— В следующий раз будешь думать, прежде чем приниматься учить мертвые языки.
— Нуллюс несчастный! — воскликнул Жан А.
— Сам ты нуллюс! — дал я отпор.
— Как будто ты знаешь, что это означает! Это же на латыни, ты, чурбан!
В этом весь он — мой брат Жан А. Даже когда злится, все равно обзывается на мертвом языке, просто чтобы это прозвучало красиво.
— Может, мне забраться наверх и поучить тебя французскому? — спросил я.
— Давай попробуй!
В ту же секунду стена содрогнулась от ударов. Это Жан В. и Жан Г. дрались у себя в комнате — как и всегда по вечерам. Обычно все начинается с боя подушками, но очень скоро дело принимает серьезный оборот, и оба пытаются наступить друг другу на лицо грязными ногами.
— Вот чурбаны эти средние! — вздохнул Жан А.
— Ты это уже говорил.
— Если я вмешаюсь, начнется настоящая бойня.
— Ты прав, — сказал я. — Нельзя, чтобы они полезли к нам, а то прольется кровь.
Мы немного полежали в темноте, прислушиваясь к их возне, пока наконец снова не настала тишина. Нам обоим не хотелось шевелиться. Мы с Жаном А. уже целую вечность не играли в сражение ногами. Что это с нами такое? Неужели мы выросли, сами того не заметив?
— А хуже всего то, — вдруг снова заговорил Жан А. через минуту, — что все они хотят сидеть рядом со мной.
— Девчонки из твоего класса? Врешь!
— Если бы, — снова вздохнул он. — Целый час рядом с девчонкой, которая ничего не смыслит в склонениях! Врагу не пожелаешь.
— Сочувствую, — сказал я. — И какая она?
— Кто — какая?
— Ну, эта, твоя соседка на латыни.
— Как будто я на нее смотрел! — усмехнулся Жан А. — Не забывай, я в восьмом классе, и у меня есть дела поважнее, чем таращиться на девчонку с кудрявыми волосами и ямочками на щеках!
Я закрыл глаза и попытался представить, как выглядит эта девчонка, но не мог вообразить ничего, кроме самого Жана А., который сидел за партой прямой как палка и с красными, как у Бэтмена, ушами.
— Красивее, чем Полина?
Жан А. там наверху чуть не задохнулся от возмущения.
— Чем кто?
— Сам знаешь — Полина, твоя давняя любовь.
В прошлом году Жан А. сходил на свою первую вечеринку, на которой были и ребята, и девчонки, и жестоко влюбился в сестру своего лучшего друга Дылды — Полину. Он бы, конечно, предпочел сходить к зубному и вырвать зуб мудрости, чем признаться в этом, но все видели сердце с их инициалами, которое он вырезал на дереве на холме.
Кончилось это плохо: в один прекрасный день во время драки с Касторами Жан А. выстрелил в ногу Полине из картофельной винтовки. Конечно, он не знал, что попадет именно в нее, но Полина все равно смертельно обиделась. С тех пор она с ним не разговаривала, и, когда они встречались у журнального ларька, чтобы купить свежий выпуск «Тинтина», оба молчали.
Бедняга Жан А.! Влюбиться — это само по себе ужасно, а если объект твоей любви еще и устраивает такую трагедию из-за какой-то там картофельной пули в ноге, тут уж и в самом деле есть из-за чего озвереть.
— Моя любовь? — проскрипел Жан А. — Чтобы я — и влюбился?! Да я уж лучше нырну в аквариум с пираньями!
— В этом ты прав, — поддержал я брата. — Зачем они вообще нужны, эти девчонки?
— И знаешь что? — не унимался Жан А., злобно хихикая. — Если они считают, что у меня можно списывать на контрольных только потому, что у них есть ямочки на щеках…
— Что, правда? У них у всех есть ямочки?
— Да нет же, чурбан! Я говорю про Изабель — ту девчонку, которая сидит со мной на латыни.
