«Если», 2002 № 10 - Роберт Хейсти

«ЕСЛИ», 2002 № 10

Роберт Хейсти СЕДЬМОЕ ЧУВСТВО

Мы отстегиваем ремни безопасности и блаженно откидываемся на спинки кресел. Я мечтаю о двух вещах: убраться подальше от серого дождливого чикагского неба и закончить доклад для совещания в Балтиморе. Но к тому времени, как мы достигаем полетной высоты, становится ясно, что надеждам не суждено сбыться. В облаках ни единого разрыва, и я уже понимаю: мой сосед, тот старик, что сидит у окна, трепач редкостный.

Я почти ожидал этого, когда он ввалился в салон, протянул посадочный талон блондиночке-стюардессе и сказал что-то такое, отчего у нее на щеках появились милые ямочки. Вероятно, подобное вам знакомо, если впереди не меньше пятнадцати пустых мест, но вы почему-то уверены: пассажир пройдет мимо каждого и с легкой улыбкой брякнется рядом с вами, хотя вы берегли это место для какой-нибудь Мисс Галактики.

Собственно говоря, он и не делает ничего, просто сидит на месте. Почему же я ни с того ни с сего на него уставился? При ближайшем рассмотрении он и не выглядит таким уж старым, скорее, замшелым. И настороженным. Короче, представьте себе бдительную черепаху, пристально взирающую на галопирующего в ее направлении щенка датского дога.

В ответ на мой взгляд он с ухмылочкой кивает:

— Много путешествуете?

— Не слишком, — неохотно бормочу я. — А вы?

— О, да, немало. Я постоянно в пути.

После этого он некоторое время сидит тихо, и я с возродившимся оптимизмом начинаю приводить в порядок заметки к докладу. Но Как только стюардесса приносит джин и тоник для него, водку с мартини для меня и слабый запах флердоранжа для нас обоих, он опускает спинку кресла и начинает:

— Да, — говорит он с некоторым нажимом, словно кто-то может усомниться в его словах. — Путешественник я бывалый.

И голос у него из тех, что кажутся ненавязчивыми, даже тихими, однако почему-то перекрывают рев двигателей. Трудно игнорировать такого человека. И я тут же, словно он Старый Мореход, откладываю свои бумаги и развешиваю уши.

— Вот что я скажу вам: когда всего за год побываешь в стольких городах, как я, все схватываешь на лету. И много чему учишься. Я когда-то прочел: «Вечный путешественник ищет предложения, неуловимые для описания. Слишком мимолетные для ответа. Он знает вещи, о которых другие не подозревают».

— Например?.

Да-да, я недоверчиво закатываю глаза к небу, подыгрывая ему. Но он не обращает внимания ни на меня, ни на мой вопрос.

— Сам я пришел к этому постепенно, — говорит он. — Бог знает сколько одиноких завтраков я проглотил, прежде чем понять себя. Тридцать лет такой жизни еще не утолили щемящей утренней тоски, раздирающей внутренности. Это самое одинокое время. Не ночь. По ночам люди тянутся друг к другу. Возникает ощущение уюта. Мы покорили ночь мягким электрическим светом и коктейлями. Старые путешественники собираются в тихих маленьких барах и коротают ночи. Мы много не говорим. Зачем?

Вечный путешественник замолкает и вытаскивает из кармана апельсин, безжалостно вонзая шишковатый палец в кожуру. Аромат напоминает о стюардессе, и я жалею, что не заказал две порции выпивки. Он предлагает мне дольку, и я невольно тянусь за ней, но меня останавливает его реплика.

— Эй! — восклицает он. — Это у вас от рождения?

— О чем вы?

— Три пальца!

Он перегибается через кресло, чтобы взглянуть на мою левую кисть.

— На каждой руке?

— Конечно.

— Да будь я проклят! И вам это не мешает?

— Нет.

— Что же, — смеется он, — раз вы не пианист…

— Мне, что называется, медведь на ухо наступил.

Наверное, не стоило этого говорить, потому что его взгляд немедленно перебегает на мои уши, и я вижу, как беззастенчиво он их изучает.

Он хочет сказать что-то еще, но почему-то отказывается от этой мысли.

— Черт, да будь я трижды проклят… — повторяет старикашка.

Я снова пытаюсь зарыться в бумаги, но это не так легко.

— Но вы-то, — говорит он, — тоже часто путешествуете. Неужели не замечали разницы в последнее время?

— Какой?

— Что-то словно носится в воздухе.

Я качаю головой, но не удерживаюсь от вопроса:

— И что же вы чувствуете?

Лучше бы я не спрашивал.

