, расстреляли троих детей. Но в отличие от Левы Яцек не боялся. Напротив, в нем проснулся азарт. Азарт в игре со смертью.
– Подъем!
– Я – Лева Гамильтон! Я сын английского моряка! – испуганно завопил Лева, продирая глаза.
– Да тише ты! Разорался, как дурень, – цыкнул Яцек. – Пора на берег, моряк.
Августовская ночь пленяла своей свежестью и легким цветочным ароматом. Раскидистые платаны умиротворенно покачивали пышными кронами, с неба смотрели яркие звезды какого-то созвездия, как когда-то давно, когда они жили в Кракове. И Леве очень захотелось, чтобы все вернулось и стало, как раньше, когда войны еще не было.
– Ложись, – скомандовал Яцек, и Лева плюхнулся на землю, вмиг забыв о звездах. – Кажись, пронесло. Идем. Только живо!
Лева не очень-то задумывался, куда он идет, для рассуждений у него был толковый командир.
Отбрасывая на землю две взъерошенные тени, они проскользнули через опасный участок и нырнули в подворотню. В подъезде было темно, как в могиле. Пробираться пришлось на ощупь. Впереди осторожно ступал Яцек, Лева крался за ним. Командир замер на месте, прислушиваясь, как дикий кот. Затем уверенно зашагал вверх. Большинство квартир стояли не запертыми – жильцов забирали, не давая им даже одеться, не то чтобы позволить им позаботиться о своем имуществе.
Юные мародеры проникли в разоренную квартиру, пропитанную запахом помойки. Натыкаясь на всяческий мусор, они шарили по углам, но ничего подходящего не нашли.
– Надо подождать до утра, – выдал решение Яцек.
Лева не возражал. Назад ему идти не хотелось, и он с удовольствием подыскал, как ему показалось, уютный уголок и лег прикорнуть.
Проснулся он от странного ощущения, что рядом с ним кто-то тяжело дышит. Яцек так никогда не шумел, его дыхание было легким и беззвучным, а это было с хрипом, напоминавшим скрип несмазанной двери. Лева открыл глаза – Яцека рядом не было, зато почти вплотную к нему в запекшихся кровавых подтеках лежало человеческое тело.
– Воды!.. Подай воды, хлопчик, – прошептали обветренные губы.
Придя в себя после легкого шока, Лева бросился искать воду и наткнулся в коридоре на Яцека. Пока Лева спал, он прошелся по квартирам и кое-что раздобыл.
– Что ты мечешься, как дурень?!
– Там!
– Что – там?
– Там… – Лева не смог подобрать слов и принялся жестикулировать, как немой.
Яцек осторожно вошел в комнату, где, зарывшись в какие-то тряпки, лежал раненый человек.
– Воды, – повторил он.
– На кухню сходи, я там чайник видел, – велел Яцек Леве.
Жадно выпив воду, человек закрыл глаза:
– Дякую, хлопчики. Теперь и умирать легче.
Яцек развернул сверток со своим уловом.
– Вот, возьмите, – протянул он раненому кусочек сала, но тот отказался.
– Ешьте, хлопчики, сами, а я и так помру. Мне недолго осталось.
Кусочек сала был размером со спичечный коробок. При виде него у Левы заурчало в животе и рот наполнился слюной. Сала он не ел года два. Кроме сала, Яцеку удалось разжиться несколькими сморщенными картофелинами с белыми рожками отростков, задеревеневшей горбушкой хлеба и пакетом перловой крупы. Яцек не стал предлагать дважды. Он зубами разделил сало пополам – себе и Леве.
– Хлеба хоть поешьте, – повторил он свою попытку.
