«Сегодня в 11 час. 03 мин. высланными в район тоннеля Фирузкух патрулями были обнаружены две вооруженные группы людей. Первая, в количестве семи человек, открыла с дальнего расстояния огонь по нашему патрулю, вторая же, из трех человек, прикрытая завязавшейся перестрелкой, стала быстро уходить в горы, в сторону села Такхаз. Вызванные конные разведчики с боем настигли убегавших. Один из них был убит, другой захвачен в плен, третий скрылся. Первая группа злоумышленников после получасовой перестрелки рассеялась в горах, оставив на месте четыре английские десятизарядные винтовки с патронами. У нас потерь нет. Захваченный диверсант находится под строгим караулом на посту 1 – 22. Ожидаю указаний.
Командир охранного батальона участка
капитан Руденко».
– События не ждут и опережают нас, – сказал генерал. – А что, если бы…
– …выехать сегодня вечером?
– Именно! Теперь уже не только один, а двое диверсантов будут перед вами и не «подозреваемых в злоумышлении», а захваченных на месте в бою и с оружием в руках.
– Вечером выезжаю, – сказал я.
– Отлично! Берите с собою майора Крошкина, Сеоева и двух солдат. Желаю успеха, а теперь давайте займемся подготовкой к вашей поездке, – сказал генерал.
Тегеранский вокзал Трансиранского железнодорожного пути невелик, довольно чист и наряден. Двое ажанов с безразличными лицами стоят возле входа. Кланяясь и выжидающе глядя на нас, по перрону проходят носильщики или, как их здесь называют, «мути». Расшитый позументами железнодорожник важно шествует мимо, не глядя ни на кого. На запасных путях пыхтят паровозы. Оживление и все увеличивающаяся толпа говорят о том, что скоро подойдет поезд.
У нас еще сорок минут. Я иду в зал вместе с майором Крошкиным и Сеоевым. Сопровождающие нас ефрейтор Демин и рядовой Топуридзе остаются на перроне.
Зал ресторана довольно вместителен; везде пальмы, цветы, белые скатерти… Свет в него проникает сверху, через застекленный потолок. За столиками группами расположились отъезжающие: четверо американцев, несколько англичан, швед-миссионер, трое сестер-монашек из общины «Сент-Лазар». Высокий, скуластый американец-летчик с двумя рядами планок, пересекающих его грудь, шумно завтракает. Ряд разнокалиберных бутылок украшает его столик.
Изредка до нас долетают возгласы летчика, его друзей и хрипловатый голосок провожающей его девицы из «Женского военного корпуса». Она подвыпила и все пытается запеть песенку, но никто не поддерживает, все заняты напитками и воспоминаниями о перелете из Индии.
в который раз запевает девушка.
В отдалении от европейцев сидят пассажиры-иранцы, они пьют только чай, заедая его кексом и печеньем. Уезжая из дому, запасливые и экономные персы припасли еды минимум на три-четыре дня, зачем же им тратиться на ресторанное угощение.
Мужчины иронически переглядываются и подмигивают друг другу, не сводя глаз с хорошенькой пьяненькой американки, уныло и монотонно бубнящей одни и те же слова:
– …Чтоб отнести ее… домой…
Женщины с деланным безразличием макают печенье в чай, успевая быстро оглядеть всех находящихся в зале.
– А я вам говорю, что эта проклятая страна должна быть благодарна нам, англичанам. Мы не жалеем денег, чтобы вытащить ее из средневековья, – говорит один из англичан. – Уже сто с лишним лет, как наше золото оплодотворяет эту забытую богом землю…
– Из которой вы выкачиваете нефть, – неожиданно говорит американка, переставая петь.
Американцы дружно хохочут.
– Браво, Мод!.. Нокаутировала британца, – одобряюще говорит кто-то из них.
Англичанин шокирован, он с оскорбительной вежливостью холодно кланяется в сторону девушки.
– Я не отвечаю лишь из уважения к очаровательной мисс, – цедит он сквозь зубы.
– А ты валяй, говори, если можешь! – размахивая рукой, кричит летчик.
Англичанин пожимает плечами и молча садится, отворачиваясь от шумной американской компании.
– То-то! – смеется летчик. – Сказать-то и нечего, но вы не волнуйтесь, сэр, теперь конец вашим заботам об этой стране.
Американцы в восторге топают ногами и хохочут. Летчик азартно стучит бокалом по столу. Стекло со звоном разлетается, виски стекает со скатерти на пол.
– Аминь! Вот так лопнут и ваши заботы об этой «проклятой» стране, – вызывающе говорит летчик.
