Кейнс вынашивал план своей великой книги довольно долго. "Чтобы понять мое состояние, - писал он в 1935 году Джорджу Бернарду Шоу, по чьему предложению только что перечитал Маркса и Энгельса и обнаружил, что те ему совсем не по нутру, - ...вы должны знать, что, на мой взгляд, я нахожусь в процессе написания книги по экономической теории, которая совершит переворот в наших взглядах на экономические проблемы - конечно, не прямо сейчас, но на протяжении следующих десяти лет... Я не жду, что вы или кто-либо еще поверит в это в данный момент времени. Что же до меня, то я не просто надеюсь, что мои слова окажутся правдой, - я вполне в этом уверен"[251].
Как и обычно, он оказался прав. Книге было суждено стать настоящей бомбой. При всем при этом очень маловероятно, что Шоу удалось бы разглядеть в ней таковую, возьмись он за чтение Кейнсова труда. Тем, кого не отпугивало название - "Общая теория занятости, процента и денег", - было достаточно перевернуть несколько страниц; можно представить себе удивление Шоу, встретившего на двадцать пятой следующий пассаж: "Обозначим через Z цену совокупного предложения при объеме занятости N, а отношение между Z и N запишем как Z=F(N) и назовем функцией совокупного предложения". Словно этого было мало, чтобы отвратить почти всех, в книге явно недоставало той общественной панорамы, что была знакома дилетанту по работам Смита, Милля или Маркса. Время от времени в ней можно встретить блистательные отступления - как, например, очень знаменитый пассаж, проводящий параллели между покупкой акций и выбором победительницы конкурса красоты, - но они казались лишь оазисами в пустыне алгебры и абстрактного анализа.
И все-таки книга была поистине революционной, и никакое другое слово тут не подойдет. Она перевернула экономику с ног на голову, точно также, как до нее это сделали "Богатство народов" и "Капитал".
Дело в том, что из "Общей теории..." вытекал потрясающий и в чем-то пугающий вывод. На самом деле никакой системы безопасности не существовало! Экономика скорее походила не на рано или поздно приходящие в состояние покоя качели, а на лифт - он мог как двигаться вверх или вниз, так и стоять на месте. Причем он с равной вероятностью мог остановиться как на первом этаже, так и на самом верху шахты. Иными словами, депрессия вовсе не являлась лекарством от самой себя: экономика могла находиться в состоянии спада неопределенно долгое время, словно заштилевший корабль.
Как такое могло происходить? Разве в находящейся на дне экономике масса сбережений не будет настолько огромной, чтобы сбить ставку процента, сделать заемные средства дешевле и таким образом заставить бизнес расширяться?
Кейнс заметил, что в этой логике есть серьезный просчет, и его нельзя не заметить, обратив внимание на самый простой и очевидный (если задуматься об этом) факт экономической жизни: в период спада экономической активности не приходится говорить о потоке сбережений. Потому как во время экономического хаоса доход снижался, а снижаясь, он тянул за собой и сбережения. "Как можно ожидать от общества одинаковых сбережений и когда оно процветает, и когда еле сводит концы с концами?" - недоумевал Кейнс. Очевидно, это глупо. Результатом депрессии будет не избыток сбережений, а их недостаток, не поток, но тонкая струйка.
Так все и было на самом деле. В 1929 году граждане США отложили на черный день 3,7 миллиарда долларов своего дохода, а уже через три года они не сберегали ничего, точнее, понемногу проедали сбережения, сделанные раньше. Отложившие на пике роста экономики 2,6 миллиарда долларов после выплаты налогов и дивидендов корпорации через три года потеряли уже 6 миллиардов. Очевидно, Кейнс был прав: сбережения подобны роскоши, не выдерживающей испытания тяжелыми временами.
Но главное следствие снижения сбережений было даже важнее, чем потеря уверенности в завтрашнем дне. А главным было то, что экономика оказалась парализованной ровно в тот момент, когда именно движение могло спасти ее. Ведь если никакого избытка сбережений не было, то не было и давления на ставку процента в сторону понижения, которое должно заставить бизнесменов занимать средства. Ну а без одалживаемых средств и инвестиционных расходов не могло и речи быть о росте. Экономика не сдвинулась бы ни на дюйм и оставалась бы в своеобразном "равновесии", несмотря на толпы безработных мужчин и женщин и простаивающие заводы и оборудование.
