– Есть, товарищ генерал, – и я, сопровождаемый молчащим Сеоевым, пошел на свою, европейскую сторону дома.
– А-а, привет милейший Александр Петрович, уже вернулись? – идя мне навстречу, весело сказал генерал. – Обедали или еще нет?
– Нет, товарищ генерал, да что-то и не хочется, – ответил я.
– Ну, в таком случае, выпьем чайку, а вы тем временем рассказывайте, как вас встретила ваша журналистка. Кто был, какое оставила впечатление хозяйка, чем угощала? Словом, выкладывайте все, как на духу, – и он напоминающе указал мне пальцем на ножку письменного стола. Я молча кивнул.
– Чаек попью с удовольствием, тем более, что госпожа Барк угостила меня, по ее мнению, русским чаем, но это было каким-то подобием чая, черным как вакса и вдобавок не заваренным, как у нас, а прямо сваренным в кипятке, словно суп.
– А-а, английский «ти», – сказал генерал, – они так и пьют его. Хорошо еще, что не дали вам зеленого чая. Они и его тоже варят, ужасная дрянь! Ну бог с ним, с чаем… Вы о ней расскажите… Что, эта сирена обольщала вас или она действительно скромная журналистка?
– Бог знает, кто она такая, товарищ генерал. С первого раза трудно сказать, однако вела себя очень тактично, гостеприимно, ни одного слова о политике, никаких вопросов. Мне лично, прямо скажу, понравилось ее обхождение… Я ожидал совсем иного.
– Передали ей книжку?
– Передал. Вы даже не представляете себе, как она обрадовалась. Еще немного и расцеловала бы меня.
– Смотрите, Александр Петрович, как бы действительно не кончилось у вас это знакомство поцелуями. Ведь кто-кто, а я-то знаю, что вы от любой юбки начинаете таять…
Я разинул рот от изумления. Этот неожиданный поклеп возмутил меня, но генерал вдруг подмигнул и, давясь от душившего его смеха, так же серьезно продолжал:
– Жениться вам надо, дорогой мой, а то первая же смазливая баба собьет вас с толку…
Говоря это, он быстро черкнул мне карандашом:
«Отрицайте, возмущайтесь, черт возьми!»
– Что вы, товарищ генерал! Ей-богу, мне это даже странно слышать… Где, ну скажите на милость, где, когда я проявил такую слабость? Ну, а если что и было, так разве дело от этого пострадало? В конце концов, товарищ генерал, некий доппинг, так сказать подбадривающее средство, нужно в каждом деле, а в нашем тем более.
– Ладно, ладно, – перебил меня генерал, одобрительно кивая головой, – все это я говорю вам любя, чтоб греха не вышло. Сами ведь знаете, какая может тогда случиться для всех нас история… А так, поухаживать, развлечься – пожалуйста, только не очень… А все-таки женю я вас на какой-нибудь доброй девушке, когда вернемся к себе, – шутливо закончил генерал. – Ну, а теперь рассказывайте дальше обо всем, что было на вашем файф-о-клоке.
Я вкратце рассказал ему о том, как провел время у мистрис Барк, о ее наряде, гостеприимном внимании, поглядывая на указательный палец генерала, которым он все это время водил по воздуху, напоминая мне о микрофоне и подслушивающих нас людях.
– Чудесная женщина! Ей-богу, что там ни говорите, но есть в этих европейских дамах что-то такое неясное, почти неуловимое, чего, к сожалению, нет в наших женщинах. Вот даже ее горничная Зося, честное слово, товарищ генерал, в десять раз лучше самой хозяйки!..
