В ее манере держаться было что-то властное, повелительное. Проезжая мимо Дёлера, она вдруг пробудилась от своих грез и окинула его быстрым, почти окаменелым на мгновение взглядом.
Странное чувство пробудил в Дёлере этот взгляд, проникший в самые глубокие, затаенные уголки его души, взволновавший и напрягший его нервы, словно инструмент для настройки, натягивающий струны рояля, – и в первый раз в жизни опустил он глаза под взглядом женских глаз и прошел ускоренным шагом, как будто ему надо было бежать от опасности.
Он не видел, как она придержала лошадь и, опершись левой рукой сзади о седло, обернулась и смотрела ему вслед.
Потом ему было стыдно того, что он повел себя как мальчик, и он упрекал себя за то, что позволил себе так взволноваться, даже оробеть под взглядом женщины. Ему не хотелось никому рассказывать об этой встрече, и меньше всего Цецилии; ему казалось, что она посмеялась бы над ним.
Как будто ничего не случилось, он приходил ежедневно на дачу советника, давал ей урок музыки и потом болтал с ней в саду или они отправлялись вместе кататься на озере.
Однажды вечером, когда они снова тихо плыли по озаренным луною волнам озера, Цецилия заговорила:
– Вы не откровенны, герр Дёлер.
– Я? В чем?
– Вы встретились с принцессой и не рассказали нам об этом.
– Я не нашел это настолько важным, чтобы стоило рассказывать.
– Однако она, по-видимому, придает важность этой встрече. Она осведомлялась о вас.
– У вас?
– Да, косвенно – через посредство одной старухи, которая является ее поверенной, по-видимому. Берегитесь же, смотрите. Теперь начнется неистовая охота за вами, а так как прекрасная охотница привыкла овладевать всякой дичью, за которой ей приходил каприз гоняться, то у вас все основания остерегаться беды.
Советник заявил со своей стороны, лукаво усмехаясь:
– Вы имеете успех у дам.
– В первый раз слышу!
– Вы обратили на себя внимание принцессы. Это обещает интересное приключение.
– Я не ищу приключений.
– Ну! Как бы то ни было, она очень красивая женщина и высокопоставленная дама. Она видела у своих ног всех знаменитых мужчин нашего времени, даже Наполеона Третьего.
– Меня такие дамы не интересуют.
– Быть может, это к счастью для вас, – заметил советник, пожимая плечами, и, понизив голос до шепота, прибавил: – Говорят, что принцесса убивает своих поклонников при малейшем поводе к ревности.
* * *Когда Дёлер вернулся в этот вечер в свою остерию и взошел на увитую виноградом веранду, при его приближении поднялась высокая, гордая женская фигура и направилась к нему навстречу.
Это была принцесса. Он сразу узнал ее по посадке головы, а потом и луна осветила ее строгое, бледное лицо. Она остановилась перед ним и устремила на него свои темные глаза.
– Отчего вы не приходите ко мне? – заговорила она.
– С кем имею честь?..
– Вздор! Вы знаете меня так же, как я вас знаю, вы знаете также, что я люблю искусство и артистов. Пойдемте!
Она взяла Дёлера под руку и увела его с собой, словно пленника. Он безвольно пошел с ней, как во сне, покорившись всецело этой властной и деспотической женщине. Оба молчали, но сердце у него стучало, и рука дрожала под легкой тяжестью ее руки.
– Вы как будто боитесь меня, – чуть слышно проговорила принцесса и засмеялась.
Дёлер ничего не ответил.
Так подошли они к берегу, где ждала их богато разукрашенная гондола принцессы. Гондольер, одетый в цвета своей госпожи, помог им войти и потом отчалил.
– Вы не очень любезны, маэстро! – заговорила принцесса, когда они уселись оба на роскошной обивке сиденья. – Вы настоящий немецкий медведь!
– Простите, принцесса… – смущенно ответил Дёлер. – В чем я провинился?
– Посадить меня в гондолу была ваша обязанность.
– Я не осмелился…
– Ну, погодите, вы мне за это поплатитесь. Теперь вы в моей власти, и я начну с того, что подвергну вас дрессировке.
Дёлер безмолвствовал. Все в этой женщине импонировало ему. Она обращалась с ним, как с игрушкой, а он не находил в себе сил противиться этому и находил даже своеобразную прелесть в том, что чувствовал себя в изящных когтях этого сфинкса.
Наконец они причалили к берегу у небольшого мраморного дворца принцессы, высившегося из-за темной листвы деревьев, словно храм волшебницы; он казался сотканным из серебра волн, из лунного света или из облаков, как те сказочные замки, в которые стихийные женские руки запирают заблудившихся рыцарей или певцов.