Отсюда и парадоксальное существование нищеты посреди всеобщего процветания, и такая аномалия, как праздные люди и остановленные станки. На дне спада нас ждало жестокое противоречие между нуждой в товарах и недостаточным производством. Но противоречие это было исключительно нравственным феноменом. Экономика не служит удовлетворению человеческих желаний, потому как потенциально они безграничны. Производя продукцию, она старается насытить предъявляемый спрос, объем которого никак не может превосходить содержимое кошелька отдельного человека. Ровно поэтому безработные были в своем роде экономическими нулями - находись они на Луне, их влияние на рынок было бы не меньшим.
Разумеется, стоит инвестициям сократиться, а экономике - потерять в объеме, как в обществе начнут проявляться симптомы страданий и невзгод. Но, по словам Кейнса, эти общественные проблемы неэффективны: к сожалению, обеспокоенность народа своей судьбой не может служить адекватной заменой требуемым инвестициям. Когда сбережения снижаются вместе с инвестициями, экономический круговорот доходов сохраняет свою структуру, словно не обращая внимания на то, что он уменьшается в масштабах.
Удивительное положение вещей: трагедия налицо, но главного злодея как будто и нет. Вряд ли кто-то может обвинить общество в том, что оно сберегает, тем более если бережливость на личном уровне почитается добродетелью. Точно так же довольно трудно порицать бизнесменов за то, что они не инвестируют, ведь именно они, как никто другой, были бы рады сделать это, представься разумная возможность. Речь уже не идет о справедливости, эксплуатации или даже людской глупости - вопрос перестает быть исключительно нравственным. Сложность возникает из-за сбоев в системе, по сути механических нарушений. Но это не снижает ее цены. Эта цена - безработица.
Пришло время для тезиса, который труднее всего переварить: желание инвестировать не может существовать вечно. Рано или поздно инвестиции начнут сокращаться.
Почему? В каждый отдельно взятый момент отрасль экономики ограничена размером рынка, который она обслуживает. Возьмем, к примеру, железные дороги в 1860-е годы, время бурных инвестиций в железнодорожное строительство. Умы магнатов тех времен не занимал рынок 60-х годов следующего столетия; в противном случае им пришлось бы прокладывать пути до несуществующих городов в незаселенных землях. Поэтому они построили все, что могло быть использовано. - и остановились. То же можно сказать и об автомобилестроении. Даже если бы к 1910 году у Генри Форда хватало средств на возведение завода, подобного построенному в 1950-м "Ривер-Ружу", он бы очень скоро обанкротился: в то время не было не только дорог и заправочных станций - не было спроса на такое количество автомобилей. Воспользуемся примером из более близкого прошлого: к концу 1990-х годов американский бизнес тратил около триллиона долларов в год на новое оборудование - много, но меньше, чем два триллиона. Возможно, в какой-то момент именно эта сумма станет привычной, но к моменту окончания двадцатого столетия ситуация была именно такой.
Вообще, инвестиционные расходы меняются, следуя определенной логике: вначале все затмевает желание воспользоваться вновь открывшейся возможностью, затем на смену ему приходит осторожность и боязнь вложить больше, чем нужно; в конце концов наступает период пассивности, когда на ближайшее время рынок оказывается насыщенным.
Если бы на место каждого зашедшего в тупик инвестиционного проекта приходил новый, о риске внезапного падения не было бы речи. В реальности такое развитие событий маловероятно. Каждое вложение не будет оправдывать себя лишь потому, что людские желания безграничны по природе своей; экономика какой угодно страны покрыта густым слоем фирм, погибших в результате поспешных или необдуманных инвестиционных решений. Для принятия разумного решения необходимо нечто более конкретное, чем простая уверенность в будущем, - может быть, новое изобретение, неизвестный ранее способ производства или продукт, способный привлечь внимание покупателей. Как подтвердит любой бизнесмен, такие возможности представляются вовсе не каждый день.
А значит, когда один инвестиционный проект умирает, нет никакой гарантии, что образовавшуюся брешь будет чем заткнуть. Если будет - если инвестиционные расходы лишь изменят структуру, не потеряв в объеме, - экономика продолжит свое безмятежное плавание. Но если не каждая потеря в инвестиционных рядах может быть восполнена, экономику ожидает спад.
