– Свои, – отвечал на том же языке Никола, делая знак янычарам опустить оружие, которое они было подняли.
Грек одинаково хорошо говорил на нескольких восточных языках.
– Откуда вы? – спросил капитан янычар, продолжая держать наготове обнаженную саблю.
– Из Фамагусты.
– Что же вам нужно?
– Нам поручено проводить сюда капитана Гамида, сына мединского паши.
– Где же он?
– Здесь! – откликнулась герцогиня на арабском языке, выступая вперед из окружения своих спутников.
Турок внимательно оглядел ее, не скрывая некоторого изумления, потом отдал ей своей саблей честь и сказал:
– Да пошлет пророк тебе и твоему отцу на тысячу лет благоденствия! Госпожа Гараджия, внучка Али-паши, будет счастлива, имея возможность оказать тебе гостеприимство. Пожалуй за мной, эфенди.
– А могу я взять с собой своих людей?
– Они все турки?
– Да, все турецкие подданные.
– В таком случае и они могут быть уверены в хорошем приеме у нас. Ручаюсь за это.
Приказав движением руки янычарам расступиться, капитан повел новоприбывших во внутренний, так называемый «почетный», двор крепости, окруженный прекрасными портиками в арабском стиле, колонны которых местами носили следы бывшей ожесточенной бомбардировки. Такие дворы в турецких зданиях представляют собой нечто вроде приемных.
Усадив герцогиню в одном из портиков на роскошный ковер, капитан пригласил ее провожатых занять места вне колоннады, под тенью исполинской пальмы, резные листья которой образовали прекрасный шатер. По его приказанию двое богато одетых негров принесли шелковые подушки и серебряный поднос с чашками дымящегося ароматного кофе, разными прохладительными напитками и сластями.
Хорошо зная турецкие обычаи, герцогиня медленно выпила чашку кофе, закусила несколькими сладкими пастилками, после чего села на приготовленные для нее на ковре подушки и обратилась к почтительно стоявшему перед ней капитану с вопросом:
– Где же внучка Али-паши? Вероятно, еще спит?
– О нет, – ответил турок, – госпожа Гараджия привыкла подниматься раньше своих воинов. При четвертой страже, на самом рассвете, она всегда уже на ногах.
– Почему же ты не докладываешь ей о моем прибытии?
– Потому что ее в настоящее время нет дома! Час тому назад она отправилась смотреть христианских пленников, которых поставила на ловлю пиявок. Этих тварей требуется множество для больных воинов в Фамагусте, и они всего охотнее идут на христианскую кровь.
– Что такое? – спросила герцогиня, побледнев. – Гараджия употребляет пленных христиан для ловли пиявок?
– Кого же еще посылать на это дело, когда нет других подходящих людей? Не отправлять же своих воинов, чтобы у них пиявки мало-помалу высосали из жил всю кровь?.. Кому же тогда защищать крепость в случае, если венецианцы вздумают явиться сюда со своим флотом? – говорил турок. – Пусть лучше мрут с пользой для нас пленники-христиане, не держать же их тут даром да еще возиться с ними.
– Следовательно, вы держите здесь пленников только для того, чтобы заставить их умирать медленной смертью? – сдавленным голосом продолжала молодая девушка, делавшая над собой почти сверхъестественные усилия, чтобы не разразиться негодованием.
– Конечно, в конце концов они тут все перемрут, – хладнокровно отвечал турецкий капитан. – Гараджия не дает им достаточно отдыха для того, чтобы высосанное из них пиявками количество крови могло опять восстановиться.
– Хотя я и отъявленный враг христиан, но то, что ты говоришь, кажется мне неслыханной жестокостью, не делающей чести сердцу женщины, – не могла не сказать молодая венецианка.
– Может быть, эфенди. Но так как здесь командует внучка Али-паши, то никто не имеет права вмешиваться в ее распоряжения. Даже я не могу возражать ей ни слова, когда вижу явную несправедливость.
– А сколько же у вас пленников?
– Человек двадцать.
– Все из Никосии?
– Да, оттуда, и все они – дворяне.
– Ты знаешь их по именам?
– Некоторых знаю.
– Нет ли между ними капитана по имени Ле-Гюсьер? – продолжала свои расспросы герцогиня, едва скрывая свое волнение.
– Ле-Гюсьер? – повторил турок, видимо напрягая свою память. – Ах да, это тот французский дворянин, который находился на службе у Венецианской республики… Да, между нашими пленными есть и такой, он также назначен для ловли пиявок.