Англичане молчат, потом спокойно встают, один из них бросает подбежавшему официанту деньги, и они все, не спеша, чинно уходят под свист и вопли американцев.
– Поразительное единство союзников, – говорит майор Крошкин, показывая глазами на замерших от неожиданного и приятного развлечения иранцев.
Поезд шел по желтой, унылой степи. В отдалении курились дымки, темнели редкие села. Туманная мгла покрывала горизонт. Было душно, в открытые окна вагона дышала начинавшая накаляться степь.
– Жарко! – обтирая потную шею, сказал я.
– Ничего. Скоро подъем, а там, в горах, будет совсем другое, – успокаивающе сказал майор Крошкин.
Поезд замедлил бег, показались строения. Это была станция, жалкое подобие настоящей. Платформа, крытый навес, за путями два желтых глинобитных домика, сарай. Возле переезда стоял босой, оборванный сторож с зеленым флажком в руке. Два деревца и чахлые кустики бросали жалкую тень на опаленную землю.
Паровоз засвистел, сильней задышал паром и, делая небольшой поворот, повернул влево. Степь сразу же отошла в сторону. Мы подъезжали к горам.
– Отсюда до Бендер-Шаха все станции, мосты и тоннели охраняются нашими войсками, – пояснил майор.
Поезд шел тише, колеса медленней катились по рельсам, с натугой дышал паровоз. За окнами стали подниматься холмы, показалась зелень, на склонах запестрели цветы. Прохладный ветерок ворвался в душное купе.
– Хо-ро-шо! – с удовольствием сказал Крошкин, вглядываясь в меняющийся пейзаж.
Теперь поезд шел между скал, дико вздыбившихся вокруг. Ручейки сбегали с них, просачивающаяся подпочвенная вода стекала с утесов, свисающие корни и переплетенные травы покачивались под ветром. На одном из поворотов мелькнул наш патруль, обходивший свой участок. Серьезный, с внимательным лицом, обходчик шагал рядом с ними, сопровождаемый железнодорожником-иранцем. Миг – и вся группа осталась позади.
– Порядок! – удовлетворенно сказал Сеоев, застегивая ворот гимнастерки, и, видя мое смеющееся лицо, разводя руками, сказал:
– Свежо, товарищ полковник!
– Вы поглядите, что будет дальше, – ответил майор. А поезд тем временем поднимался все выше, рисуя зигзаги, восьмерки и круги, взбираясь на раскинувшиеся горы. Было как-то странно видеть и чувствовать столь разительную перемену климата. Всего лишь час-полтора назад мы изнемогали от удушливой, полутропической тегеранской жары, а сейчас свежий прохладный воздух обвевал нас с головы до ног. Зеленые скаты гор были усеяны цветами, густые кусты окаймляли дорогу. Мелькали фигуры наших солдат, охранявших путь.
– Да, тут дело другое! – восхищенно сказал сержант, показывая на строгие фигуры солдат.
Поезд поднимался над ущельями. Скалы и кручи мелькали за стеклами окон. Крутые отроги гор уступили место утесам.
– Скоро пойдут тоннели, – сказал майор, – видите, все чаще встречаются патрули.
– А много ли тоннелей?
– Более двухсот, общей длиной в восемьдесят три километра.
– О-о, тут действительно есть что охранять!..
– И что взрывать! – добавил Крошкин. – Этот Фирузкухский тоннель самый длинный из всех. В нем три километра длины, но знаменит он не только длиной, но и тем, что его уже в третий раз пытаются взорвать. Первый и второй раз германо-иранские, а теперь и… – майор сделал рукою жест, – и еще кое-какие фашисты. Я уверен, товарищ полковник, что лица, которых задержала наша охрана, в основном будут персы из «Меллиюне Иран»[22].
– Ничего! Мы разберемся… – сказал я.
На одной из станций во время пятиминутной остановки поезда на дебаркадере нам повстречался летчик-американец, который вчера вечером так «мило» беседовал с англичанами.
Теперь он был трезв, приветлив и по-воински подтянут.
Завидя меня, он подошел, отдавая честь.
– Разрешите представиться. Капитан военно-воздушных сил Лирайт. Прошу извинить, полковник, вчера я немного пошумел в вашем присутствии, но терпеть не могу лицемеров, к тому же перехватил смеси из виски, джина и персидского вина.
– Пустяки! Как себя чувствуете, капитан? Куда держите путь? – пожимая ему руку, спросил я.
– В Бендер-Шах. Я сопровождаю авиагрузы, идущие в этом поезде в адрес Советов. Моторы, запасные части и прочее, – ответил летчик. – Совершаю уже в третий раз такую поездку.