– Я украинец, на заводе работал, у меня Arbeitsmappe была, а все равно попал под акцию. Пришли сюда, всех, кто находился в доме, забрали. Некоторых на месте расстреляли, в том числе и меня. Только я в живых остался. Немцы всех уничтожат, всех… Тикать вам надо, хлопчики. К вокзалу не суйтесь, немчура его усиленно охраняет. На юго-западе и на востоке, рядом с кладбищем, у них казармы. На севере…. На севере, около Замарстыновской, – гетто. Не ходите туда. На юге – офицерье, там тоже усиленная охрана. Остается пройти через Погулянку и Зеленую улицу, на юго-восток.
– Так как же мы туда пройдем, коли патрули кругом?
– Так как же мы туда пройдем, коли патрули кругом?
– До Погулянки пробраться сможете? Там, около дома, где раньше продавали баранки, есть канализационный люк. Он с торца здания находится и открывается легко, надо только его чем-нибудь поддеть. Если идти по коллектору, не сворачивая, он к концу Зеленой улицы выведет, а там до окраины рукой подать.
Раненый тем же вечером умер. В свой дом ребята возвращаться не стали.
– Нечего тянуть, сегодня ночью пойдем, – сообщил Яцек и начал подготовку к эвакуации из города. Он залил перловую крупу водой, чтобы она размякла и стала пригодной для употребления в пищу. Разделил продукты на три кучки – две большие и одну маленькую. Маленькую он назвал ужином, ее следовало съесть перед выходом.
– Жратву понесем раздельно. Не будем складывать все яйца в одну корзину.
До Левы не сразу дошел смысл этих слов, а когда он сообразил, по его коже пробежал холодок. Так же одну из корзин можно не донести! И не донесут именно его, потому что он младше и не такой ловкий, как Яцек. Яцек нигде не пропадет – он верткий, как черт, и умный, он уже может работать, потому что выглядит как четырнадцатилетний. Он для Яцека – обуза, от которой нужно избавиться.
Погулянка находилась недалеко, но идти туда было опасно.
– Дворами пойдем, – сказал Яцек. Путь через дворы был длиннее, но надежнее.
Как и в прошлый раз, они вышли перед рассветом. В эту ночь Леве долго не давали уснуть черные мысли, бесконечным потоком они лезли ему в голову. Он уснул лишь под утро, но уже через минуту пришлось вставать. Шел Лева по городу, как лунатик, в полусне, во всем полагаясь на Яцека и на судьбу. Судьба выказывала им свою благосклонность, на улицах было пустынно и тихо, так что они легко добрались до места и спустились в канализацию. Когда Яцек закрыл за собой люк, внутри стало совсем темно, а у них – ни фонаря, ни свечей, ни спичек. Пробирались наугад, держась друг за друга, шагали вдоль стен. Под ногами хлюпала вода, в нос бил удушливый запах сырости.
– Все, привал. Надо немного отдохнуть. Все равно, раньше следующей ночи наверх подниматься нельзя.
Лева закрыл глаза и снова открыл – что так, что эдак, темнота оставалась прежней, пустой, черной. Он подумал, что так теперь может быть всегда – всегда эта кромешная тьма вокруг. В этой тьме была лишь одна ниточка жизни – Яцек, и Лева боялся, что она оборвется. Сколько прошло времени, они не знали. Оставалось полагаться на «внутренние часы» и на еле слышный шум, доносившийся снаружи. По нему беженцы определили, что наступил день. Удивительно, с какой уверенностью Яцек шел вперед! Лева давно уже дезориентировался в пространстве.
– Тут стена, – объявил Яцек.
Крохотной точкой света обозначилось отверстие в люке. Яцек нащупал холодный металл лестницы и поднялся наверх, но крышку люка он не поднял. Они дождались темноты и тогда стали выбираться. Осторожно, словно он был привидением, из-под земли появилась голова Яцека. Оглядевшись, он выбрался и позвал Леву. Это был не то парк, не то лесок, и вокруг – ни души. С одной стороны – дома, с другой – дорога и пустырь, за ним – полоска леса.
– Туда!