А значит, когда один инвестиционный проект умирает, нет никакой гарантии, что образовавшуюся брешь будет чем заткнуть. Если будет - если инвестиционные расходы лишь изменят структуру, не потеряв в объеме, - экономика продолжит свое безмятежное плавание. Но если не каждая потеря в инвестиционных рядах может быть восполнена, экономику ожидает спад.
Рассуждая о присущей системе уязвимости, Кейнс писал:
Древний Египет был вдвойне счастлив и, несомненно, был обязан своим сказочным богатством тому, что в нем развивалось два таких вида деятельности, как сооружение пирамид и добыча благородных металлов, плоды этой деятельности не могли непосредственно удовлетворить нужды человека и не использовались для потребления, а следовательно, и по мере увеличения изобилия они не утрачивали своей ценности. В Средние века строили соборы и служили панихиды. Две пирамиды, как и две панихиды по усопшим, вдвое лучше, чем одна; в случае с двумя железными дорогами от Лондона до Йорка это не так[252].
В конце концов, перед нами возникал мрачный диагноз, поставленный "Общей теорией...
Во-первых, находящаяся в депрессии экономика может оставаться в таком положении. И экономический механизм, что позволял ей выбираться из данного состояния, не является врожденным. "Равновесие" вполне может сосуществовать с безработицей, и безработицей массовой.
Во-вторых, процветание зависит от инвестиций. Если бы расходы предпринимателей на новое оборудование упали, в действие пришла бы сжимающаяся спираль. Спираль развития активизируется лишь в том случае, если бизнес увеличит инвестиционные расходы.
И в-третьих, на инвестиции нельзя полагаться как на приводное колесо экономики. В сердце капитализма лежит неопределенность, а не уверенность. Хотя предприниматели не были в этом виноваты, системе постоянно грозило пресыщение, а пресыщение сулило экономический крах.
Что и говорить, подобная перспектива не давала поводов для оптимизма. Но Кейнс не был бы самим собой, удовлетворись он поставленным достаточно неутешительным диагнозом. Несмотря на наполняющие ее страницы невеселые пророчества, "Общая теория..." не задумывалась как смертный приговор. Напротив, она давала надежду и даже предлагала лекарство.
По правде сказать, курс лечения начался еще до того, как рецепт был обнародован; лекарство пошло в ход еще тогда, когда сами доктора не знали с уверенностью, к чему приведет его использование. За сто дней "Нового курса" было принято множество законодательных актов, скопившихся за время двадцатилетней апатии государства. Эти законы должны были поднять моральный дух и настроение недовольного народа. Но вернуть пациенту жизненные силы должен был не пакет социальных законопроектов. Тонизирующим средством послужило кое-что другое: намеренное увеличение государственных расходов с целью стимулирования экономики.
Все началось с временных гарантий трудоустройства. В какой-то момент безработица достигла уровня, требовавшего государственного вмешательства хотя бы из политических соображений, - не будем забывать, что в то время Дирборн охватили волнения, измученные люди шли маршем на Вашингтон, целые семьи заселяли муниципальные мусоросжигательные станции в поисках тепла и даже пытались отыскать еду в содержимом мусоровозов. Помощь была необходима. Она началась еще при Гувере; при Рузвельте гарантии трудоустройства уступили место найму людей в качестве дворников, а затем и созданию рабочих мест посредством строительных проектов. Вдруг, словно неожиданно для себя самого, государство стало важнейшим инвестором, щедро вкладывая деньги в дороги, дамбы, зрительные залы, аэродромы, порты и жилищное строительство.
Кейнс прибыл в Вашингтон в 1934 году - именно к этому периоду относятся сделанные им записи о руках президента Рузвельта. Он призывал к тому, чтобы начатые программы были расширены. Согласно имевшейся статистике, инвестиционная активность частных лиц практически прекратила свое существование. Если в 1929-м бизнесмены выплачивали около 15 миллиардов долларов в форме вознаграждений, заработной платы и прибыли, то к 1932-му эта сумма снизилась до смехотворных 866 миллионов; падение составило 94%. Было нужно срочно запустить инвестиционный мотор, когда-то поднявший экономический лифт до самого верха шахты, и Кейнс надеялся, что государственные расходы исполнят роль необходимого стимула, поскольку они увеличат общую покупательную способность американского народа - "подготовят насос к работе", как говорили в те дни.