На этот раз медведь обнаружил первый признак начавшейся дрессировки: он высадил принцессу из гондолы и даже предложил ей руку. Она улыбнулась.
– У вас, я вижу, есть способности, маэстро, – сказала она.
Они прошли садом мимо дворца и очутились перед другим маленьким озером.
Глазам пораженного музыканта здесь представилась восхитительная картина, полная своеобразной странной поэзии.
Из самой середины серебристой водной поверхности высился маленький островок, весь поросший дивными южными растениями и деревьями, и среди этого прелестного запущенного уголка был выстроен из белого мрамора маленький греческий храм, к которому вели белые мраморные ступени. Словно обломок эллинского языческого мира, вкрапленный в поэзию современности.
По знаку принцессы Дёлер вошел с нею в маленькую лодку, которую она отцепила от берега, – несколько взмахов весла, и она подвезла его к волшебному острову.
Сквозь чащу лавров, померанцев и кипарисов они быстро пробрались к храму, с фриза которого их приветствовал Аполлон, окруженный музами, и, взойдя по ступеням, вошли внутрь. Внутренность храма представляла одну-единственную большую комнату, разделенную на две части колоннами, увешанными персидскими коврами.
Середину первой половины комнаты занимал рояль. По широкой стене расположен был камин, в котором пылал, потрескивая, цельный древесный ствол, а перед камином сгруппированы были несколько кресел и оттоманка. Все освещение составляли красные языки пламени в камине и лунный свет, падавший сверху и обливавший все – мебель, вещи, ковры и людей – голубоватым сумеречным светом, в котором было что-то призрачное, туманившее голову.
Принцесса сбросила с себя плащ и вуаль, растянулась на оттоманке и повелительно бросила Дёлеру:
– Играйте!
И артист сел за рояль и начал играть.
* * *На другой день Дёлер показался своей милой ученице очень странным. То он казался рассеянным, то погруженным в глубокое раздумье. Когда урок был кончен, он сел за рояль – полубессознательно, как будто во сне, – и начал фантазировать. Цецилия, усевшаяся в уголке, с все возрастающим волнением безмолвно слушала его игру.
Ей вспоминался дивный рассказ Гейне об игре Паганини, о той веренице образов, которую порождали в душе творца «Книги песен» звуки, извлекаемые гениальным скрипачом из своего инструмента. В игре Дёлера ей рисовалась целая исповедь, целый эпос исстрадавшейся, измученной человеческой души, мечущейся между небом и адом.
Одинокое странствие по непроходимым горам и по райским долинам. Прелестная идиллия в тихом уголке земли, прелестная пастораль… Вдруг из бездны встает демон, под огненными стопами которого блекнут нежные цветы… Еще борется несчастный, которого он хочет увлечь с собой в водоворот бурных страстей… но побеждает рок – и мощная рука увлекает сомневающегося, колеблющегося в кипящее море пламени…
Долго молчали оба, когда Дёлер кончил, затем Цецилия робко заговорила:
– Вы были у принцессы…
Дёлер ничего не ответил.
– Не отрицайте. Она увлекла вас в свою сеть. Вы еще боретесь, но силы ваши иссякают.
Он покачал головой.
– Да, это так, мой друг, – сказала она тихо и грустно. – Вы погибли – погибли для нас.
Дёлер вскочил, схватил шляпу и трость и стремительно убежал. Бедная девушка долго смотрела ему вслед, потом вдруг закрыла руками лицо и тихо заплакала.
* * *Когда в золотистые сумерки осеннего вечера Дёлер пришел к принцессе, она ждала его на каменной скамье, перед своим мраморным дворцом.
– Вы были у немецкой девушки, – заговорила она, устремив на него свои жгучие черные глаза.
– Да.
– Вы к ней больше не пойдете.
– Почему?
– Потому что я этого не хочу, потому что я вам это запрещаю.
Дёлер молчал. Все в нем возмущалось против этой беспощадной тирании, которая даже не считала нужным маскироваться. Всеми силами боролся он внутренне против этой демонической женщины, но она была сильнее его и привыкла к победе.
– Вы еще закусываете удила, – сказала она через несколько мгновений с насмешливой улыбкой, – но это бесполезно. Вы теперь в моей власти – и я, конечно, не потороплюсь вернуть вам свободу.
– Вам еще не приходилось иметь дела с мужчиной, принцесса! – воскликнул он.
Это была последняя попытка мятежного протеста.