– Договорился, – иронически протянул генерал, – еще этого не хватало!.. Что ж, у них три ноги или полтора глаза, что ли? Те же самые особы женского пола, только разница в том, что ваша журналистка далека от быта, от военных и трудовых тягостей, в которых живут и которые разделяют с нами наши жены…
Генерал одобрительно подмигнул мне и сердито продолжал:
– Ваша леди и понятия не имеет о том, как работают и как добиваются победы над немцами наши сестры и жены… «Что-то особенное, неуловимое»… – передразнил меня генерал и снова подмигнул, – подумаешь, великое дело, пьет с утра в постели шоколад, три раза в день принимает ванну, обливается духами, тут не то что она, а любая хавронья покажется богиней.
– Ну, это вы уже напрасно обижаете ее. Она и умна, и работает немало. Каждый день, по ее словам, пять часов она отдает журналистике.
– Ну, да бог с ней, вы лучше расскажите, какое она на вас произвела впечатление. О чем говорила, чем интересовалась? У меня все-таки большое подозрение… Кто она и что она?
– Смешно сказать, но она… – я фыркнул, – «космополитка», любит жизнь и весь мир. Восток и интерес к русской литературе – вот основные темы нашей беседы.
– Она не спрашивала вас о вашей работе?
– Что вы! Да и откуда она может знать о ней? Вы, товарищ генерал, начинаете здесь, за границей, болеть шпиономанией.
– Ну, не скажите… а забыли дом с «привидениями»? Тоже воображение?
– Нет, конечно, но это было на фронте, в другом конце земли. Перед нами стояли немцы, а тут…
– Ну, а как материалы?
– Я их еще не совсем обработал. На этих днях закончу доклад.
– Ну, ну, заканчивайте. Прячете его надежно?
– Еще бы! Можете быть спокойны, товарищ генерал! – ответил я. – Вот тут, в сейфе.
– А что это за книжка? – беря со стола подаренную госпожой Барк книгу, спросил генерал.
– Подарок, – многозначительно сказал я, – один из трудов моей новой знакомой.
– О-го-го! – засмеялся генерал. – Быстро у вас идет дело, дорогой друг, если темпы, – он иронически протянул, – дружбы будут столь же стремительны, то через месяц вы будете иметь полное собрание сочинений госпожи Барк. Однако что она настряпала в этой книжке, воображаю, какой это идиллический бред, судя по ее газетным статьям…
Тут он вдруг сделал изумленное лицо и, хитро улыбаясь мне, продолжал:
– Э-э, батенька мой, портрет да еще с надписью!.. А хороша, надо признаться, если только ей не польстил фотограф.
– Она еще лучше, уверяю вас, товарищ генерал, я редко видел таких красивых женщин, – вставил я.
– Готов! – с сокрушением сказал генерал. – Пошел на дно и даже не барахтается, нет, положительно, вам нельзя больше видеться с этой сиреной!.. – сказал он.
Все это было разыграно так ловко и натурально, что слушавшие нас где-то за пределами нашего дома люди, несомненно, были в восторге от этой сцены.
– Что же она вам пишет такое? – сказал генерал. – Я что-то не разберу ее почерка, типично женский, мелкий, кудреватый и неразборчивый…
– Давайте я…
– Нет, нет, голубчик, разберусь… А-а, вот что-о, вот что… – и он медленно и внятно прочел написанные госпожой Барк слова: – «Может быть знакомому, может быть другу, а может быть и… На память об Иране. Август 1943 года». А может быть и… – повторил генерал. – Что означают эти многоточия?
– Не знаю, – сказал я.
Я действительно не знал, так как не успел еще даже раскрыть подаренной книги.
– А я знаю, – засмеялся генерал, – все ясно… а может быть и… – Он сделал паузу и громко произнес: – …и возлюбленному. Вот чего не договорила ваша журналистка, мой уважаемый Дон Жуан.
Говоря это, он взял со стола карандаш и быстро написал на бумаге:
«А может быть и… врагу… Умная и опасная особа эта Барк».
Я прочел написанные слова и молча кивнул головой.
– Ну, а как объяснила ваша леди эту фамилию в ее записной книжке?
– Очень просто, она, оказывается…
Но тут генерал перебил меня.