В результате вышедшая в 1936 году "Общая теория..." предлагала не столько новую и радикальную программу действий, сколько защиту уже активно применявшегося образа действия. Защиту - и необходимое объяснение. "Общая теория..." показывала, что грозившая Америке да и всему западному миру катастрофа - логичное следствие недостаточных инвестиционных расходов со стороны предпринимателей. А значит, лекарство было предельно разумным: если бизнес не имел возможности расширяться, государство должно перехватить у него эстафетную палочку.
Лишь отчасти шутя, Кейнс писал:
Если бы казначейство наполняло старые бутылки банкнотами, закапывало их на соответствующей глубине в бездействующих угольных шахтах, заполняло эти шахты доверху городским мусором, а затем, наконец, предоставляло бы частной инициативе на основе хорошо испытанных принципов laissez-faire выкапывать эти банкноты из земли... то безработица могла бы полностью исчезнуть, а косвенным образом это привело бы, вероятно, к значительному увеличению как реального дохода общества, так и его капитального богатства по сравнению с существующими размерами. Разумеется, более целесообразно было бы строить жилые дома и т. п., но если этому препятствуют политические и практические трудности, то и предлагаемый вариант неплох[253].
Несомненно, кому-то могло показаться, что многие довольно-таки необычные шаги правительства едва ли более разумны, чем эксцентричные предложения Кейнса. В любом случае теперь у подобных мер было логическое обоснование: если частные предприятия не способны совершать масштабные вложения, государство обязано сделать все от него зависящее - потребность в стимулировании того или иного рода была настолько очевидной, что хоть что-то было заведомо лучше, чем ничто.
Ну а если прямое стимулирование инвестиций не представлялось возможным, то надо было поощрять хотя бы потребительские расходы. Если инвестиции - это самый капризный компонент системы, то потребление - самый крупный. Таким образом, общественные работы должны были атаковать проблему по двум направлениям: напрямую - помогая поддерживать покупательную способность сидящих без постоянной работы людей - и протаптывая путь для возобновления экспансии частного бизнеса.
Вот отрывок из письма Кейнса в редакцию "Нью-Йорк тайме" в 1934 году: "Я смотрю на проблему восстановления экономики под определенным углом, а именно: как скоро нам на помощь придет нормально функционирующий предпринимательский сектор? Соответственно, по каким каналам, как долго и в каком объеме должны течь повышенные государственные расходы?"[254]
Обратите внимание на слово "повышенные". По мнению Кейнса, государственные программы не должны становиться постоянным фактором экономической жизни. С его точки зрения, государство лишь протягивало руку помощи поскользнувшейся и отчаянно пытавшейся удержать равновесие системе.
Казалось, что он рассуждал вполне здраво; и на самом деле ничего более здравого никто не предложил. Несмотря на это, мероприятия по "подготовке насоса к работе" дали гораздо более скромные результаты, чем ожидали их организаторы. Общая сумма государственных расходов, составлявших около 10 миллиардов долларов в год в период с 1929-го по 1933-й, повысилась до 12, затем до 13, а в 1936-м - и до 15 миллиардов долларов. Частные инвестиции набирали обороты и даже отыграли две трети потерь: в том же 1936 году фирмы инвестировали 10 миллиардов собственных средств. После трех лет государственных вливаний национальный доход и потребление увеличились наполовину. Безработица же словно и не думала исчезать; да, она снизилась до приемлемого уровня, но без дела оставались еще около 9 миллионов человек - это лишь очень отдаленно напоминало о наступлении новой экономической эры.
Эффективность лекарства была невысокой по двум причинам. Прежде всего, государственная программа была реализована в меньших объемах, чем те, что требовались для возвращения экономики на уровень полной занятости. Уже позже, во время Второй мировой войны, расходы государства возросли до на тот момент потрясавшей воображение суммы в 103 миллиарда долларов: в результате возникла не только полная занятость, но и инфляция. В рамках экономики мирного времени, каковой она являлась в тридцатых годах, расходные программы подобных масштабов было трудно себе представить, ведь даже весьма скромные попытки увеличить государственное присутствие в экономике приводили к разговорам о превышении федеральными властями своих традиционных полномочий. Хуже того, даже в самый тяжелый для экономики период Федеральную резервную систему сильнее беспокоила инфляция, а не безработица, и поэтому в ходу были меры, ограничивавшие банковское кредитование.