С Гоголем у Пушкиных вообще особые отношения. Он впервые появился в литературном обществе Петербурга одновременно с женитьбой Пушкина. С самим поэтом познакомился у Плетнева при первом представлении друзьям Пушкина Натальи Николаевны. Поэта столь беспокоило то, как примут его жену, что он едва заметил молодого литератора. А Гоголь так рассчитывал на это знакомство!
Следом за Пушкиными он перебрался на дачу, но только не в Царское Село, там дорого, а в Павловск. Это рядом, там же снимали дачу и родители Пушкина, поэт ходил к ним пешком. Но Гоголь об этих походах не подозревал, а потому к Пушкиным-старшим не кинулся знакомиться, зато всем своим знакомым на родине без конца упоминал первого поэта России, словно своего близкого знакомого (ну чистый Хлестаков!). Дошел до того, что матери дал адрес: Царское Село, его высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину с просьбой отдать Н. В. Гоголю. На родных впечатление произвело, на Пушкина тоже. Получив такое послание впервые, он протянул жене:
– Придет этот Гоголь, вели отдать.
Гоголь пришел, к Пушкину, который работал по утрам запершись, его не пустили, письмо отдали.
Когда так же прислали следующее, Пушкин взъярился:
– Я не почтовая контора, чтоб через меня с родственниками переписываться! Придет, письма не отдавай, скажи, чтобы вовремя зашел, я сам отругаю.
Гоголь зашел теперь уже вечером, когда Пушкин был у Жуковского. Услышав, что Александр Сергеевич намерен говорить с ним лично, сначала обрадовался, но по тону Натальи Николаевны понял, что поступил слишком нагло, а потому за посланием явился, когда сказано, и получил от Пушкина выговор по поводу неприличного поведения. Пришлось врать и изворачиваться:
– Приношу повинную голову… Здесь я узнал большую глупость моего корреспондента… Много писал о вашем пребывании в Царском Селе, вот и решили… Может быть, и ругнете меня лихим словом, но где гнев, там и милость…
Пушкин махнул на него рукой, не слишком велик был Гоголь, чтобы на него гневаться.
После того Гоголь несколько раз просил протекции, словно по старой дружбе. Пушкин недоуменно пожимал плечами: какая протекция, ему бы самому кто дал… К тому же как можно протежировать того, кто едва знаком? Ну понравилась повесть о ссоре двух приятелей-помещиков, сочно написано, но это же не повод, чтобы приятелем себя считать.
Не получалась у Гоголя дружба с Пушкиным, никак не получалась, хотя он всюду и всячески подчеркивал, что поэт едва ли не его наставник. В 1832 году Гоголь написал восторженную статью, правда, напечатанную на два года позже, где называл Пушкина явлением чрезвычайным и русским человеком в конечном его развитии. Пушкин отнесся к статье прохладно, он любил, когда хвалили и восхищались, но не так же откровенно.
Гоголь читал лекции по истории и всем расписывал, как восхищались, побывав на одной из них, Пушкин и Жуковский. А вот сами поэты и не вспомнили о таком…
И вот когда Пушкину понадобились материалы для первого номера, он не колеблясь взял гоголевскую «Коляску» и привлек молодого литератора к редактированию, о чем тут же горько и не раз пожалел. Издаваться в журнале Пушкина да еще и ему помогать… Это было для Гоголя выше всяких мечтаний, но он не учел одного: с Пушкина спрос куда строже, чем с других.
В самый неподходящий момент Пушкин умудрился поссориться с Уваровым – человеком, к которому потом и принес на цензуру «Современник». Не зря Наталья Николаевна вздыхала из-за стихотворения «На выздоровление Лукулла». Конечно, Уваров не забыл обиды и назначил Пушкину самого трусливого цензора – А. Л. Крылова. Пушкин только вздохнул:
– Эх, кабы другой Крылов…
Но другой Крылов, как известно, цензурой не занимался, зато назначенный боялся всего, придирался к каждой букве и запятой. Пушкин стал жаловаться на цензора, прося другого. Уваров снова посмеялся, менять Крылова не стал, добавил Раевского, что было еще хуже. За упущения в цензуре Раевский уже отсидел восемь суток на гауптвахте, попадать туда еще раз из-за пиита не желал, более всего страшно опасался пропустить в печать, как писал цензор Никитенко, «…известие вроде того, что такой-то король скончался». Цензурный гнет стал еще сильнее.
Гоголь, не подозревая обо всех этих сложностях или просто не желая над ними задумываться, написал задиристую статью о развитии журнальной литературы в 1834–1935 годах. В Москве готовилась премьера спектакля «Ревизор», и Пушкин прекрасно понимал, что€ сделают за такую статью с Гоголем, разгромив в качестве мести его пьесу. И он пошел на невиданное: задержал выпуск первого номера и перепечатал все страницы, где хоть как-то упоминалось имя Гоголя! Статья вышла без подписи.
Бояться Пушкину было чего, и дело даже не в цензуре. Он начал журнал в надежде перебить читателей у Греча, Булгарина и Сенковского, выпускавших «Библиотеку для чтения», тогда довольно популярный и хорошо раскупаемый журнал. Издатель «Библиотеки» Смирдин даже предлагал Пушкину 15 000 отступного, чтобы тот не связывался, но поэт решил не отступать.
Наталья Николаевна немного не понимала мужа:
– Саша, да ведь у вас совсем разные журналы. Мне «Библиотека» нравится, там легкое чтение, оно вовсе вас не задевает. У вас журнал будет умный для умных читателей.