– Знаете ли что? Пойдемте лучше в сад… Страшно душно. Мы там, на веранде, посидим до обеда, а то я буквально истекаю потом.
И мы, шумно поднявшись, пошли к выходу.
– Черт побери, а я и не знал даже, какой в вас пропадает замечательный актер! – усаживаясь под апельсиновым деревом, сказал генерал. – Даже лицо, я уж не говорю об интонациях, переменилось.
– Постановочка такая, ведь какой режиссер-то! – сказал я. – Вы, пожалуй, любой спектакль можете поставить не хуже, чем в МХАТ, – и мы оба рассмеялись.
– Такое уж у нас дело, что надо уметь все и не теряться в любых условиях. А вы все это верно рассказывали о китайце, о нарядах хозяйки и прочем?
– Все правильно.
И я стал подробно рассказывать генералу о моем посещении мистрис Барк и о смутных подозрениях, возникших у меня при этом визите. Когда же я сказал о том, что Генриэтта Янковецкая здесь и что Эвелина Барк обещала на этих днях познакомить меня с нею, генерал даже присвистнул.
– Прекрасно, – сказал он, – итого, уже третья женщина появляется на нашем пути под этим именем. Отлично! – потирая руки, сказал он. – Вот теперь мы и разберемся, кто же, наконец, настоящая.
– Это еще не все, товарищ генерал. Последнюю сенсацию, самую главную, я приберег на последний момент. Слушайте…
Генерал покачал головой и иронически сказал:
– Прямо, как заправский буржуазный репортер. Вот что значит попал в чужую среду.
Я раздельно сказал:
– Знаете, кого я встретил у госпожи Барк?.. Сейчас вы подскочите и я посмеюсь над вами, товарищ генерал.
Генерал покачал головой и иронически сказал:
– Прямо, как заправский буржуазный репортер. Вот что значит попал в чужую среду.
Я раздельно сказал:
– Знаете, кого я встретил у госпожи Барк?.. Сейчас вы подскочите и я посмеюсь над вами, товарищ генерал.
– Знаю! Маленького человечка из «дома с привидениями», – просто сказал генерал, зажигая спичку.
Не в силах устоять на месте, я опустился на скамью, изумленно глядя на генерала.
– Все идет нормально, – закуривая папиросу, продолжал генерал. – Я давно ожидал появления здесь этого господина.
Взглянув на мое все еще растерянное лицо, он хлопнул меня по плечу и весело сказал:
– Два очка в мою пользу, товарищ полковник.
В среду, перед самым началом очередного совещания Союзной комиссии, было получено неожиданное сообщение о том, что в городе Султан-Абаде находится большое количество грузов, скопившихся еще месяца за полтора до нашего приезда в Тегеран. Там имелось и продовольствие, и ткани для военного обмундирования, и даже взрывчатые материалы, предназначавшиеся нам, но почему-то задержанные на складах Султан-Абада и теперь, по неизвестной причине, передававшиеся управлению иранской жандармерии.
Сведения были точными, и надо было немедленно воспрепятствовать оформлению этой незаконной сделки, могущей принести нам значительный ущерб. Переговорив с генералом и получив указания штаба, я тут же, на совещании, заявил протест по этому поводу и предъявил документы на эти, считавшиеся «затерянными» грузы.
Оба союзных генерала, и англичанин, и американец, отнеслись спокойно к моим словам. Чейз даже пожал плечами:
– Стоит ли говорить об устаревших грузах и товарах, которые мы во вдесятеро большем количестве можем доставить вам! Ведь если это старье за невостребованностью передается нами жандармам, значит его своевременно не затребовали русские.