– Напротив! – ответила принцесса. – Подчинять себе людей слабохарактерных мне никогда не доставляло удовольствия – как не доставляет удовольствия кататься в лодке по тихому озеру или ездить верхом на смирной лошади. Я люблю опасность, бурю, борьбу. Я чувствую себя в своей стихии, когда мне приходится бороться с натурой мятежной. Пожалуйста, не сдавайтесь, боритесь, – если вы покоритесь мне слишком скоро, вы только испортите мне наслаждение победой.
– Вам еще не приходилось иметь дела с мужчиной, принцесса! – воскликнул он.
Это была последняя попытка мятежного протеста.
– Напротив! – ответила принцесса. – Подчинять себе людей слабохарактерных мне никогда не доставляло удовольствия – как не доставляет удовольствия кататься в лодке по тихому озеру или ездить верхом на смирной лошади. Я люблю опасность, бурю, борьбу. Я чувствую себя в своей стихии, когда мне приходится бороться с натурой мятежной. Пожалуйста, не сдавайтесь, боритесь, – если вы покоритесь мне слишком скоро, вы только испортите мне наслаждение победой.
– Но что же заставляет вас желать так сильно вторгнуться в мою жизнь?
– Вы спрашиваете? Любовь, страсть, сознание, что вы натура гениальная, родственная мне, пылко чувствующая, убеждение в том, что я хочу вашего же счастья, потому что пастушеская идиллия погубила бы ваш талант, – тогда как я вас понимаю и сумею пламенными объятиями поднять вас выше обыденности.
– Вы в самом деле дьяволица.
– Возможно… пусть! Но вы… разве и вы… не любите меня?
– Не знаю.
– Вы любите меня!
– Быть может, еще больше ненавижу.
Принцесса громко расхохоталась.
– Да, и ненавидите тоже – но только потому, что слишком сильно любите и что эта любовь опутывает вас всего и отдает вас, бессильного, в мои руки.
– В этом вы можете еще ошибиться.
Принцесса пожала плечами.
– Довольно пререканий! – сказала она. – Я буду приказывать, а вы будете повиноваться. И вот что прежде всего: возьмите вы мою гондолу, отправляйтесь к синьору Скальца, устройте все, что надо, и возвращайтесь сюда с вашим багажом. У меня есть здесь неподалеку дача, в которой поселяются обыкновенно мои друзья и гости. Я хочу иметь вас близко от себя.
Дёлер стоял в нерешительности.
– Ступайте же! – воскликнула принцесса. – Угодно вам повиноваться, маэстро?
Почти с ненавистью посмотрел он на нее, но перед взглядом Семирамиды вынужден был опустить глаза. С поникшей головой, как бык под ярмом, он подошел к берегу, где уже ждал его гондольер.
Очутившись в своей комнате в остерии, он снова почувствовал желание бороться. Он уложил свои вещи и написал письмо принцессе, которое хотел передать гондольеру. Он решил бежать – сначала в Милан, а потом дальше на юг. Вдруг он увидел устремленные на него темные властные глаза – и воля его ослабела.
Он разорвал письмо, написал другое, бросил и это в огонь, наконец встал, медленно сошел с лестницы и направился к берегу, откуда несся звонкий голос гондольера, певшего народную песню, нежную мелодию, полную яркой страсти.
Полчаса спустя гондола причалила к берегу у маленького мраморного дворца.
Когда свечерело, принцесса сидела в мраморном храме, в волшебном свете спускающегося сверху большого красного фонаря, на своем ложе, напоминавшем помпейские картины, а маэстро лежал у ее ног.
Демон победил.
* * *Пришла и прошла зима, и снова наступила весна, а Дёлер больше не видел хорошенькой белокурой Цецилии. Принцесса превратила его в своего пленника – только с нею выезжал он верхом в лес, в гондоле по озеру.
Люди говорили, что принцесса тайком повенчалась с ним – и это было похоже на правду, потому что все, что могли видеть и что слышали о них, подтверждало этот слух. С течением времени она предоставила ему и больше свободы, – как поступают с человеком, в котором совершенно уверены, когда наступила снова осень, его встречали иногда одного в каштановых лесах, а иногда одного и в остерии у лукавого Джузеппе Скальца, к которому он заходил послушать его рассказы и сплетни.
Во время одной из таких одиноких прогулок, в пасмурный вечер, когда туман повис над обширной долиной, словно пары над котлом ведьм, Дёлер встретился в кипарисовой роще с Цецилией.
Если бы они своевременно заметили друг друга, оба поспешили бы быстро свернуть в сторону, но они очутились друг перед другом совсем неожиданно, уклониться от встречи нельзя было и думать, невозможно было даже разойтись незаметно.
Цецилия побледнела и прижала руку к сердцу, крупные слезы засверкали на ее голубых мечтательных глазах. Дёлер взял ее руку – и оба долго стояли, глядя друг другу в глаза безмолвно и печально. Так они и расстались, не проронив оба ни слова.