Дорогу перейти было непросто. В желтом свете фонарей виднелся кургузый силуэт постового. Примерно через сто метров маячил второй постовой. Осталось всего ничего: последний рубеж, и затем – свобода. Пришлось бы рискнуть, и они рискнули. Яцек побежал первым. Его долговязая фигурка молнией мелькнула на дороге и исчезла во мраке. У Левы бешено колотилось сердце. Он перекрестился и рванул что было сил. Ему показалось, что время остановилось. За эти несколько секунд Лева успел подумать, увидеть и почувствовать очень многое. Боковым зрением он увидел, нет, скорее, шестым чувством ощутил движение постового. Лева нырнул в кусты раньше, чем раздалась короткая автоматная очередь и звуки торопливых шагов.
– Вперед! – задал направление Яцек, подтолкнув его в спину.
Темнота была их союзником. Спотыкаясь, они побежали к лесу. По спине Левы полоснул луч фонаря, и последовала стрельба. Он, как подкошенный, полетел носом в траву. Прыжком пантеры Яцек сшиб с ног Леву, опередив полет смертельного кусочка металла.
– Лежи! – приказал он.
Преследователи не отставали, они вот-вот их догнали бы. Яцек вдруг поднялся с земли и с диким криком отчаянно помчался куда-то в сторону. Выстрелы возобновились, Яцек упал и больше не вставал. К нему подбежали трое солдат.
– Es ist das Kind. Er tot.
Лева не хотел думать о том, что с Яцеком случилось самое худшее. Когда все стихло, он, как слепой котенок, долго блуждал по пустырю в поисках Яцека, но так и не нашел его. На небе загорелась полоска рассвета. Нужно было скорее уносить ноги, подальше от дороги и от этого обреченного города.
Лева добрался до первых деревьев небольшого редкого леска. Яцека там не было, последняя надежда растворилась в утреннем прозрачном воздухе, и Лева понял, что Яцека больше нет. Яцек – красивый высокий мальчик, с большими, глубоко посаженными глазами цвета февральского неба под прямыми, как стрелы, бровями; с острыми скулами, о которые, казалось, можно было порезаться, и с упрямыми насмешливыми губами. Такой смелый и находчивый, он бы мог стать настоящим командиром, как Чапаев или Суворов. Как же теперь без него?! Куда идти, что делать? Он, Лева, был к Яцеку несправедлив, считал его отвратительным забиякой и зазнайкой. Яцек сам погиб, а его защитил. Он был для него как старший брат. Пусть он дразнил Леву, давал ему подзатыльники, но он о нем заботился. Только теперь Лева осознал, что потерял очень близкого и дорогого человека.
* * *Когда ему позвонили по телефону и в трубке послышался уверенный мужской голос, у Сергея от волнения загорелись щеки. Это говорил Андрейка, его Андрейка! Он нашел его – через столько лет, простил и пожелал увидеться. Он спросил, удобно ли ему приехать? Даже если бы было неудобно, если бы ехать пришлось не в картинг-клуб в соседнем районе, а на другой конец города, да что там – в другой регион, Сергей бросил бы все и помчался на встречу. Потому что они давно не виделись, потому что чувствовал свою вину, и потому, что очень любил Андрейку. Когда много лет тому назад он пришел к нему и предложил свою помощь, Андрейка отказался. Он был гордым, упрямым мальчишкой, без гроша за душой и без родни, способной его поддержать, а у Сергея были богатые родители, и он хотел помочь. Он предложил ему работу в фирме своего отца и деньги на первое время. Пусть в долг, если в дар тот брать не хочет. Но Андрейка бросил на него царственный взгляд, словно он был принцем, а Сергей – нищим, и насмешливо произнес:
– А ты что, сам их заработал? Чего ты добился в этой жизни? У тебя есть дача, отдельная квартира, скоро будет машина. И все это твое только потому, что тебе это купил папа. Упаковал и ленточкой перевязал. Без отцовских денег ты – ничто. И не надо передо мной кичиться своим благополучием. Вытащил счастливый билет, так сиди, помалкивай, не демонстрируй свое ничтожество.
