— Ты действительно так в себе уверен?
— Я знаю это всю жизнь.
— Ну, раз ты так говоришь, — пожав плечами, она легла на спину, — тогда вперед. Они просматривают простыни каждое утро. От тебя в твоем возрасте потребуется не меньше двух раз за ночь. Считается, что так лучше всего для женщины.
Когда звуки страсти стали проникать сквозь окна и отдаваться эхом в коридоре, он попытался умерить свой пыл.
Потом девушка встала, подошла к умывальнику, намочила полотенце и обтерла им тело.
— Да, ты не новичок, — заметила она. — Но тебе это как будто не нравится. Я все-таки не настолько страшная.
— По-моему, ты очень красивая.
Он повернулся на бок, чтобы посмотреть на нее, и подпер голову рукой. Она хмыкнула.
— Один совет, амико. Иллюстраторы должны рисовать все — и прекрасное, и безобразное, так что учись льстить, особенно женщинам. Начни с того, чем женщина гордится. Попрактикуешься немного и научишься узнавать это с первого взгляда. Потом переходи к тому, что она считает своим недостатком. Если ты умен, то сразу поймешь, что это, — и уж тут можешь врать как сивый мерин.
Он ухмыльнулся, принимая вызов.
— У тебя красивая шея.
— Откуда ты…
— По тому, как ты ее держишь. А еще ты носишь маленькую золотую цепочку, чтобы подчеркнуть ее длину. — Он рассмеялся. — А что касается “недостатков”, то тут мне и врать не придется. Твои груди само совершенство.
— У тебя, видно, большой опыт по части грудей, — парировала она.
— У первой моей девушки они были как перезрелые дыни. А у последней их не было вовсе.
— Неплохо, — уступила она. — Но помни, сравнения опасны. Если ты не в курсе местных интриг, то легко можешь попасть впросак.
Прополоскав полотенце, она протянула его юноше.
— Возьми, очень приятная вещь в такую жару. Откуда-то донеслись крики — низкий мужской голос срывался на дискант.
— Не так, конечно, приятно, как это. Кансальвио отлично проводит время, узнаю его голос.
Он протер себе грудь и подмышки.
— Вот будет обидно, если именно он станет иллюстратором! В одном моем ногте больше таланта, чем у него.
— Матра Дольча! Ты и в этом уверен? Откуда ты знаешь так много?
— Сразу видно, что ты живешь не в Палассо.
— Нет, — нахмурилась она. — Мы с матерью и отчимом живем за городом. А при чем тут…
— Жила бы ты здесь, ты бы слышала, что обо мне говорят.
— Ах, как трудно быть гением! — насмешливо пропела она, широко раскрыв глаза.
Он вспыхнул, но не от стыда за свое высокомерие, а от раздражения. Она еще увидит, все они еще увидят, когда конфирматтио закончится и он станет одним из настоящих иллюстраторов — подлинным Грихальва.
Девушка бросила полотенце рядом с простыней на пол. Завтра слуги заберут все это и постирают. Она устроилась в подножье кровати и, обхватив руками колени, продолжала:
— Еще один совет. Думай о себе что хочешь — быть может, ты имеешь на это полное право, — но не показывай этого Фратос. Они очень ревностно относятся к таким вещам. Когда им попадается истинный талант, они одновременно трепещут и злятся.
— Это мне уже известно, — признался он. — Но ты-то откуда знаешь о таких вещах?
— У меня есть брат. На самом деле он мой сводный брат. Мы оба — дети конфирматтио. Маме было шестнадцать, когда она родила Кабрала, и двадцать — когда появилась на свет я. Потом она вышла за мастера Хонино — у него медные рудники в Эллеоне — и взяла нас с собой. Я всю жизнь прожила вдали от Палассо и надеялась, что они забыли обо мне. А брат вернулся сюда, чтобы получить образование. Кабрал не иллюстратор — где-то здесь должна жить моя племянница, — но он все равно великий художник.
— Я уверен в этом, — вежливо сказал юноша. Слова не обманули ее.
— Ты, конечно, думаешь, что талантом обладают исключительно стерильные. В любом случае я надеялась, что его вклада в семью окажется достаточно. Но в этом году не хватило подходящих девушек, кто-то вспомнил про меня — и вот я здесь. Не повезло.
Он кивнул, понимая, что она и сейчас не хотела его обидеть.
— Нужны были четыре девушки, а подходящих здесь — только три. Мать, бабушка и тетка Тринии умерли в родах — вряд ли она сможет родить. В роду Филиппин уже три поколения не появилось ни одного иллюстратора. Что же касается Полии — эйха, скажем так: она рисует воображаемой кистью.
— Видишь, каким ты можешь быть тактичным? — поддразнила она.
