– Простите, это наш московский термин. Проще говоря, кому вы желаете победы?
– Мне трудно ответить на это. По рождению я – англичанка, выросла в Америке. В Лондоне у меня много родных, и порой я очень скучаю по Англии. Ну, а вы кому желаете победы?
– Сильнейшим!
Мистрис Барк окинула взглядом стадион.
– Я космополитка. У меня нет определенной любви или неприязни к расам и народам, я терпимо отношусь и к цвету кожи, и к разным ступеням развития культуры и цивилизации народов, и все же я с трудом выношу этих забавных иранцев.
– Вы говорите о драке в меджлисе?
– Не только. Это один из штришков. Я говорю вообще об отрицательных национальных свойствах этого народа…
– Я не разделяю вашего взгляда.
– Конечно! Вы, русские, считаете братьями всех, я тоже, но с той лишь разницей, что этому «брату» следует еще долгое время вариться в котле цивилизации. Ну, взгляните, пожалуйста, на этих упитанных дам, грузно восседающих около своих не в меру похотливых, невежественных, подобострастных, но в тайниках своей души презирающих нас, мужей.
– Невежественных и похотливых людей можно встретить всюду. И среди европейцев и среди американцев их не меньше, чем на Востоке.
– А дам? – с усмешкой спросила Барк.
– Полнота не всегда безобразит женщину.
– Бедная! Значит, чтобы понравиться вам, мне следует пополнеть хотя бы до размеров вот этой пестро разряженной особы… – продолжала мистрис Барк, глазами показывая на полную, средних лет, красивую иранку, в ушах которой горели крупные бриллианты. – Кстати, вы знаете, кто она?
– Не знаю!
– Это супруга министра водных, шоссейных и железнодорожных путей Ирана. Вам следовало бы знать «Усладу ночи», – многозначительно сказала журналистка.
– Какую усладу? – спросил я.
Мистрис Барк рассмеялась.
– Вот и моя ложа, а «Услада ночи» – это титул госпожи министерши. Вы, вероятно, слышали, какие пышные наименования носят многие из этих господ. На днях я перечитывала кое-какие книги об Иране и узнала из них о том, что шах Наср эд-Дин, дед свергнутого Резою Ахмеда Каджара, прекрасно использовал непреоборимую любовь к титулам своих подданных, заведя специальную шкатулку – «ящик дураков», как называл он ее. В эту шкатулку он клал деньги, полученные за разрешение носить тот или иной титул.
– Это интересно, – улыбнулся я.
– Я даже выписала кое-что из книг об Иране на эту тему. Это настолько забавно, что я непременно использую в своих корреспонденциях.
Мистрис Барк достала уже знакомую мне книжечку.
– Теперь я не потеряю ее. Вот что пишет некий профессор Вуд, – она перелистала страницы и прочла:
– …И каких только не было там пышных названий. И «Меч правосудия», и «Опора государства», и «Блеск правительства», и даже «Загир эд-доуле», что означает «Спина государства», а человек, носивший пышный титул «Нур эд Дин», то есть «Светоч религии», был редким пьяницей и атеистом. Титулы раздаются за деньги и женщинам, а так как называть даже за глаза даму по имени считается в высшей степени неприличным, то все женщины, могущие купить себе титул, носят вот такие наименования: «Мелекее Иран», то есть «Царица Персии», или «Мунир ос-Салтанэ» – «Освещающая царство», «Нейр уль-Мулюк» – «Свет царства», причем ни одна из этих женщин со столь пышным титулом не принцесса, не принадлежит к придворным дамам, а просто богатая женщина, имеющая возможность купить себе титул. Я обязательно воспользуюсь этими полуанекдотическими сведениями. Советую и вам внимательно почитать мемуары француза, доктора Де Толозана, придворного врача шаха Наср эд-Дина, а также отличную книгу англичанина Уильса «Картинки современной Персии». Хотите, я дам вам прочесть их? – спросила мистрис Барк.
– Благодарю! Буду признателен, – ответил я.
– Как, однако, похожи эти милые персы на своего уморительного Хаджи-Бабу Исфагани. Надеюсь, вы знаете эту очаровательную книжку Мориера.
– Да, она забавно написана, – согласился я.
– »Забавно». Не только «забавно», но удивительно верно изображает нравы Ирана.
– Но ведь Реза-Шахом эти пышные титулы были отменены и, как мне известно, заменены фамилиями, – сказал я.