Герцогиня до крови кусала себе губы, чтобы заглушить крики ужаса и гнева, вырывавшиеся из ее груди. Дрожащими руками отирая со лба холодный пот, она немного помолчала, стараясь вполне овладеть собой, потом по возможности спокойно сказала:
– Из-за этого дворянина я и прибыл сюда.
– Ты желаешь его освободить, ефенди?
– Мне поручено доставить его в Фамагусту.
– Кто дал тебе такое поручение, эфенди?
– Мулей-Эль-Кадель.
– Дамасский Лев! – вскричал турок, и на лице его выразилось глубокое изумление. – Но почему же этот доблестнейший из героев интересуется нашим пленником?
– Не знаю, он мне не говорил об этом.
– Гм!.. Не думаю, эфенди, чтобы Гараджия решилась уступить его. Она, кажется, очень дорожит своими пленниками, и, если кто-нибудь из них нужен Мулей-Эль-Каделю, она потребует за него такой большой выкуп, на который едва ли согласится Дамасский Лев.
– Почему же? Мулей-Эль-Кадель достаточно богат для того, чтобы выкупить кого он пожелает и за какую угодно цену.
– Я знаю, что его отец одно из самых важных лиц в государстве: родственник султану и страшный богач. Но что же за охота Мулей-Эль-Каделю бросать золото на ветер ради какого-то христианина?
– Ну, уж этого я не знаю, – сказала молодая девушка, которой очень тяжел был этот разговор. – Мое дело исполнить данное им поручение, а зачем ему понадобился этот пленник – меня не касается… Когда же вернется госпожа Гараджия? Мне некогда ждать. У меня немало дел в Фамагусте, да, кроме того, есть и еще поручение от Мустафы.
– Если тебе угодно, я могу проводить тебя к месту ловли пиявок, – предложил турок после некоторого размышления. – Там ты увидишь и нашу госпожу, и пленника.
– Хорошо, я согласен отправиться туда, – сказала герцогиня.
– Вот и отлично. Я сейчас прикажу оседлать лошадей. Через несколько минут мы можем отправиться.
Когда турок удалился, чтобы сделать нужные распоряжения, Перпиньяно и Никола Страдиото поспешили подойти к молодой девушке, с видом изнеможения опустившей голову на грудь.
– Виконт здесь? – шепотом спросил венецианец.
– Здесь, но, должно быть, мы увидим его в самом жалком положении.
– Почему вы так думаете, синьора? – осведомился грек.
– Он находится вместе с другими пленниками на ловле пиявок в стоячих прудах.
– А, злодеи! – пробормотал Никола, яростно сжимая кулаки и хмуря лицо.
– Разве это такое трудное дело? – удивился Перпиньяно.
– Не только трудное, но прямо ужасное, синьор, – сказал грек. – Я хорошо знаком с этим делом, так как мне пришлось провести за ним немало дней. В один месяц человек так истощается ловлей пиявок, что едва может держаться на ногах от малокровия и сопряженной с этим состоянием слабости. Не дай Бог никому испытать этого!.. Все тело ловца пиявок представляет сплошную язву… Ох, страшно и вспоминать!
– Да неужели эта женщина могла решиться послать на подобную пытку даже такого знатного пленника, как виконт Ле-Гюсьер? – недоумевал лейтенант, точно так же побледневший, как и его спутница.
– Мне сейчас подтвердил это турецкий капитан, – со вздохом проговорила герцогиня.
– Постараемся во что бы то ни стало освободить виконта из этого ужасного положения… Мы не остановимся ни перед чем, даже перед взятием этой крепости, если понадобится, не так ли, Никола?
Грек только молча кивнул головой.
– Я знаю, что нужно делать, – сказала герцогиня, вновь вернувшая себе свою неукротимую энергию. – Я затею такую игру с этой турчанкой, что она и не успеет опомниться, как очутится в моей власти, и тогда вопрос решится сам собой. Не нужно забывать, что Дамасский Лев обещал свою помощь во всякое время, а он не из тех, которые изменяют данному слову…
Громкое ржание и топот коней по каменным плитам двора прервали дальнейший разговор между герцогиней и ее спутниками.
– Мы к твоим услугам, эфенди, – сказал турок, подходя к герцогине. – Ты вернешься сюда к полудню, когда после молитвы подается второй завтрак. Я уже отправил гонца к Гараджии, чтобы предупредить ее о прибытии посла от Мулей-Эль-Каделя. Ты смело можешь ожидать почетного приема. Госпожа Гараджия будет очень рада достойно принять посла Дамасского Льва.
– Разве она его лично знает?
На губах турка промелькнула улыбка.
– Знает ли она его? – произнес он вполголоса. – Да, из-за него Гараджия мало спит и день ото дня становится все… причудливее.