— Граццо, — поблагодарил он, чувствуя, что она понемногу начинает ему нравиться. — В итоге ты здесь, выполняешь свой долг.
— Это их идея, а не моя.
Она тряхнула головой, черные волосы рассыпались по плечам.
— Если ты и впрямь так уверен в себе, как говоришь, — мне повезло. Я хочу детей только от любимого мужа, когда он у меня будет.
— Ты хочешь влюбиться, выйти замуж и только потом заводить детей? — Он поднял брови, изображая удивление. — Никогда не слыхал о Грихальва с моральными устоями торговцев!
— Можешь смеяться над чем хочешь! — отмахнулась она. — Я вынуждена была переспать с четырьмя маленькими глупыми художниками, потратить четыре месяца собственной жизни, то кувыркаясь здесь с одним из вас, то дожидаясь, пока мне подсунут следующего, и все это время они ждали затаив дыхание: а вдруг я беременна! А забеременей я, пришлось бы потерять еще год, дожидаясь, пока родится ребенок.
Он пожал плечами.
— Но так поступают все женщины Грихальва.
— А я не хочу! Не можешь понять меня — подумай сам. Ты знаешь, кто твоя мать, а что до отца — Фратос, конечно, знают, кто он, но ты мог бы с таким же успехом быть одним из первых чи'патрос. Здесь, в Палассо, это не важно, но когда-нибудь ты выйдешь отсюда в большой мир. Санктос и санктас смотрят на нас так, будто мы фиолетовые чудища с пятью глазами.
— Кого это волнует? — усмехнулся он.
— Нас не волнует, а остальных людей — очень. Они тоже косятся на нас, дабы всем показать, что они разделяют отвращение екклезии к нашему мерзкому, аморальному, неестественному существованию.
— Эйха, понятно, что ты имеешь в виду. Но иллюстраторов это не должно волновать. Мы слишком значительны.
— Ты хоть когда-нибудь был за стенами Палассо? Иллюстраторов это касается больше всего. Поговори с моим братом Кабралом, пока мы здесь. Ты узнаешь от него многое, хоть он и не принадлежит к вашей возвышенной братии, — добавила она едко.
— Ты что, жалеешь меня? Эта мысль его поразила.
— Да, — ответила она просто, — мне всех вас жаль. У нас с Кабралом хоть семья была. Одна мать, один отец вместо тысячи сводных братьев, сестер, кузенов, не говоря уже об остальных родственниках — их просто не сосчитать! И всем им на вас наплевать, если у вас не окажется Дара. Что у вас за детство — кроватка в общей комнате, одна кормилица на несколько человек… А это ваше так называемое образование? — Она все больше распалялась. — Искусство, искусство, искусство — и ничего больше. Что ты знаешь, например, о естественных науках?
— Достаточно, чтобы не вызвать взрыва, смешивая растворители. — Он сделал серьезное лицо.
— Не смешно! Они учат вас только самому необходимому, ничуть не заботясь о глубине ваших знаний. История — лишь в том объеме, которого было бы достаточно, чтобы вы не оскорбили чужеземцев своим невежеством. Литература — не больше, чем умение развлечь каким-нибудь стишком титулованных особ, пока они скучают, позируя для портрета. Верховая езда — вам положено знать о лошадях ровно столько, сколько надо, чтобы случайно не выпасть из седла. Прекрати смеяться! Разве ты сам не видишь, в какой клетке вас держат?
— Извини, — сказал он, потому что, несмотря на дурацкие рассуждения, она ему нравилась. — Я просто вспомнил свои уроки верховой езды.
— Ага, но ты — счастливое исключение или по крайней мере считаешь себя таковым. У тебя есть Дар — и пусть Милосердная Матра позаботится о тех, у кого его нет! Всю жизнь они обречены копировать чужие шедевры…
— Хватит, — сказал он примирительно. — Все, что ты говоришь, — правда, но ты не заставишь меня ни на миг пожалеть о том, кто я есть. Хочешь, я скажу тебе, почему на меня никто никогда не будет коситься и почему я никогда не попаду в унылую комнатушку копииста? — Он улыбнулся, смакуя минуту своего торжества. — Я — сын Тасии.
— Тасии! — Она моргнула и продолжала уже совсем другим тоном:
— Любовницы Арриго! Матра эй Фильхо!
Но тут же его гордость получила хороший щелчок: девушка расхохоталась во все горло. Громко, язвительно, обидно.
— Ты и вправду думаешь, что твои амбиции переживут женитьбу Арриго?
Его больно уязвило оскорбление в адрес Тасии.
— Арриго обожает мою мать. Может, он и отошлет ее от двора ненадолго, чтобы успокоить гхийасскую принцессу, пока та не родит ему нескольких детей. Но Тасия вернется. И я буду на ее стороне.