— А, про ту страхолюдину!
В темноте надо мной возникла голова Жана А. — перевернутая, как у летучей мыши.
— Про какую еще страхолюдину?! Хочешь, чтобы я слез и дал тебе в глаз?
— Откуда же ты знаешь, что она не страхолюдина? Ты ведь на нее не смотрел!
Он на секунду задумался.
— Ну, она не безобразна, если говорить научным языком. Но это не означает, что я считаю ее хорошенькой, не путай понятия! По-моему, даже микроскопическому шестиклашке вроде тебя это должно быть ясно, а?
Он удовлетворенно хохотнул и хлопнулся обратно на подушку.
— Очень мне надо во всем этом разбираться, — проговорил я. — Это не я впал в подростковость, и не у меня голос скрипит как у испорченного патефона.
— Хочешь, чтобы я тебе сунул в лицо грязные ноги?
— Только попробуй.
Ни он, ни я не сдвинулись с места. Было поздно, почти полночь. В темноте фосфоресцирующий циферблат моих часов светился, как идеальная маленькая галактика.
Я твердо решил никогда не вступать в этот самый подростковый возраст. Чтобы вот так же вырасти из штанов, как Жан А., и иметь такие же проблемы с девчонками и такую же дурацкую галочку из пуха над губой? Спасибо, не надо! Я уж лучше прямиком перемещусь во взрослый возраст, как в игре в «Монополию», где можно перепрыгнуть через клетку «Тюрьма».
Жан А. включил приемник и прижал его к самому уху, чтобы мне не было слышно. Но это ведь была не трансляция чемпионата, так что мне было плевать.
— Сделай потише свои тупые песенки, — прошипел я. — Я не могу уснуть!
— Сам тупой! — откликнулся он. — Спорим, ты не знаешь ни одного шлягера!
— Ни одного чего? — переспросил я.
— Ха-ха-ха! — победно загоготал он. — Ты даже не знаешь, что это вообще такое! Шлягер, мой дорогой старикан, это знаменитая песня — то, что мы, молодое поколение, называем хитом. Ты только послушай…
Он прибавил громкости на приемнике и, щелкая пальцами в темноте, начал выкрикивать: «Е, е, е!» — и извиваться на своем матрасе, как будто от колик.
— Ты совсем больной! — объявил я и засунул голову под подушку.
Если папа обнаружит, что мы не спим, он конфискует у Жана А. приемник. Жан А. сделал потише и снова свесил голову с кровати.
— Знаешь что, Жан Б.? Когда я скоплю достаточно карманных денег, я куплю себе электрогитару!
— Ну я же говорю — ты свихнулся, — проворчал я. — Во-первых, мама и папа тебе ни за что не позволят, а во-вторых, певец из тебя — как из нашего чайника со свистком.
— В том-то и штука: с электрогитарой совсем не обязательно уметь петь. Крутишь себе ручку усилителя — и все путем!
— Значит, летчиком-истребителем ты больше не хочешь становиться?
— Нет, с этим покончено. Ты можешь себе представить меня за штурвалом сверхзвукового самолета? Да я на первой же мертвой петле все испорчу — затошню себе всю кабину.
— Фу! — поморщился я. — Так какую же ты теперь себе выбрал профессию?
Жан А. не стал долго размышлять.
— Я решил стать кумиром молодежи.
Тут уж была моя очередь загоготать.
— Кумиром молодежи? В очках?! Ну ты даешь! Уж лучше тошнить в кабине! Ну и потом — что это за профессия? Ерунда какая-то.
— Ерунда? Ты что, смеешься? Твои фотографии печатают на огромных плакатах, как будто ты знаменитый футболист, и при этом нет необходимости бешено гонять туда-сюда по футбольному полю. И к тому же никто не запрещает тебе смотреть телик, потому что там, в телике, показывают тебя самого! Ты об этом хоть подумал?