– Не совсем так, господин генерал. Грузы эти были дважды затребованы нашим интендентством, но так как в это время еще не было смешанной Союзной комиссии, а султанабадские склады находятся вдали от Тегерана, в зоне американской администрации, то оба раза наше интендантство не получило ответа на свои запросы. Что же касается того, что взамен этих грузов будут присланы новые, должен напомнить, что идет война и дорога каждая минута. Пока из Америки прибудут суда с новыми пополнениями, пройдут недели, а продовольствие и взрывчатка нам нужны сейчас. Мы не можем медлить. Прошу вас, господин генерал, отдать срочное распоряжение подготовить грузы к передаче нам. Я сам выеду в Султан-Абад руководить приемкой их.
– Что ж… Это справедливо! – сказал молчавший англичанин.
Генерал Чейз глянул на него удивленным взглядом и, пожевав губами, сказал:
– Хорошо! Для нас эти грузы мелочь. Передавая их иранцам, мы и не предполагали, что это так обеспокоит вас. Я сейчас же отдам приказ о передаче грузов русским. Вы когда хотите выехать в Султан-Абад?
– Завтра.
– Отлично! Шоссе туда исправное, и вы спустя двадцать – двадцать пять часов доедете на автомобиле.
Он позвонил по телефону и отменил распоряжение о передаче грузов жандармам. Затем вызвал адъютанта и набросал текст радиограммы майору Стенли, начальнику американского интендантства в Султан-Абаде, распорядился передать все советские грузы, значащиеся в списке невостребованных, сдать по форме полковнику Дигорскому и сопровождающим его лицам.
– Ну, как… довольны? – спросил Чейз.
– Вполне, господин генерал.
– Мы, американцы, любим все делать решительно, четко и сразу, – хвастливо сказал Чейз, и мы перешли к очередным делам.
Вернувшись, я доложил обо всем генералу.
– Знаете что, Александр Петрович, – сказал он, – зачем вам тянуть и терять сутки? Отсюда ежедневно уходят самолеты до Хамадана, в Султан-Абад они идут часа два, там посадка и получасовой отдых. Отправляйтесь завтра же на пассажирском самолете, прихватите с собой Сеоева, а на автомобиле мы отправим интендантских офицеров, которые через полтора дня приедут к вам. Очень может быть, что неожиданное прибытие поможет вам на месте разобраться в причинах этой жульнической комбинации с грузом.
Спустя час Сеоев купил два билета на утренний самолет, шедший к Султан-Абаду.
Завтра же днем большая грузовая машина с офицерами и шестью солдатами для охраны грузов должна была выйти на Султан-Абад.
Небольшой пассажирский самолет типа «Дуглас» готов к отлету. Аэродром в Тегеране такой же, как и всюду, – гладкое, ровное поле, обнесенное проволочной изгородью с бетонированными дорожками. Два иранца в европейском платье, в мягких соломенных шляпах суетливо лезут в машину, где уже сидит жена одного из них, молодая женщина с открытым, миловидным лицом. Они летят в Хамадан, четвертый спутник – майор из отряда, расквартированного в Луристане. Он охотно рассказывает о лурах, среди которых живет уже третий год.
– Штаб нашего отряда стоит в самом центре края, в городе Хурем-Абаде, мы же расквартированы ближе к Хамадану – в Буруджерде. Это тоже город луров, он окружен огромной глинобитной стеной, в самом же городе имеется «арк», то есть крепость, в свою очередь обнесенная еще более высокими и толстыми стенами. Они так массивны, что десять лет назад, когда было в горах восстание и отряды луров подходили к Буруджерду, мы палили по ним из пушек, установленных прямо на площадках стен.
– А как теперь там, тихо? – спрашивает пятый пассажир. Это бледный, тощий юноша, посланный в Луристан отцом, крупным тегеранским коммерсантом, по торговым делам.
– Совершенно спокойно… А что? – интересуется офицер.
– Мне придется быть и в Буруджерде и в Довлет-Абаде, в Тулэ, – говорит юноша. Тревожный огонь теплится в его глазах.
– Можете чувствовать себя, как в Тегеране, – успокаивает его офицер. – Дороги безопасны, они охраняются конной жандармерией, всюду посты, заставы. Гарнизоны наши есть во всех крупных пунктах края, вдобавок же луры, как вам, вероятно, известно, разоружены после мятежа.