Не так давно я был в Новом Орлеане. Да, в конце лета, одной душной сырой ночью, когда воздух можно было мешать палкой. А мы сидели на веранде бара, слушая печальные гудки речных судов, пытаясь разогнать тоску спиртным, но вместо этого еще больше впадая в меланхолию.

За столом нас было четверо. Ролф Тернер и Билл Райан — точные мои копии, хотя, если приглядеться, не так уж мы похожи. Но у всех троих седеющие редкие волосы. Четвертого я видел в первый раз. Звали его Френком Берджестоном, и взгляд у него был какой-то пронизывающий. Высокий, ростом с Ролфа, только покрупнее и в идеальной форме. Лицо длинноватое, но не худое. Глаза за очками в роговой оправе горят энергией.

Все началось с моей реплики. Сам не пойму, почему я это сказал, но он словно с цепи сорвался.

— У меня такое странное ощущение, — сказал я, прерывая долгое молчание, тянувшееся с тех пор, как мы заказали выпивку, — будто что-то вот-вот должно случиться.

— Значит, и ты это чувствуешь, — сухо заметил Билл, закуривая сигарету.

Старина Ролф глубоко затянулся трубкой, а потом прикрыл ее ладонью, позволяя дыму валить медленными клубами.

— Да. Я тоже, — немного смущенно пробормотал он. — Никак не могу отделаться от чертовой штуки.

Но мне стало как-то не по себе, когда я услышал голос Френка и встретился с ним глазами. Не поверите, просто мороз по коже!

— Я могу рассказать об этом чуть больше, — спокойно заявил он.

— Вы не одиноки, знаете ли. То же самое со мной было в Кливленде, Сент-Луисе. Словом, везде.

— Землетрясение? — поинтересовался я. — Локальные войны?

Френк медленно покачал головой.

— Нет, — вымолвил он. Мы немного помолчали. Потом я отодвинул стол и вытянул ноги, шевеля пальцами в туфлях, чтобы немного восстановить кровообращение.

— Бросьте, парни. Что это с вами стряслось? Значит, у всех нас что-то вроде предчувствия. И что с того? Да мы сами на себя нагоняем тоску своими рассуждениями. К тому же эта проклятая влажность… А может, рынок такой вшивый. Считай, дела совсем встали.

Как раз в этот момент принесли выпивку. И все опять заткнулись. Но тут Френк опять открыл рот.

— Боюсь, дело не только в этом, — сказал он.

Френк отвернулся от нас, глядя сквозь открытую дверь, как бармен за стойкой ловко бросает вишенки в коктейли и насаживает на края бокалов ломтики лимона.

Повисла мрачная пауза.

— Думаю, мы слишком много пьем, да еще по ночам, — проговорил наконец Ролф. — Вредно для печени.

— По твоей печени, должно быть, пробежала вошь, — сказал Френк, улыбнувшись впервые за весь вечер. Правда, тут же опять помрачнел и в который раз покачал головой. — Поглядите-ка вокруг. Можете сколько угодно твердить, что это печень, или чрезмерное количество положительных ионов в воздухе, или фаза луны, но среди нас нет ни одного человека, который не вел бы себя так, словно Судный день уже на пороге.

— Ну да, точно, — проворчал Билл. — Лучше уж считать, что во всем виноваты ионы.

— Или, — чуть резковато ответил Френк, — давайте считать, что это не они.

И, поколебавшись минуту, заметил:

— Слушайте, давайте я расскажу о том, что случилось со мной несколько лет назад. Я тогда играл на трубе в довольно приличном симфоническом оркестре. А после концертов давался прием для приглашенного солиста. И как-то раз, после особенно удачного исполнения, некий гость взорвал бомбу — к счастью, фигурально.

Как сейчас помню: плотный коротышка с темными, густыми волосами и бегающими карими глазами. Он был в городе человеком новым и пришел на концерт вместе с соседом. Думаю, он совсем не собирался тревожить осиное гнездо. Просто заметил, что да, игра была блестящей, но рояль немного расстроен.

— И только? — удивился Билл, ошарашенный историей Френка, как и все мы.

— Вы представить не можете, как заводят музыкантов подобные вещи! С таким же успехом он мог сказать, что дирижер не выдерживает такт! Ссора все разгоралась, пока не образовались два вражеских лагеря: те, кто утверждал, что рояль был в полном порядке, и те, кто по зрелом размышлении заметил, что с инструментом было что-то не так. Наконец все вспомнили о магнитофонной записи концерта, и ленты были подвергнуты тщательному анализу с помощью осциллографов и звуковых генераторов.

— И все это лишь…

— Для нас это было важно! Так или иначе, результаты подтвердили заявление незнакомца. Некоторые ноты чуть фальшивили, но столь незначительно, что казалось, человеческое ухо не способно уловить это.