Вечером Дёлер фантазировал на рояле, а принцесса медленно шагала взад и вперед по коврам, которыми был устлан каменный пол. Вдруг она остановилась перед ним, скрестив руки на груди.
– Что с тобой? – начала она. – Ты несчастлив. Я не хочу быть твоим палачом. Если свобода тебе дороже жизни со мной, – иди, я не удерживаю тебя.
– Что это тебе в голову пришло, Леонида?
– Да, я даже хочу, чтобы ты оставил меня, – ступай сейчас же!
– Да.
Она опустилась в кресло и повернулась спиной к нему, но он не уходил. Он упал перед ней на колени, но она оставалась холодной и равнодушной. Он обнимал руками ее колени и умолял сжалиться над ним, как приговоренный к смерти, пока она не согласилась позволить ему влачить и впредь рабские цепи.
Прошло несколько лет. Странная пара вдруг уехала на восток. Долго мраморный дворец стоял пустой. Однажды принцесса снова показалась в своей гондоле на озере, и рядом с ней сидел маэстро, бледный, со впалыми щеками и лихорадочно горящими глазами.
В парке росла группа кипарисов. Здесь Дёлер любил сидеть по вечерам и мечтать.
– На этом месте я желал бы быть погребенным, – сказал он однажды принцессе.
Его желание осуществилось.
Следующей весной угасла последняя искра жизни в нем, и пылкий, беспокойный дух его нашел наконец успокоение под тихими кипарисами озера Комо.
Асма
Произошло это в одном большом полуславянском городе, принадлежащем Австрийской империи, когда я молодым офицером служил в местном гарнизоне.
Директор городского театра с необычайно пестрым составом артистов всякого рода, имея, по-видимому, какую-то необыкновенную новинку для публики, расклеил однажды по городу колоссальные кричащие афиши, в которых объявлял о выступлении молодой атлетки Асмы Роггановой. Главной приманкой обещанного афишами представления и была эта артистка, о красоте которой директор, распивавший с нами иногда бутылку венгерского, рассказывал нам настоящие чудеса.
Была ли она действительно русская?
Одно время в мире артистов и наездников господствовали исключительно французские и итальянские имена, потом наступил период англомании. Когда затем на первый план выступили славяне – поляки и русские, – и их писатели, художники и певцы повергли в изумление весь мир, в моду вошли русские имена. Немецкие писатели называли себя Самаровыми или Шубиными, а их примеру последовали цирковые артисты, героини трапеции.
Я познакомился с Асмой Роггановой еще раньше, чем она выступила перед публикой, обязанный этим любезной предупредительности директора, который привел к нам нетерпеливо ожидаемую артистку в первый же вечер ее прибытия.
Первое впечатление было похоже на сильное разочарование. Асма оказалась высокой, крепко сложенной женщиной – красивой, правда, но грубой и неуклюжей. По типу она могла быть и русской, но и немкой из Северной Германии, потому что и на восточном германском побережье встречается этот тип здоровой женщины с круглым, светлым лицом, с небольшим своенравным носом и с великолепной массой волос женщины-Самсона.
Меня лично больше всего поразили с первого взгляда ее чудесные зубы – рот хищного зверя – и затем ее серые глаза, не особенно большие и без блеска, но совершенно необыкновенные по выражению в них непреклонной, несокрушимой воли, – глаза укротительницы зверей или гипнотизера.
Муж ее, носивший французское имя, был маленького роста, худощавый южанин с очень живой речью, с драматической жестикуляцией, недурной рассказчик, умевший овладевать напряженным вниманием большого общества, когда рассказывал о забавных или о страшных приключениях.
Вечером следующего дня состоялось первое представление. Первый же вечер заставил нас уверовать в необычайное искусство Асмы Роггановой – до того, что широковещательные афиши показались нам бледными и скромными перед этим изумительным феноменом. Прежде всего она оказалась на подмостках страшно интересной женщиной. В миг один бесформенная куколка превратилась в очаровательнейшую бабочку! Когда муж снял с нее темный меховой плащ, перед нами предстала атлетка в своем блестящем рабочем костюме женщиной идеальной красоты, способной посрамить все мраморные статуи богинь.
Вскоре мы должны были преклониться и перед артисткой в ее лице. Дав нам в нескольких номерах образцы своей силы, она приступила к главному номеру программы. С помощью веревки Асма вскарабкалась на трапецию, колыхавшуюся высоко под потолком здания, – в это же самое время муж ее показался почти на противоположном конце зала на галерее и занял свой пост на трамплине.