– Да. Я это знаю, – кивает сын купца.
– Господа, заканчивайте посадку, через пять минут отлет, – напоминает дежурный по аэродрому.
Сеоев плотнее усаживается в кресло и закрывает глаза. Бравый сержант не очень любит полеты и предпочитает поспать.
Еще мгновение, и тегеранская земля, желтая и сухая, убегает из-под ног.
Внизу прыгают плоские кровли домов, мелькают площади, пересечения улиц. Четыре ровных шоссе выбегают из столицы, уходя в разные концы страны – на Казвин, Кум, Исфагань и Мешед.
А внизу все еще бежит, клубится и пылит Тегеран. Цветные, мозаичные купола мечетей горят в блеске раннего утра. Сады, аллеи, базар, узкая лента полуигрушечной пятнадцатикилометровой шахской узкоколейки. Вокзал Трансиранского великого пути, арыки, пешеходы, топхане, дворцы – все это пронеслось и сразу же исчезло.
Голая равнина легла под самолетом. Выжженная, плоская, с редкими селами, с чахлой зеленью, она непривлекательна, только снеговая шапка Демавенда, отроги Шемрана да синевшие далеко хребты Мязандеранских гор скрашивают унылый иранский колорит. Самолет изредка потряхивает, тогда молодая иранка испуганно вскрикивает, закрывая глаза.
Самолет идет над равниной. Внизу все чаще попадаются зеленые поля, большое озеро сверкнуло слева, блестит неширокая река, в стороне от нее протянулось белое широкое шоссе, окаймленное деревьями. Оно идет к югу, через Кум, на Исфагань и Кашан.
Отчетливо видны автомобили, ползущие по шоссе, крохотные фигурки людей, пасущиеся стада. Небольшие холмы показываются слева. Это перевал Мензарие.
Отсюда самолет держит курс на юго-запад, в направлении на Султан-Абад. Слева, в голубой дымке, в колеблющейся мгле мерцает неясное пятно. Оно словно приникло к подножию синеющих гор.
– Кум. Город Кум, – говорит кто-то.
Старый, архаический город, цитадель шиитского мусульманства. Здесь находится старинная, вся в красках и позолоте, мечеть, где покоятся шахи, а также сестра имама Резы Хезретэ, Фаттимэ Моссумэ (то есть непорочная Фатьма). Здесь же в изобилии имеются различные духовные школы, медресе, множество святых, алимов, проповедников, раузеханов, толкователей корана, юродивых, студентов богословия и просто фанатиков, одержимых религиозным зудом. В тысячной толпе шныряют сеиды (считающиеся потомками Магомета и потому носящие зеленые чалмы), чопорные хаджи, паломники, совершившие хадж в Мекку, поклонившиеся Черному камню Каабе и гробу Магомета, с важной неторопливостью прохаживаются по темным улочкам «священного» города. Голодные студенты в длинных абах, в чаянии бесплатного обеда, поджав под себя ноги, сидят на перекрестках, монотонно напевая под нос суры (главы) из корана и зорко поглядывая по сторонам, не идет ли какой-нибудь неопытный крестьянин или робкая крестьянка, которым можно продать за несколько грошей исцеляющее от болезней «дуа» или изгоняющий бесов и ведьм талисман. Степенные муллы в сотый раз медленно перебирают зерна своих четок, что-то сосредоточенно шепча сквозь плотно сжатые губы. Глаза их устремлены вниз, они не видят никого, их душа говорит с богом. Потрясенные, застывшие в стороне крестьяне ждут удобного момента, когда почтенный мулла закончит свои беседы с богом и обратит на них свои заплывшие жиром глаза. В потных ладонях бедняков лежат плотно зажатые шаи и с трудом заработанные серебряные краны, которые через несколько минут перейдут в широкие карманы духовных отцов.