— Двадцатилетний, полностью обученный, готовый принять кисть Верховного иллюстратора Меквеля из его слабеющих рук?
Девушка пристально посмотрела на него. Ее лицо сейчас уже никто не назвал бы хорошеньким.
— А что, если Арриго влюбится в свою молодую жену? Он пожал плечами.
— Лиссина же осталась при дворе. Они с Великой герцогиней близкие подруги.
— Кто бы смог не полюбить Лиссину! Все знают, какая она чудесная.
— Тем не менее ясе были шокированы, когда Гизелла назвала свою дочь в честь бывшей любовницы мужа и даже попросила Лиссину быть крестной матерью Лиссии.
— И ты думаешь, в детской Мечеллы когда-нибудь появится маленькая Тасита?
Она не стала дожидаться ответа.
— Эйха, все сейчас ужасно милые при дворе, не спорю. Но это необычная ситуация, а Гизелла — необычная женщина, я встречалась с ней. Она славная и добрая и искренне любит Лиссину. Что, если принцесса Мечелла не полюбит Тасию?
Он ничего не ответил — и так уже много лишнего наговорил. Кого там принцесса любит или не любит, не имеет никакого значения. Откровенно говоря, взглянув на ее портрет, он засомневался, хватит ли у нее мозгов, чтобы оценить ситуацию. В ее огромных голубых глазах не было ни намека на интеллект. Где ей тягаться с такой умной женщиной, как Тасия! Да, она мила, если, конечно, вы любите светлокожих блондинок, но ее красота ни в какое сравнение не идет с живой смуглой красотой Тасии.
— Твое будущее, — сказала наконец девушка, — станет, возможно, ошеломляющим. Но сейчас, мой Верховный иллюстратор, если ты не возражаешь, я посплю немного.
— Ладно.
Он испытал облегчение. Ему не хотелось задевать ее чувства. Если она знакома с Великой герцогиней, у нее могут быть полезные связи при дворе. Когда-нибудь это может пригодиться. Кроме того, она оказалась первой, кто назвал его Верховным иллюстратором. Он запомнит это — может, когда-нибудь напишет ей что-нибудь в подарок. Эта мысль вызвала у него улыбку.
— Поспать — это то, что мне нужно, — сказала она. — Я долго занималась прошлой ночью и…
Ей пришлось прерваться, чтобы переждать новую порцию стонов, воплей и хрюканья, доносившихся извне.
— И я сомневаюсь, что этой ночью нам удастся выспаться! Почему некоторым надо делать это так громко?
— Трубит, как герцогский герольд, — согласился он, и оба рассмеялись.
Они легли рядом, не касаясь друг друга. Ветерок стих, было очень жарко, да и странно спать в обнимку с человеком, с которым познакомился всего три часа назад.
— А что ты изучаешь? — спросил он, внезапно заинтересовавшись, не одна ли она из тех девочек Грихальва, которые воображают, будто у них есть способности к живописи.
— М-мм? А-а, растения.
— Лекарственные?
— Нет, для духов.
— В самом деле?
Он решил извлечь пользу из ее маленького скучного увлечения. Она может потом пригодиться, она была хороша в постели и просто нравилась ему. И есть еще ее брат, Кабрал. Надо иметь много союзников среди Грихальва, пусть даже не Одаренных, если хочешь стать Верховным иллюстратором.
— Звучит сложно и непонятно.
— Я смешиваю запахи, так же как ты краски. Так я и познакомилась с Великой герцогиней. Я сделала для нее духи.
— Из роз, наверно. Говорят, она их любит.
— Да, я их сделала на основе роз. Белых, конечно же, других она не признает. И прибавила туда всяких травок, немного валерианы…
Как истинный живописец, он тут же перевел названия в символы: Я достойна вас. Смирение, Приспосабливающийся характер. Судя по тому, что он слышал, получалась Гизелла как живая.
— Тебе надо сделать духи для принцессы, — сказал он вдруг.
— Свадебный подарок? Прекрасная идея! Может, когда-нибудь и твоей матери понадобятся особые духи.
Он проигнорировал намек, сказав только: “М-мм, ей бы понравилось”, — но сам подумал, что Тасия не была бы Тасией, если б ее не сопровождали запахи желтых жасминов (Элегантность), мирры (Радость) и яблок (Сладкий соблазн). Повернувшись на другой бок, он притворился спящим. Ему пришло в голову, — и он улыбнулся этой мысли, — что духи принцессы должны состоять главным образом из миндального масла — в знак ее Глупости, глупости женщины, выходящей замуж за человека, который принадлежит Тасии Грихальва, Некоронованной, матери будущего Верховного иллюстратора.