– О-ля-ля! – засмеялся Барк. – Титулы эти ожили после изгнания Резы, как и многое другое. И, глядя на этих в своем большинстве далеких от государственных дел и власти людей, силою одних лишь денег приобретших такие роскошные титулы, мне становится поневоле смешно, видя, как «Блеск царства» или «Тень шахского величия» смиренно кланяется вон хотя бы тому английскому сержанту или этому американскому лейтенанту и, прижимаясь к забору, проходит на отведенные им места, – с усмешкой продолжала журналистка.
В центре, прямо над входом, высится шахская ложа, рядом с нею американская и английская, за ними полукругом идет ряд лож, в которых размещаются офицеры союзных армий, чиновники посольств, сотрудники различных англо-американских и советских обществ.
Две последние ложи отведены иранским министрам и знатным фамилиям, вроде Бахтиари, Амир Афшари…
Я усаживаю Барк на место и иду к своей ложе.
– Мы еще увидимся, – говорит она, – в перерыве обязательно зайдите ко мне.
Я возвращаюсь в ложу, над которой развевается советский флаг. Арсеньев и Крошкин беседуют между собой. За ложами тянутся деревянные трибуны, уже наполовину заполненные солдатами и офицерами английских и американских частей. Южная сторона предназначена зрителям-иранцам.
Жарко, шумно, празднично. Раздаются голоса продавцов холодной воды, лоточники с мороженым и просто кусками льда снуют между трибунами. Несмотря на то, что уже седьмой час вечера, воздух все еще жарок. Накалившаяся за день земля дышит знойно, словно гигантские меха навевают издалека тепло. По футбольному полю цепью проходят сакка – это водоносы, из кожаных бурдюков поливающие землю. Она слегка дымится, и движущийся парок поднимается над полем. Новые водоносы опять цепью проходят по полю. Земля жадно впитывает влагу, но уже чувствуется приближение вечера. Прохлада густеет, медленно сползая с отрогов Шемрана, со снеговой шапки Демавенда, этого уснувшего вулкана.
Ложи уже заполнены. Слышится музыка. Это приехал шах. Гудки автомашин сливаются со звуками духового оркестра, раздаются слова военной команды. Сарбазы берут на караул.
– Здравствуйте! – слышу я медовый голос нашего хозяина Таги-Заде. Он стоит под самой ложей, рядом с ним – пожилой, представительный иранец в хорошем сером костюме.
– Здравствуйте, уважаемый Таги-Заде. Рад вас видеть, как здоровье?
– Благодарю, пока хорошее.
– Где вы разместились? – спрашиваю я.
– Вот здесь, рядом с вашей ложей. Господин Шаегани был так любезен, что пригласил меня в ложу иранской прессы, – говорит Таги-Заде, указывая на своего спутника. – Вы не знакомы? Это – господин Шаегани, депутат меджлиса и один из самых уважаемых людей нашей столицы.
Мы раскланиваемся.
– Очень рад нашему знакомству, уважаемый полковник, – говорит Шаегани на отличном русском языке. – Я уже имел удовольствие видеть вас в субботу на этом шумном скандале в меджлисе.
Лицо его мне незнакомо.
Чувствуя это, господин Шаегани поясняет:
– Я был с госпожою Барк, когда вы проходили через вестибюль…
– …Господин Шаегани – поэт, журналист и владелец газеты «Ахбаре Кешвар» («Вестник страны»), – важно говорит Таги-Заде.
Они протискиваются сквозь толпу и занимают рядом с нами ложу. Нас отделяет только низенький барьер.
На поле появляются судьи. Двое американцев и один англичанин. Вдалеке, в окружении военных, вижу светлое платье мистрис Барк. Ветер треплет ее золотые волосы. Дальше ряд мужских и женских голов. В ложе шумно и весело. Иногда до нас долетают отдельные возгласы и смех «леди и джентльменов», заполнивших ложи.
Я вижу, как бинокль госпожи Барк на секунду останавливается на нас. Не отнимая бинокля от глаз, она приветственно машет нам и затем переводит бинокль дальше.
Трибуны и проходы заполнены. Американские солдаты свистом и топаньем выражают свое нетерпение. Ни присутствие самого шаха, ни Шварцкопфа и Мильспо не расхолаживает их. Иранцы терпеливо сидят на своих местах, с любопытством озираясь по сторонам. Фоторепортеры и два-три кинооператора наводят свои объективы на зрителей.
Один из журналистов, бесцеремонно расталкивая столпившихся внизу зрителей, пытается заснять шахскую ложу. На веснушчатом лице этого верзилы самое развязное и тупо-самодовольное выражение. Выбирая наиболее удобное положение, он все ближе подбирается к ложе шаха.
– Уберите этого болвана! – довольно звучно раздается из ложи господина Мильспо.
Журналист со своим фотоаппаратом под смех и свист зрителей уже оттиснут военной полицией за линию лож.