– В Бендер-Шах. Я сопровождаю авиагрузы, идущие в этом поезде в адрес Советов. Моторы, запасные части и прочее, – ответил летчик. – Совершаю уже в третий раз такую поездку.
– Бывали вы когда-нибудь в России?
– Нет, не приходилось, но очень хотелось бы побывать. Во всяком случае я питаю уважение к вашей великой стране… Этому меня научили дела и достижения таких людей, как ваши Чкалов, Громов, Водопьянов и Байдуков.
– В Америке тоже много прекрасных авиаторов. Нам знакомы имена Бэрда…
Лицо американца просветлело.
– Мне приятно это слышать, сэр. Ведь вы не летчик, но, оказывается, хорошо знаете наших храбрых парней. Очень сожалею, что вчера я не выпил за ваше – здоровье.
Я засмеялся.
– Упущение это невелико и легко поправимо.
– Совершенно верно, господин полковник. После того, как грузы будут сданы и я закончу свои официальные обязанности, непременно разыщу вас в Бендере, – сказал американец.
– О! Это похвальная черточка! Не часто встречаешь людей, так строго и серьезно относящихся к своим обязанностям.
Американец помолчал, затем, сняв о головы пилотку, показал на огромный шрам, шедший через его голову.
– Видите, сэр. Мне надо было получить на всю жизнь вот это напоминание для того, чтобы стать образцовым солдатом, – он надел набекрень пилотку. – Это я получил в воздушном бою на Гавайях, когда в пьяном виде поднялся в воздух и меня легко сбил какой-то японец. Теперь уже я не поднимаюсь в небо, а сопровождаю военные грузы на земле и только хожу по аэродромам.
Перс в белой рубашке и защитных штанах прозвонил в колокол.
– Не прощаюсь, сэр. Мне приятно будет навестить вас, с вашего разрешения, – сказал американец, и мы разошлись по своим вагонам.
Опять за окном поплыли утесы, скалы и камни. Отсюда начинался крутой подъем вверх, и на станции Пяндж-Ата к поезду присоединялся второй локомотив. После двухчасового медленного и трудного пути мы подошли к первому тоннелю Кучик-Дест – протяженностью всего в 300 метров. У тоннеля поезд остановился. Советский патруль стоял у входа. Вооруженные солдаты прошли по вагонам, проверяя окна и выходы. Расставив солдат на площадках, командир патруля дал знак, и поезд медленно вошел в тоннель.
– Порядок! – удовлетворенно сказал Сеоев.
Спустя немного, темнота стала редеть, свет пробился сквозь окна, электричество погасло и поезд вырвался из тоннеля.
– Первый, – отмечая в блокноте, сказал Крошкин, – а еще их до Фирузкуха восемь.
Отойдя метров на полтораста от тоннеля, поезд остановился, и солдаты сошли с него. Я вышел на площадку. Часовые стояли у насыпи. Вездеход «виллис» бежал вдоль дороги. Из солдатских землянок, чуть высившихся над землей, тянул дымок. У входа в тоннель и вдоль дороги виднелась колючая проволока. На кустах белело выстиранное солдатское белье. Несколько солдат сидело на траве, поглядывая на нас.
– Прямо, как во втором эшелоне, – засмеялся Сеоев.
И правда, эта давно знакомая, ставшая родной картина несложной солдатской жизни очень напомнила мне будни фронта. В довершение всего из-за холмика потянуло запахом солдатского борща, и неожиданно из землянки выглянул повар в белом колпаке, переднике и с черпаком в руке.
Постояв минуты полторы, поезд снова пришел в движение, засвистел паровоз, залязгали буфера, и вагоны медленно покатили мимо высыпавших на обочины насыпи солдат.
– Несут службу советской Родине вдалеке от нее… Хорошо, исправно несут, – сказал Крошкин, тепло оглядывая солдат.
В течение нескольких часов мы поднялись высоко над уровнем моря. Под нами были утесы и скалы, иногда слева или справа с ревом бежал горный поток, сверкая брызгами и исчезая в камнях. Особенно живописна стала дорога, когда мы, миновав еще несколько тоннелей, пронеслись по переброшенному над пропастью стальному мосту. Внизу гремели горные ручьи, совсем невдалеке, цепляясь за обломки скал, лениво ползли обрывки серых облаков.
Поезд пробежал по мосту, на котором в строгом безмолвии застыли советские солдаты. Окутав их паром и свистом, поезд ворвался в тоннель и, вынырнув из него, снова взбежал на стальные ажуры второго моста, переброшенного с одной скалы на другую. Ниже пенился и искрился брызгами водопад. Клубящиеся воды в бессильной ярости с грохотом низвергались с кручи туда, где на расстоянии трехсот метров пенилась и ворочалась клокочущая река. Это был Кара-Диван, «черная, бешеная», как ее прозвал народ, или Херас-Пей, как она значится на карте.