Честно говоря, мне не очень-то хотелось, чтобы по телевизору вместо моих любимых сериалов про суперагентов стали показывать дергающегося Жана А.
— Но ведь, чтобы стать кумиром молодежи, надо хоть немного уметь играть на гитаре, правда? — спросил я.
— Да нет же! Ну ты и чурбан. Специальные парни играют за тебя, а ты только делаешь вид — это как с флейтой на уроках музыки. Только тут это называется фонограмма.
У меня глаза полезли на лоб от удивления — хотя было темно и ничего не видно.
— То есть тебе не нужно ни петь, ни играть на гитаре? А что же тогда ты делаешь?
— Ничего, — ответил Жан А. — Только носишь куртки с железными заклепками. Но даже и это необязательно.
Я тихонько присвистнул. Мне начинала нравиться эта его затея. Я не был уверен, что такая профессия — кумир молодежи — действительно существует, но как же было обидно, что Жан А. додумался до этого раньше меня. Интересно, в одной семье может быть сразу два кумира молодежи?
— Вот только одно меня беспокоит, — продолжил Жан А., немного помолчав.
— Что?
Он тяжело вздохнул.
— Девчонки.
— А что с ними?
— Да понимаешь, когда ты кумир молодежи, девчонки тебе буквально проходу не дают, бегают за тобой повсюду, визжат и падают в обморок.
— Ну и ну! — воскликнул я. — И тут эти девчонки!
— Да уж, — пробормотал Жан А. — И тут они…
Он снова вздохнул и после этого добавил самым мрачным тоном:
— Если хочешь моего совета, старик, приготовься к худшему, потому что это — безвыходное положение.
— Слушай, я-то тут при чем! — возмутился я. — В отличие от тебя, я не учусь в смешанном лицее.
Я с облегчением натянул одеяло до самого подбородка. Как все-таки хорошо, что я выбрал себе профессию секретного агента, а не этого самого кумира молодежи. По крайней мере меня не станут одолевать девчонки. В миниатюрных подводных лодках есть место только для одного человека, в военном скафандре — тоже. К тому же девчонки не знают борьбы джиу-джитсу и не умеют издавать особого умертвляющего крика. Ну хорошо, иногда попадаются шпионки, которые хотят тебя разговорить, чтобы выведать формулу секретного изобретения. Но стоит выдернуть чеку из наручных суперчасов, и — бабах! — дело сделано: шпионки растворяются в дыму, и тебе остается только забраться обратно в свой сверхмощный болид и преспокойненько отправиться за новыми приключениями.
— Если хочешь моего совета, старик, приготовься к худшему, потому что это — безвыходное положение.
— Слушай, я-то тут при чем! — возмутился я. — В отличие от тебя, я не учусь в смешанном лицее.
Я с облегчением натянул одеяло до самого подбородка. Как все-таки хорошо, что я выбрал себе профессию секретного агента, а не этого самого кумира молодежи. По крайней мере меня не станут одолевать девчонки. В миниатюрных подводных лодках есть место только для одного человека, в военном скафандре — тоже. К тому же девчонки не знают борьбы джиу-джитсу и не умеют издавать особого умертвляющего крика. Ну хорошо, иногда попадаются шпионки, которые хотят тебя разговорить, чтобы выведать формулу секретного изобретения. Но стоит выдернуть чеку из наручных суперчасов, и — бабах! — дело сделано: шпионки растворяются в дыму, и тебе остается только забраться обратно в свой сверхмощный болид и преспокойненько отправиться за новыми приключениями.
— Спасибо за помощь, — проворчал Жан А. — В следующий раз, когда я захочу обсудить с тобой серьезные вопросы, напомни мне, пожалуйста, что ты всего-навсего несчастный нуллюс.
— Сам ты нуллюс! — ответил я. — А теперь помолчи. У меня завтра уроки, я уже сплю.
— Да ты сам мешаешь мне спать своей бредовой болтовней! — прорычал Жан А.