– Зачем ты так? Я же не виноват, что все так сложилось. У меня своя ситуация, у тебя – своя.
– Ты прав, у каждого своя ситуация. Только я создаю ее сам, а ты плывешь по течению. Жалеть меня не надо. Оставь жалость для самого себя, она тебе пригодится, когда ты останешься без отцовской поддержки.
Андрейка сказал, как напророчил. Отцовская, когда-то солидная, фирма рухнула, не выдержав дефолта. Семье пришлось заложить все имущество, чтобы выбраться из долгов. Мать, привыкшая жить, ни в чем себе не отказывая, ушла к другому мужчине и тем самым добила и без того подавленного отца. Он запил и постепенно докатился до животного состояния. Сергей к тому времени имел на руках диплом политолога и трехлетний стаж работы администратором проекта в фирме отца, с этим дипломом и опытом службы ему удалось устроиться на другое место. Без привычного теплого крылышка отца карьера его шла туго, а потом и вовсе застопорилась на должности старшего коммерческого менеджера. Денег было негусто, подаренную отцом иномарку ему пришлось продать и вместо нее взять подержанные «Жигули». С женщинами у Сергея тоже как-то не складывалось. Они любили мужчин успешных и богатых или хотя бы перспективных. Ничего этого у него не было. Те дамы, которых устраивал любой мужчина, действующие по принципу: «хоть плохонький, да свой», в свою очередь, не устраивали Сергея. Ему, конечно, попадались и милые бескорыстные девушки, но их отпугивали его кислая физиономия неудачника и подпортившийся характер.
Отец умер от перепоя, мать, не зная печали, жила со своим новым мужем в Испании. К тридцати двум годам Сергей Чернов остался один в малогабаритной квартире, под окнами которой ржавела его старая колымага, на нудной работе с низким окладом. Ему казалось, что он один не только в квартире, но и во всем своем пятимиллионном городе, и во всей Вселенной.
Одиночество давило на психику. Когда-то дружелюбный и приветливый, Сергей разучился общаться. Ему стало тяжело разговаривать с коллегами и на улице с людьми, если те случайно останавливали его, чтобы что-нибудь спросить. Он раздражался из-за любой мелочи, стал подозрительным и после работы торопился скорее вернуться домой, чтобы остаться наедине с собой и своим одиночеством. Он ненавидел людей и завидовал им за то, что у них было все, а у него – ничего. Пусть многие из них беднее его, менее образованные, чем он, даже больные, но они не одиноки. У каждого есть кто-то, а у него – никого. Даже у бомжей есть бомжихи и друзья-собутыльники. Или вон идет парочка: он – в плохо отглаженных штанах и в бесформенном пальто, сутулый, с покрасневшим лицом, его спутница – с корявой фигурой, базарного вида тетка с посеченными волосами, выбившимися из-под шерстяного берета, в руке у нее клеенчатая авоська с продуктами. Держатся под ручку, о чем-то воркуют. По их лицам видно, что эти люди любят друг друга, и они счастливы. А он чем хуже? Почему его никто не любит? При желании он тоже сумел бы найти себе такую же подругу с посеченными волосами, стыдливо спрятанными под шерстяной берет, с бесформенной корявой фигурой и клеенчатой авоськой, но жить с ней он не смог бы. Ему нужна была любовь или хотя бы сексуальное влечение, а к «шерстяным беретам» никакого влечения он не испытывал. Его влекли утонченные, умные женщины, молодые, с симпатичными лицами и приятными фигурами, которые всегда оказывались либо занятыми, либо в упор его не замечали. В этом и заключалась трагедия Сергея Чернова – несовпадение желаний с возможностями.