Френк помедлил, чтобы сделать глоток спиртного. Рефлекс стадности сработал, и все мы потянулись за стаканами, слегка позванивая кубиками льда. В небе, слева от нас, появилась крохотная светлая точка, пронизавшая звезды и удалявшаяся на запад. На какое-то мгновение она словно застыла в воздухе и тут же исчезла. Возможно, это был «Боинг-707», летевший так высоко, что звук двигателей до нас не доносился. Мы слышали только слабый гул грузовиков да лодочного мотора. «Все идет своим чередом, — подумал я. — К чему искать ведьм среди доярок?»

Френк поставил стакан на стол и сложил ладони домиком.

— Пока анализировались ленты, мы также старались побольше узнать о незнакомце. И обнаружили, что он необычайно точно умел читать по губам. И при этом был глух с самого детства.

— Что?! — заорали мы хором.

— Вот и мы, доложу я вам, отреагировали точно так же, — кивнул Френк. — Кроме того, мы были вне себя от злости, решив, что он сыграл с нами глупую шутку. Но когда мы прижали его к стенке, он страшно удивился. Сказал, будто понятия не имел, что мы не знали о проблеме с роялем. Тогда мы спросили его, как, во имя Господа, он догадался, что рояль расстроен.

— Как? — хмыкнул он. — Увидел по вашим лицам.

— Иисусе! — фыркнул Билл, осушив стакан. — Кто и когда слышал о чем-то подобном?!

— Я многому научился от этого чудака, — продолжал Френк. — Он показал мне, что человеку подается множество сигналов, которые не фиксируются сознанием, но как-то ощущаются. Самое главное — развить в себе уверенность в том, что вы их воспринимаете. Это больше, чем интуиция. Интуиция — все равно что обоняние. Это больше, чем вкус. Это знание. Ощущение, что ты всегда и все чувствуешь.

— И ты полагаешь, мы «читаем» выражение тысяч лиц и чувствуем неладное? — спросил Ролф так тихо, словно боялся быть услышанным.

— Ну же, смелее, — спокойно потребовал Френк. — То, о чем мы говорим, — это Конец Света, по крайней мере, конец того мира, который знаком нам. Вы же знаете: едва ли не с того самого дня, как человек научился говорить, обязательно находится какой-нибудь святоша, возвещающий Конец Света. Теперь же все словно в рот воды набрали. Потому что на сей раз это всерьез.

Мы кивнули и заерзали в креслах.

— Да, — согласился Ролф. — Именно так и есть. Просто выглядишь ужасно глупо, когда пытаешься толковать об этом вслух. Вы видите огромный огненный шар или что-то еще?

— Нет. Ничего подобного… Думаю, они уже в пути. Вторжение. Вряд ли будет много насилия или чего-то в этом роде. Просто появятся иные существа, и это уже будет не наш мир.

Что же, насколько я помню, после подобной реплики вроде и разговаривать стало не о чем. Мы наскоро опрокинули стаканы и отпра-' вились на покой. Только для меня эта ночь выдалась бессонной. Я был рад снова пуститься в путь. Даже не знаю, что на меня сегодня нашло. Я никогда не говорил об этом. Ни одной живой душе.

История Вечного Путешественника продолжалась почти весь полет. Должно быть, мы уже подлетали к Балтимору. Я взглянул на часы. Еще минут десять.

— И давно это было? — спросил я, собирая бумаги.

— Сейчас посмотрим… Новый Орлеан… месяца три-четыре назад.

— Ну и ночку вы, парни, провели! — ухмыльнулся я.

— Да уж, ничего не скажешь, — виновато понурился он.

Я собрал свои вещи и закрыл «дипломат». За окном — сплошной мрак. Должно быть, мы попали в густую облачность, но полет проходил очень гладко.

Ненавижу садиться в дождь, особенно ночью. Ненавижу запах мокрых пальто, ненавижу стоять в толпе под слишком узкой крышей, слушать шарканье шин по воде. И эти смазанные огни…

И, разумеется, ждать багажа приходится дольше.

Он смотрит на ленту транспортера с привычным смирением, выработанным годами. Остальные переминаются, поворачиваются при каждом шорохе, то и дело поглядывают на часы. Наконец появляются наши чемоданы.

— Не хотите взять такси на двоих? — спрашивает он. — Сегодня их совсем мало.

— Нет, спасибо. Я беру напрокат машину. Не собираюсь оставаться в городе.

— Вот как… — разочарованно бормочет он.

— Может, я вас подвезу? — спрашиваю я, смягчившись.

Он решительно рубит ладонью воздух.