– Какая дикая и необузданная красота! – в восхищении сказал Крошкин.
Мы стояли у опущенного окна замерзшие, потрясенные, не в силах оторвать глаз от этой буйной, первозданной, хаотической красоты, которую человек, если и не покорил, то во всяком случае провел по ней первую борозду техники и культуры.
– И тут русский солдат, – в восхищении проговорил майор. – Что сделали бы эти диверсанты с этой чудесной дорогой, с этими чудо-мостами, с прекрасными тоннелями, если бы их не охранял и не защищал своей грудью советский человек!
Сеоев молча и внимательно всматривался в мелькавшие утесы, пропасти и дикие нагромождения скал. Лицо его было напряженно, но глаза горели теплым и светлым огнем.
– Как у нас в Осетии, товарищ полковник, – тихо сказал он. – Вот это место совсем как в Куртатинском ущелье…
А поезд все бежал вперед, пыхтя паром, лязгая буферами и шумно дыша. И во весь его долгий путь, и на деревянных помостах временных станций, и у тоннелей, и среди скал, – повсюду мы видели советских солдат, железнодорожников с красными бантами на груди. Дорога надежно и прочно охранялась.
– Перевал пройден, теперь пойдет небольшой спуск, а там и самый Фирузкух, – сказал Крошкин, показывая по карте станцию и тоннель, к которым мы держали путь.
Скалы уступили место покатым склонам гор, голубое небо, зеленая трава и дымящийся горизонт открылись перед нами. Издав протяжные гудки, поезд, замедляя бег, подошел к станции Фирузкух, в полукилометре от которой начинался тоннель.
Станция была невелика. Несколько домов были раскиданы по полям. Серое станционное здание, багажный сарай, приземистая, казарменного типа, постройка протянулась вдоль полотна. На перроне – наши и иранские железнодорожники, дежурный в красной фуражке, две медицинские сестры, лейтенант с неестественно напряженным взглядом, устремленным на подходящие вагоны. Несколько крестьян стояло возле семафора, ребятишки бегали, размахивая руками, продавец тыквенных семечек, риса и вяленой рыбы со своим лотком примостился на площади. Крестьяне что-то говорили между собой, улыбаясь и кивая в нашу сторону.
К нам подбежал лейтенант и, пристукнув каблуками, четко отрапортовал:
– Товарищ полковник, младший лейтенант Косарев прислан для сопровождения вас к месту происшествия.
– А далеко оно? – пожимая ему руку, спросил я.
– Никак нет! В этом доме, – показывая на серое, вытянутое вдоль площади здание, сказал он.
– Задержите поезд до моего распоряжения, – приказал я коменданту станции.
– Слушаю-с! Сейчас отдам распоряжение поездной команде, – ответил тот, следуя за нами по перрону.
Мы вошли в здание, у дверей которого стоял часовой. Командир охранного батальона капитан Руденко, человек с седеющими висками и свежим, молодым лицом, встретил нас. Отрапортовав о случившемся, он провел нас в комнату, где находился задержанный диверсант.
Арестованный не был иранцем, хотя одет он был так, как обычно одеваются небогатые персы: в серую дешевую пару, поверх которой – суконная верблюжья аба, на голове темный «кутук». Он медленно поднялся и церемонно поклонился нам.
– Кто вы такой? – спросил я.
– Тегеранский житель.
– Почему вы очутились здесь?
– Я немного занимаюсь медициной и собирал здесь лекарственные травы. Уже три дня я занимался этим делом возле села Бала-Кянт. Сам кятхуда[23] может подтвердить это.
– Как вы очутились в банде, открывшей огонь по нашим солдатам?
– Случайно, причем я даже и не предполагал, что эти люди и ваши солдаты начнут сражаться друг с другом.
– Но как же все-таки вы очутились с ними?
– Очень просто. Я собирал на поле травы, увлеченный своим делом, я не видел никого и оторвался от своего занятия только тогда, когда вокруг раздались выстрелы, засвистели пули… Я испугался, побежал по дороге, по которой уже бежали люди… Но кто они, я, конечно, не знал и думал, что и они такие же мирные люди, как и я. Потом нас догнали ваши конные солдаты, и я сразу же остановился. Солдаты должны подтвердить это, я не только не стрелял в них, но у меня не было никакого оружия… на мне была сумка с травами.
– Но солдаты сказали, что вы изо всех сил улепетывали от них в горы.
– Вполне понятно, ага. Я был перепуган этой неожиданно возникшей стрельбой и даже сначала принял скачущих людей за разбойников.