– Вы, вероятно, никого не знаете из нашей знати? – нагибаясь к моему уху, шепчет господин Таги-Заде, – вам это будет интересно. Поглядите в ложу его величества, шаха…
Я взглянул. У барьера, положив всю в перстнях ручку на красный бархат обивки, сидит темно-смуглая, красивая молодая девушка в светлом европейском платье.
– Это – ее высочество, принцесса Ашраф, или, как называют ее европейцы, «Смуглая принцесса», сестра его величества шаха, – шепчет Таги-Заде, – рядом с нею, та, что в розовом, ее сестра принцесса Шамс. Они обе только неделю назад прибыли из Америки и на возвратном пути заехали в Кейптаун за своей матерью, супругой Реза-Шаха, которая тоже возвратилась в Иран из Южной Африки. А вон та, что сидит позади Ашраф, это известная красавица, княжна Кашкаи, правда, хороша? «Лицо ее, как полная луна, а губы, как лепестки распустившейся розы, брови, словно две тетивы лука»…
– Хороша, но дама, что сидит во втором ряду, вон та, с лорнетом в руке, несравненно лучше, – отвечаю я.
Господин Таги-Заде тихо смеется.
– У вас прекрасный вкус, господин полковник. Да, она совершенная красавица.
Из глубины ложи показалось тонкое красивое лицо молодого шаха с большими, равнодушными глазами. Улыбнувшись кому-то из сидевших невдалеке англичан, он провел взором по трибунам и снова исчез в полутьме ложи.
Заиграли трубы, раздался звук горна. Все стихло, смолкли неугомонные американские фоторепортеры.
На футбольное поле выбежали команды: англичане в коротких оранжевых трусах и таких же майках и американцы в синих майках и белых трусах. Свист, аплодисменты и рев толпы встретили их.
Воздух был чист и ясен. Солнце уходило на запад, приближался вечер.
Уже произошла жеребьевка и вратари заняли свои места.
Я взглянул в сторону, где сидела госпожа Барк. Журналистка, откинувшись назад, что-то с жаром говорила офицеру. Я навел бинокль – сомнений не было. Госпожа Барк разговаривала с капитаном Хартли, тем самым Хартли, который совсем недавно был задержан нами в Фирузкухе.
Я не принадлежу к классу болельщиков футбола, хотя несколько раз до войны бывал на стадионе «Динамо», когда выступала команда ЦДКА. Я видел, как волновались зрители, как переживали они промахи и ошибки своих любимцев, каким радостным гулом одобрения встречали удачный удар в ворота противника. Мне было понятно их волнение, но всегда меня радовало то честное, беспристрастное отношение, каким наш зритель отмечал успехи и другой, удачно игравшей команды. Даже больше, на международных играх в Москве я был свидетелем, как любой хорошо и красиво забитый противником гол в наши ворота вызывал аплодисменты и одобрительный шум на трибунах.
Ничего подобного не было здесь. С самого же начала сотни американских глоток разразились воплями.
– Лупи его по ногам, Джон!.. Валяй, валяй, Тед!.. Бей по воротам, скотина, куда лупишь в сторону!.. Крой этих лондонцев, кроши их, Джонни!.. – неслось отовсюду, и даже флегматичный Шварцкопф, вынув изо рта сигару, что-то выкрикнул из своей ложи.
Англичане были спокойней. Правда, их солдаты время от времени подбадривали своих игроков, но эти возгласы потонули в воплях и реве американцев.
Один из форвардов англичан с левого края головой забил мяч в сетку американских ворот. Принцесса Ашраф оживилась. Подавшись вперед, она энергично зааплодировала англичанам. Аплодисменты англичан и нескольких иранцев потонули в буре негодующих воплей возмущенных неудачей американцев. По полю уже снова бегали игроки, мяч летал по всем направлениям, фоторепортеры щелкали своими аппаратами, а гул на трибунах не смолкал. Это американцы орали, бранились, свистели, топали ногами и хором скандировали возгласы поощрения своим игрокам.
Истекли первые 45 минут, ударил гонг, раздался свисток судьи, и игроки ушли с поля. Я вышел из ложи. Мистрис Барк, за которой виднелась голова капитана Хартли, шедшая к выходу, окликнула меня.
– Немного погодя отзовите меня, как бы по делу, – успел я шепнуть Крошкину.
– Прекрасная новость, настоящая «шоу»[31], – идя навстречу мне, крикнула журналистка. – Капитуляция Италии! Храбрые американские парни вместе с английскими войсками сегодня высадились в Италии. Только что сообщил об этом майор Хартли. Вы знакомы, господа? – спросила она.
– Знакомы! Знакомство произошло при довольно забавных обстоятельствах, не так ли, полковник? – засмеялся Хартли.