— Не хочу вас затруднять.

— Бросьте, какие затруднения?

Мы берем чемоданы и шагаем по длинному коридору к автостоянке.

Маленький отель, где он остановился, оказывается в нескольких кварталах от центра. Это старый район, довольно убогий и в то же время уютный. Подобные островки прежней жизни остались в любом городе, и старые коммивояжеры знают каждый из них.

Дождь все еще идет, холодный и ровный. Мой спутник поднимает воротник, надвигает на лоб клетчатую дорожную шляпу, снова благодарит меня и счастливо бежит к двери.

Легкий отблеск света из вестибюля превращает дождевые струи в серебряные провода, и старик исчезает. Через несколько минут он будет сидеть в баре, в тепле и сухости.

Я останавливаюсь, чтобы закурить сигарету, глубоко затягиваюсь и направляю тонкую длинную струйку дыма на лобовое стекло, прежде чем снова выехать на улицу.

Мне давно уже было не по себе, но теперь я знаю точно. Они чувствуют. Разумеется, никто не знает, что мы уже здесь, но все понимают: что-то не так. И они определенно не готовы к нашему вторжению. Если мы появимся сейчас, они причинят себе вред, попытавшись сопротивляться.

Будет нелегко убедить остальных членов Команды Захвата, но ничего другого не остается. У нас нет ни малейшего желания уничтожить эту планету и живущих на ней людей. Но если дебаты с Командой продолжатся слишком долго, все будет кончено. В лучшем случае, мы едва успеем связаться с лидером Двенадцатым, чтобы остановить их. Чертов коммуникационный лаг! Сумеем ли мы когда-нибудь преодолеть эти административные барьеры? Хорошо еще, что мы решили встретиться, и группа из Каппадокии наконец согласилась приехать. Команда Захвата рассеяна по всему миру, и мы лишены возможности пользоваться нормальными каналами связи… Поэтому я не успею добиться согласия от всех участников, чтобы вовремя остановить вторжение.

Впрочем, может быть, все и обойдется. Что такое для нас один цикл? Но подумать только, что могут сделать с ними сто семьдесят два их года?! У них и без того чрезвычайно развито восприятие, даже рудиментарное чутье, хотя они совершенно ничего не знают о резонансах. Нам, возможно, придется ждать два цикла. В любом случае наша миграция сейчас немыслима.

Группа из Новой Зеландии не согласна. Группа с Галапагосских островов — тоже. Кое-кто не пришел к единому решению. Определенно, борьба будет нелегкой. А время! Время, которое мы теряем!

— Никогда не слышал ни о чем подобном. Неужели вы сомневаетесь, что мы сможем с ними справиться? Когда это у нас были трудности в общении с аборигенами?

Новозеландская группа дружно кивает.

— В конце концов, мы получили полный отчет из отдела Исследований, прежде чем что-то планировалось, — вступает одна из центрально-европейских групп. — А сейчас уже невозможно отозвать Команду. Слишком поздно.

— При всем уважении к отделу Исследований, — вступаю я, — на других галактиках мы не встречали такого уровня развития. При поверхностных контактах этого не определить. Здесь — истинная чувствительность. Они не станут приспосабливаться.

— А через цикл-другой с ними вообще сладу не будет, — парирует Галапагос. — Ничего не поделаешь. Нам некуда идти. Вы знаете, сколько времени потрачено на поиски этой планеты. Надеюсь, вы не забыли, что наша погибает? Предлагаете остаться бездомными?

— Время еще есть, — перебиваю я. — Мы всегда сможем прийти в следующем цикле, если понадобится. И я убежден: к этому времени они смогут нас принять. Это будет даже интересно — они так похожи на нас. Во многом. Уберите лишний палец, исправьте строение уха, и окажется, что в некоторых вещах они даже впереди нас. Взять хотя бы те звуки, которые они называют музыкой…

— Мы согласны с Центральной Америкой.

Это встают африканские группы.

— Нет никакого сомнения в их чувствительности. Ей нужно позволить развиться, прежде чем мы начнем мигрировать сюда. Они смогут понять… принять нас.

— Согласен! — говорит Крайний Север.

— Если мы собираемся все отменить, — вступает лидер Команды Захвата, — это нужно сделать немедленно. Давайте голосовать.

Голосование мы провели, хотя был момент, когда все держалось на волоске. Однако пришлось задержаться до самой пятницы, вырабатывая детали отхода.

Я добираюсь до аэропорта, выжатый, как лимон, едва держась на ногах.

Он здесь! Вечный Путешественник. Прислонился к стойке бара. И вяло приподнимает руку в приветствии.

— Хелло, — киваю я. — Это совпадение или кто-то за кем-то следит?