— Это у тебя бредовая болтовня, — не сдавался я.
Он глупо хихикнул.
— Тебе повезло, что я уже сплю, а то бы я сейчас спустился и навалял тебе по первое число.
— Ага-ага, мечтай, — ответил я.
Я достал фонарик, последний том приключений секретного агента Ланжло, который взял в библиотеке, и стал тайком читать под одеялом — пока меня не сморил сон.
Джон Эй
Незадолго до начала учебного года, в августе (мы тогда только вернулись из отеля «Алые скалы»), Жан А. отправился в Англию.
Эта гениальная идея пришла в голову папе.
— Проведя три недели в семье коренных жителей, мой дорогой Жан А., ты вернешься домой совершенно двуязычным! — объяснил он.
— Как это — двуязычным? — не понял Жан В.
— Это когда говорят на двух языках, ты, чурбан! — проворчал Жан А. с таким счастливым видом, как будто его приговорили к месяцу каникул в племени охотников за головами.
— На двух языках одновременно? — изумился Жан Г. — Жан Д. даже на одном ничего не выговаривает, а Жану А. надо будет сразу на двух?
— Это неплавда, — обиделся Жан Д. — Пьёсто когда я сьто-то говою, мне немного мисают зубы.
— А на английском тоже есть буквы, которые не все выговаривают? — спросил Жан В.
Жан Е. английского языка не знает, но он тут же принялся горланить: I’m a poor lonesome cowboy, I’m a long long way from home![2], угрожая всем пластмассовым кольтом из своего ковбойского набора.
Мы все принялись орать и хохотать один громче другого, и папа вдруг крикнул:
— Quiet, everybody! Quiet, immediately![3]
А потом он обернулся к маме и спросил:
— Как будет «дети военнослужащих» на языке Шекспира, дорогая?
— Понятия не имею, дорогой. Но если хочешь, я могу посмотреть в словаре.
— Не стоит, спасибо. Думаю, они меня уже и так поняли.
Папа обожает Англию, регби и твидовые пиджаки с заплатками на локтях. Наверное, это ему бы надо было туда поехать, а не Жану А.
— Это такая страна, где можно читать газету, сидя вечером в клубе, в окружении джентльменов, и потягивать виски, не боясь, что кто-нибудь тебе помешает! — произнес папа с завистью. — Ты можешь себе представить, дорогая?
— Еще как, — ответила мама.
Но отправить Жана А. в Англию родители решили, конечно, в первую очередь из-за занятий: каждое утро ему предстояло по три часа заниматься английским — блестящая возможность закрепить основы грамматики.
— Ну, что скажешь, мой мальчик? — спросил папа. — Не правда ли, чудесное завершение летних каникул?
— Ага, — промямлил Жан А. — Будет особенно чудесно, если ко всему прочему у семьи коренных жителей не окажется телевизора.
Судя по тому, какое лицо было у Жана А. в день отъезда, перспектива провести конец летних каникул на курсах английского языка не слишком его радовала. В дорогу он нарядился во фланелевые бермуды и синюю спортивную куртку, которые мама заказала по каталогу, — по ее мнению, ужасно стильные. Но когда поезд тронулся, лицо Жана А., маячащее за окном вагона, было похоже на лицо аквалангиста, которого силой затолкали в холодную воду.
— Счастливого освобождения! — крикнул я и помахал ему вслед.
— Прости, что ты сказал? — переспросил папа.
— Эм-м… Счастливого обучения! — как будто бы повторил я, но это было уже не важно, потому что поезд отъехал так далеко, что Жан А. нас, конечно, не мог услышать.
Вообще-то я был страшно рад, что наша комната теперь достанется мне одному. Я смогу безнаказанно пользоваться его приемником, обгоню его в сборе наклеек, посвященных чемпионату, и буду целыми днями драться с Касторами, а он мне и слова не скажет.