– Вот что. Значит, она любит его?
– Похоже на то.
– А он?
– Кажется, не особенно заинтересован внучкой Али-паши.
– А он?
– Кажется, не особенно заинтересован внучкой Али-паши.
– Ага! – невольно вырвалось у герцогини.
К счастью, ее собеседник не обратил внимания на это несколько странное восклицание.
Минуту спустя всадники выехали из замка, предшествуемые капитаном, который повел их вовнутрь острова.
Глава XV На ловле пиявок
Когда кавалькада спустилась с утеса, на котором высилась крепость, в холмистую равнину, на которой кое-где тянулись ввысь пальмы и индийские смоковницы со своими длинными иглами, солнце уже стояло высоко на ярко-голубом небе.
И эта часть острова, хотя и отдаленная от Фамагусты, выказывала следы нашествия турок, этих ужасных опустошителей, отмечающих свой путь трупами и развалинами.
Турецкий капитан ехал с таким равнодушным видом, точно ничего не замечал, зато у христиан, в особенности у дедушки Стаке, глаза были широко раскрыты на все окружающее. Прямодушный старик все время ворчал, нисколько не беспокоясь о том, что может этим навлечь на себя внимание турка.
После получаса быстрой скачки на чистокровных арабских конях всадники очутились в обширной низине, покрытой множеством больших и малых стоячих прудов, поросших густым пожелтевшим тростником. Опытному человеку с первого взгляда было понятно, что в этих гниющих прудах должна была гнездиться болотная лихорадка.
На берегу одного из этих прудов двигалось несколько полуобнаженных людей, вооруженных длинными шестами, с помощью которых они разрывали тину и раздвигали тростник.
– Вот часть ловцов пиявок, эфенди, – сказал турок, придерживая свою лошадь.
– Никосийские пленники? – спросила герцогиня, стараясь казаться равнодушной, хотя сердце ее болезненно сжималось от ужаса и жалости.
– Нет, это эпирские невольники. Их охраняют всего четыре янычара, а за теми пленниками надзор построже. Вот посмотрите вблизи, как они работают, и тогда будете в состоянии понять, насколько сладко живется никосским пленникам у внучки Али-паши.
Герцогиня ничего не возразила. Сердце ее мучительно ныло и болело при одной мысли, что ее жених, виконт Ле-Гюсьер, поставлен жестокой турчанкой в одни условия с грубыми невольниками, привыкшими к тяжелой работе.
Турок направил своего коня к тростниковому навесу, под которым четверо солдат со зверскими лицами, перетянутые поясами, кругом утыканными пистолетами и ятаганами, варили себе кофе. Капитан приказал им скорее согнать невольников и заставить их работать, чтобы сын мединского паши мог видеть, как производится ловля пиявок.
Янычары мгновенно бросили свое занятие и, отдав честь высокопоставленной личности, которая удостоила своим посещением стоячие воды, свистком вызывали из-под другого навеса невольников, удалившихся было под него, когда стали подъезжать всадники. При виде несчастных из уст христиан невольно вырвался крик ужаса, между тем как сопровождавший их турок разразился злобным смехом и, указывая на них рукой, цинично сказал:
– Взгляни, эфенди, какие одры! Собакам немного останется на поживу, когда эти пленники не будут более в состоянии работать… Сразу видно, что у нас не привыкли откармливать куриным мясом и разными сластями ловцов пиявок.
Зрелище, представляемое этими несчастными эпирцами, действительно было таково, что заставило содрогнуться даже дедушку Стаке, немало видавшего на своем веку различных ужасов. Люди эти были до такой степени худы, что представляли собой живые скелеты, обтянутые желтой кожей, сплошь покрытой язвами от укусов пиявок. Глаза их были тусклы, как у мертвецов, опухшие и гноящиеся веки раскрывались с большим трудом. Все члены их постоянно тряслись, что ясно свидетельствовало о снедавшей их жестокой лихорадке.
– Великий Аллах! Эти люди имеют такой вид, точно сейчас собираются умереть! – вскричала молодая девушка, в свою очередь задрожавшая от жалости и негодования, но сохранявшая, однако, настолько присутствия духа, чтобы даже в своих выражениях приспособиться к турецким понятиям и не выдать себя.
Турок невозмутимо пожал плечами.
– Так что ж такое, – проговорил он с пренебрежением, – ведь это христианские невольники. Мертвые они уж ни на что не годны, а пока живы, могут приносить некоторую пользу. Гараджия умно сообразила это. Не ухаживать же за ними, в самом деле, и не содержать же их даром, как делали раньше? Теперь они все-таки дают доход.