Глава 35
К вящему изумлению Дионисо, принцесса Мечелла приказала написать ее портрет в подвенечном наряде и соответственно оставить рядом место для Арриго.
— Все равно ведь эту картину придется писать, — сказала она. — И чем быстрее она будет закончена, тем быстрее мы сможем поехать домой в Мейа-Суэрту.
Одно то, что она им командовала, было уже само по себе поразительно (им, иллюстратором Грихальва, можно даже сказать — тем самым иллюстратором Грихальва), но у нее было свое мнение по поводу каждой детали. Какие цветы надо использовать и какое они имеют символическое значение, как она хочет стоять, как держать голову и руки, каким должен быть фон и даже время суток. Очевидно, она обдумывала это уже не один год. Под ее невинной внешностью скрывалась сталь. Дионисо грациозно поклонился, пряча усмешку. Арриго будет потрясен.
"Повеселюсь я в следующей жизни, — сказал себе Дионисо, — когда стану Верховным иллюстратором при Великой герцогине Мечелле”.
В своем белоснежном свадебном уборе Мечелла была великолепна с головы до пят, от алмазной диадемы до расшитых жемчугом туфель. Мили прозрачного белого шелка ниспадали с ее талии к изящным ножкам, словно лепестки розы, и каждый лепесток украшало тончайшее кружево. Невесомый наряд поддерживала накрахмаленная нижняя юбка. Лиф был выполнен в форме розового бутона: туго скрученные у талии слои шелка поднимались лепестками кверху, чтобы прикрыть на удивление чувственную грудь и закончиться на плечах маленькими рукавчиками, украшенными свисающими слезками жемчужин. На том месте, где лепестки, расходясь, приоткрывали грудь, были вышиты золотом переплетенные инициалы А и М.
Платье она тоже придумывала не один год.
Иллюстратор, в течение трех веков наблюдавший за аристократией шести стран, был ошеломлен, увидев эту высокую золотоволосую красавицу принцессу в подвенечном наряде. Когда он склонился перед ней, это было искреннее смирение художника в присутствии красоты, которую ему посчастливилось увидеть и перенести на холст.
Долгие часы, понадобившиеся на то, чтобы набросать, а затем отделать ее портрет, послужили ему наградой за нескончаемые дни, проведенные с принцессой Пермиллой.
Та начала капризничать сразу же, как только речь зашла о выборе места и позы для портрета. Все ее предложения были просто кошмарны. В одеждах Принцессы Гхийаса, на фоне открытого окна, за которым до самого горизонта простирались цветущие сады, она смахивала на экскурсовода. В одежде Покровительницы Университета, рассевшейся в своем салоне вместе с тремя противными тявкающими собачонками среди благочестивых книг и святых икон, она напоминала одновременно ученую монахиню и содержательницу собачьего питомника. Сидя около разукрашенного фонтана в красочном наряде, который принцесса считала гхийасским национальным костюмом (вместо льна и шерсти были использованы шелк и атлас), она казалась высохшим растением в цветочном горшке, которое обеспокоенный садовник отставил в сторону для полива.
После долгих усилий — ему пришлось применить все свои дипломатические способности — ее удалось убедить, что любые декорации поблекнут в ее присутствии, что никакая поза не передаст ее врожденной грации и никакой костюм не сможет символизировать ее многосторонний ум. Он уговорил ее надеть простое белое платье, поставил около гладкой белой стены и сделал ей небольшой, но богатый подарок — очень редкие, очень древние голубые тза'абские стеклянные бусы. Сережки, ожерелье, заколки и браслеты причитались Мечелле. Он сообщил это старой Черносливине, прибавив, что как бы дорого ему ни обошелся этот поступок, но художник просто не в состоянии видеть, как лазурные глубины этих маленьких хрустальных миров сверкают на шее какой-нибудь другой женщины, не обладающей той глубокой натурой, которую он разглядел в Пермиллиных глазах.
— Эта драгоценность и вы, принцесса, лишь подчеркиваете достоинства друг друга. Ничто Другое просто не может быть изображено на вашем портрете.
Она проглотила наживку вместе с крючком. Набросок потребовал получаса. Пермилла удалилась в свои апартаменты, воображая о себе еще больше, чем обычно.
Теперь настал черед наследного принца.
Тут выбор был двоякий: “Наследный принц и его конь” или “Конь и наследный принц”. Появился юный Энрей, и Дионисо был потрясен размерами его жеребца. Принц испытывал трепет перед художником, когда тот делал набросок, но еще большее впечатление на него произвело то, что Дионисо уже через пятнадцать минут позирования освободил его, дав возможность пустить огромного коня в галоп. Глядя, как они скачут, Дионисо гадал не о том, сломает ли наследный принц свою царственную шею, а о том, как скоро это может произойти.