В общем, чего уж там, у меня наконец-то начинались настоящие каникулы.
— Только предупреждаю, — объявил Жан А. перед отъездом. — Если воспользуешься моим отсутствием, чтобы сунуться своей грязной головой на мою подушку, ты труп!
— Спать в твоей гнилой постели? Чтобы запаршиветь с головы до ног? — громко смеялся я, твердо решив, что займу его место наверху, как только Жан А. уедет.
Но вот невезуха: на следующий день я мчался на велике домой — боялся пропустить начало «Звездного цирка» — и перелетел через руль, приземлившись на дорогу.
— Перелом запястья, — диагностировал папа, а он у нас очень хороший врач.
И мне на три недели нацепили на руку гипс.
Забираться на верхний ярус кровати или стрелять из рогатки, когда одна рука у тебя совсем не двигается, не так-то просто… Конец каникул был напрочь загублен.
Когда Жан А. вернулся из Англии, мне как раз только-только сняли гипс, и моя правая рука, по сравнению с левой, была совсем хилой — не толще маминой вязальной спицы.
Я еле узнал Жана А. Волосы у него отросли так, что закрывали уши, а одет он был не в бермуды, заказанные по каталогу, а в оранжевые штаны, расшитые огромными цветами, от которых рябило в глазах.
— Call те John A., brother![4] — объявил Жан А., сложив из пальцев «козу», обозначающую английскую букву V и слово Victory — Победа.
Теперь настала очередь мамы и папы состроить странные лица. Жан А., правда, привез им в подарок две красивые чашки с портретом английской королевы, но у них все равно был такой вид, как будто они сомневаются, что он сумел закрепить основы грамматики, расхаживая по Англии в таких штанах.
— Ну как тебе мои клеши? — спросил он, когда мы остались одни.
Я как раз решил порепетировать перед зеркалом парализующие приемы из учебника по самообороне и оказался совершенно не готов к такому вопросу.
— Как мне твои что? — переспросил я.
— Мои траузеры[5], вот что! — объяснил он по-английски и отодвинул меня в сторону, чтобы расположиться перед зеркалом. — Видел, какой они формы? Сверху узкие, а внизу — широкие. Поэтому они и называются «клеш», понятно?
— Это на британском языке?
— Сам ты на британском, чурбан! — возмутился Жан А. — На твоем родном, французском. Ты слова «клеш», что ли, не знаешь? Штаны назвали «колокол»[6], потому что у них форма вот такая! Каким же ты все-таки бываешь тупым.
Я постарался состроить лицо позначительнее и ответил:
— Ну что ж, неплохие штаны. В цветочной лавке купил?
Жан А. закатил глаза.
— Им надо было тебе заодно загипсовать еще и мозг, — пробурчал он, разбирая сумку и выкладывая ее содержимое на стол.
Не так-то просто делать упражнения по карате, когда вместо правой руки у тебя спичка. Я закрыл книжку по самообороне, засунул ее вглубь комода, чтобы Жан А. не узнал мои секретные приемчики, и спросил:
— Ну а если не считать треугольных штанов, как тебе Англия?
Жан А. засунул в рот жевательную резинку и, прежде чем надуть огромный пузырь, ответил:
— Супер-пупер! Будь ты примерно моего возраста, я бы мог тебе многое рассказать, ну а так — извини, ничего не выйдет, ты слишком никчемный нуллюс.
За время своего отсутствия Жан А. нам ни разу не написал, если не считать одной-единственной открытки, которая состояла из нескольких строк, напоминавших зашифрованное послание.
Салют, фэмили.
Вы как там, всё кул? Я тут классно спик инглиш и смотрю «Топ оф зе Попс»[7] эври найт.
Ваш Джон Эй— Ты, кажется, говорил, что он вернется совершенно двуязычным, дорогой? — растерянно произнесла мама, прочитав открытку. — Я боюсь, как бы наш Жан А. не забыл французский быстрее, чем выучит английский.