– Майор сообщил, – продолжала Барк, – великолепную новость. Наши парни крепко исколотили этих джерри. Взяты трофеи, пленные, очищено несколько десятков километров итальянской земли.
– Пленных не взято ни одного. Высадка совершена с островов Пантеллерия.
– Так вы знали об этом? – удивленно спросила мистрис Барк.
– Конечно! Еще утром я читал радиограмму из Москвы.
– Странные вы люди, русские! – разочарованно протянула журналистка. – Знать о создании второго фронта и молчать о таком событии…
– О втором фронте?
– Конечно, сэр, – вмешался Хартли, – а как же иначе назвать это замечательное дело?
– Очень просто! – десантными операциями пятой американской и восьмой английской армий «на каблуке итальянского сапога».
Хартли пожал плечами. Госпожа Барк миротворчески сказала:
– Возможно, что это так, а пока, – да здравствует англо-американский фронт в Италии!
– Вас можно поздравить, майор Хартли? – спросил я.
– Да, повышен в чине неделю назад. По этому поводу не мешало бы выпить бокал доброго виски.
К нам подошел майор Крошкин. Вежливо поклонившись, он сказал:
– Простите, господа, мне срочно нужно переговорить с полковником Дигорским.
– Очень хорошо, вы найдете нас в баре, полковник, – сказал Хартли.
– Не забывайте моей скромной хижины и маленькой Зоси, охраняющей ее, – уходя сказала журналистка.
Мы выбрались из толпы и, разыскав свою машину, вернулись в Тегеран.
Поездка генерала оказалась удачной. Впечатление от охраны и частей отличное.
– Дорога на замке. Ни один прохвост не нарушит графика в нашей зоне. Кстати, знаете ли, что вчера ночью повторное заседание меджлиса объявило войну Германии?
Я пожал плечами. Генерал улыбнулся.
– Господа Шварцкопф и Ридли прямо с футбола направились в меджлис. Читайте. – И он протянул мне «Сетарее Иран» и другие газеты, на первой странице которых было крупно напечатано
«Сегодня Иран объявил войну кровожадной Германии».
– Готовьтесь к решительному бою. Приближается развязка, вот почитайте шифровку, которая обрадует вас, – сказал генерал.
Он сидел на низкой тахте, на которой лежали бумаги. Выбрав одну из них, он протянул ее мне.
– Завтра капитан Аркатов и вызываемый вами по тому же делу человек вылетают сюда. Прошу встретить их на аэродроме.
Военный аэродром «номер семь» находился за селением Кередж, километрах в сорока от Тегерана. Село это при шахах династии Каджаров было летней резиденцией властителей Ирана, но уже лет пятьдесят как перестало быть таковой, и теперь возле этого села находился наш ближайший аэродром.
– Прибудут они послезавтра в девятнадцать часов, значит, вам придется встретить и абсолютно незаметно доставить их сюда. Подумайте и вечером скажите, как вы сделаете это.
– Слушаюсь, – сказал я.
– И второе, как вы думаете, когда наступит финал этого затянувшегося «дела о привидениях»?
– Не знаю. Во всяком случае не так скоро, как предполагаете вы, – сказал я.
– Скоро увидите, – загадочно сказал генерал. – Что вы думаете о Зосе?
Я только хотел ответить, как он засмеялся:
– …Что она самая милая и замечательная девушка на свете?.. Ну, так в это я, допустим, верю. Вы отвечайте мне на другой вопрос. Откуда и как она попала к Барк? Давно ли у нее и почему журналистка так заботится о ней?
– Могу ответить вам точно на первые два вопроса…
– Хорошо, на третий отвечу я сам, – перебил генерал, – или лучше я буду по очереди отвечать, а вы исправляйте или дополняйте меня. Хорошо?
– Хорошо! – согласился я, помня, что подобная шлифовка ума была любимым методом генерала в его дедуктивных выводах и анализах нашей работы.
– Как известно, Ян Кружельник и его сестра Зося из Варшавы, он потерял ее из виду в начале войны. Так? – начал генерал.
– Так! – ответил я.
– Значит, в Иране она очутилась в тысяча девятьсот сорок втором году, то есть тогда, когда Андерс со своим корпусом и польскими беженцами прибыл сюда. Так?
– Так! – согласился я.
– Она отлично говорит по-английски, можно было бы предположить, что она из богатой и знатной семьи, но… – тут генерал сделал паузу, – ее брат рядовой шофер, значит первое отпадает. Зося не боится труда, не гнушается служить горничной, это тоже свидетельствует о том, что брат и сестра Кружельники из трудовой, небогатой семьи. Так?