– Да, несколько жалких цехинов! – проворчал сквозь зубы старый моряк, едва сдерживающий свое желание свалить кулаком этого турка с коня и дать ему хорошего тумака.
– От четырех до пяти в день, – заметил турок, расслышавший его слова. – Разве это тебе кажется мало, друг?
– Внучка Али-паши едва ли нуждается в такой безделице и лучше бы сделала, если бы отнеслась почеловечнее к этим несчастным, – возразила герцогиня, вполне разделявшая в эту минуту чувства старого моряка.
– Гараджия очень любит деньги и знает им цену, эфенди… Эй, янычары! Пусть пленники живее поворачиваются! Нам некогда тут долго стоять… Живо! Не зевать!
Солдаты вооружились толстыми суковатыми палками и грозно начали ими размахивать над головами невольников, тупо глядевших на блестящих всадников.
– Живее в воду, бездельники! – понукали их янычары. – Довольно отдыхать. Если будете лениться, то вместо хлеба попробуете вечером палок.
Злополучные невольники угрюмо повесили головы и, с видимым содроганием войдя в воду, принялись длинными шестами разрывать илистое дно.
Ловля пиявок производилась по способу древних греков и персиян, особенно опытных в этом деле благодаря обилию в их странах стоячих вод с мириадами этих противных, но полезных червей. Лучшей приманкой для них, как известно, служит человеческая кровь, поэтому даже добровольные добыватели их всегда подставляли свои ноги острым укусам этих кровожадных обитателей смрадных стоячих вод, делаясь таким образом одновременно добычей кровососок и болотных лихорадок. Этой системы ловли пиявок придерживаются еще до сих пор в Персии и в Греции, а также на островах Кандии и Кипре, то есть повсюду, где продолжает процветать этот промысел. В настоящее время этому опасному занятию предаются уже не рабы, которых больше не существует, а свободные люди, не имеющие почему-либо возможности взяться за другое, более приятное и менее подрывающее жизнь, ремесло.
Через несколько времени один из ловцов, еле живой старик, вылез назад на берег, не будучи в состоянии более выносить боли от укусов множества пиявок, присосавшихся к его жалким ногам, лишенным уже всяких признаков икр. Добычи на этом несчастном существе было более чем достаточно, но солдатам и этого показалось мало, один из них ударил его палкой и крикнул:
– Ах ты, ленивая собака! Разве по стольку следует приносить пиявок?.. Живо назад в воду, каналья… Я тебе покажу, как лениться на глазах таких высокопоставленных особ!.. Разве ты не слыхал, что на вас смотрит сын мединского паши?
При последних словах свирепый янычар нанес ловцу еще один тяжелый удар палкой по спине.
Этого уж не мог стерпеть дедушка Стаке. С удивительной в его годы быстротой и ловкостью он соскочил с коня и бросился к янычару.
– Негодяй! – закричал он во всю силу своих могучих легких. – Разве ты не видишь, что этот человек близок к смерти?.. Сейчас же оставь его в покое, если не хочешь сам очутиться в царстве пиявок!.. Смотри, еще один миг – и я швырну тебя в самую середину этого вонючего болота…
Турок, не привыкший к таким речам, опешил и в изумлении смотрел на старика, так энергично размахивавшего перед его лицом огромными кулаками и точно собиравшегося его схватить и задушить.
– Чего ж ты сердишься, господин? Ведь это только христианин! – проговорил он, невольно отступая.
– Знаю, что христианин, – гремел старый моряк, сверкая глазами и тряся янычара так, что у него потемнело в глазах. – Разве ты не понимаешь, животное, что своей жестокостью ты срамишь самого пророка и всех его последователей? Вот я тебе…
Но тут вступился турецкий капитан, на которого тоже нашло было нечто вроде столбняка при виде такой непривычной в этом месте сцены.
– Что ты делаешь, друг? – вскричал он, подбежав к рассвирепевшему старику, в руках которого болтался янычар.
– Что я делаю? – гремел дедушка Стаке, подняв на воздух беспомощно болтавшего ногами янычара, словно котенка. – А вот хочу бросить его туда, где…
– Оставь его, говорю тебе от имени госпожи Гараджии! Слышишь? Оставь его, иначе я…
– А я, от своего собственного имени, которое стоит имени твоей Гараджии, приказываю немедленно убраться этому озверелому янычару! – вдруг раздался твердый, ясный и повелительный голос герцогини. – Понял ты меня, капитан? Я бился на поединке с Дамасским Львом и победил его, а с такой дрянью, как ты, справлюсь скорее, чем ты успеешь произнести имя пророка… Повинуйся мне, я имею право приказывать!