Пушкин, уже понявший, что не так проста его Мадонна, поцеловал ее в голову:
– Ты это понимаешь, а Смирдин нет. И Греч тоже.
– Объясни, поймут.
Он нервно дернул плечом:
– Кому, Булгарину? Сенковскому? Кому объяснять?
– Смирдину. Может, он и твой журнал выпускать станет?
Страшно хотелось крикнуть: «Дура!» – но Пушкин сдержался. С жениным стремлением всем угодить, всех помирить, всем быть приятной и ни с кем не поссориться только советы в борьбе с Булгариным давать! Наталья только и способна соглашаться да всех жалеть, у нее последнее платье отбирать будут, а она только тем и смущаться станет, что без платья неловко на людях показаться.
Только вздохнул, махнул рукой и ушел в кабинет.
Наталья Николаевна снова осталась одна. Вот он всегда так, резкий, порывистый, не желающий ни чтобы его жалели, ни чтобы даже помогали. На помощь соглашается, да только в самом крайнем случае или на незначительную. Переписать что-то, свести материалы на один лист, с кем-то договориться, когда уж все решено и оговорено… Только однажды ей пришлось быть резкой…
Наталья Николаевна вспомнила свой собственный разговор со Смирдиным еще зимой. Пушкин все жаловался, что не умеет получать нужные деньги от издателя. Жаловался, жаловался, она возьми да скажи, мол, а ты резче, требуй, а не проси! Пушкин привычно взвился, стал кричать, что пусть сама и попробует. Наталья Николаевна неожиданно для себя согласилась.
– Вот и попробуй! Нынче Смирдин за рукописью придет, я по твоему совету от него потребовал, чтобы платил только золотом, а ты с него и стребуй сотню вместо пятидесяти.
Она подняла на мужа свои невообразимые чуть косящие глаза и протянула руку:
– Давай рукопись.
Дальше разыгралось то, после чего Наталья Николаевна чувствовала себя больной несколько дней. Она, никогда не умевшая ничего требовать, в письмах к брату пол-листа исписывавшая извинениями, прежде чем попросить хотя бы двести рублей, при том что брат был ей обязан отправлять ее часть доходов с имения, провела разговор с издателем так, что тот рот раскрыл.
Пушкин встретил Смирдина в кабинете и как-то странно усмехнулся:
– Рукопись взяла у меня жена, идите к ней, она сама вас хочет видеть.
Услышав стук в дверь своего будуара, Наталья Николаевна глубоко вздохнула, словно перед прыжком в холодную воду, и отозвалась:
– Войдите.
Пушкин открыл дверь, пропустил Смирдина и поспешил уйти, оставив Наталью Николаевну разбираться с издателем одну.
– Я вас для того призвала к себе, чтобы вам объявить, что рукописи вы от меня не получите, пока не принесете мне сто золотых рублей вместо пятидесяти. Мой муж дешево продал вам свои стихи. В шесть часов принесите деньги, тогда получите рукопись. Прощайте…
Она постаралась не останавливаться и не смотреть в глаза Смирдину, потому что иначе не выдержала и принялась бы извиняться.
Сам Пушкин дожидался Смирдина в кабинете, бесцельно водя карандашом по листу бумаги:
– Что, с женщиной труднее сладить, чем с самим автором? Нечего делать, надо вам ублажить мою жену. Ей понадобилось новое бальное платье, где хочешь, подай денег… Я с вами потом сочтусь…
Смирдин деньги принес, как не принести такой женщине.
Но с тех пор пошло: у Пушкина жена без конца себе на наряды требует, потому и сам Пушкин продает свои произведения дороже всех. Конечно, имея такую жену-красавицу, будешь денег искать…
Это было нечестно, потому что вовсе не на бальное платье требовала Наталья Николаевна, а на оплату немедленного долга за дрова, и еще булочнику, молочнику, зеленщику, и еще много кому…
Это было нечестно, потому что вовсе не на бальное платье требовала Наталья Николаевна, а на оплату немедленного долга за дрова, и еще булочнику, молочнику, зеленщику, и еще много кому…
К племяннице пришла Екатерина Ивановна Загряжская, показала, чтоб сидела, не вставая:
– Сама подойду, не опускай ноги.
Наталья Николаевна держала ноги на скамеечке повыше, чтобы не так отекали. Тетка поцеловала ее в голову, села в соседнее кресло, вздохнула:
– Видела наших стрекоз, кататься поехали… Ох, Наташа, не нравится мне увлечение Екатерины кавалергардами, не натворила бы беды…
– Какой беды? Она девушка разумная. Как запретить, что она еще видит? Во дворце ей на наши доходы жить нельзя, засмеют, а с нами только и порезвится здесь.
– Не клевещи, весь сезон вывозили то и дело, все ноги на балах исплясала. Знаешь ли, что у них с Дантесом амуры?
– Не может быть! – рассмеялась Наталья. – А что, Дантес красавец и состоятелен, пусть крутит, если женятся, так я и рада буду. Дай бог…
Загряжская как-то странно покосилась на племянницу, снова вздохнула:
– Да то-то и оно, что ненадежен француз, ох, ненадежен. Поиграет и бросит. Ладно, если разбитым сердцем дело кончится, а как согрешат?
Наталья Николаевна даже вспыхнула:
– Да что вы, тетенька, такое говорите?! Екатерина в Дантеса, может, и влюблена, но глупостей не допустит!
– Ладно, ладно тебе! Тихоня, по себе всех судишь.
Чтобы прекратить этот разговор, Екатерина Ивановна кивнула на письмо, лежавшее на столике:
– От Пушкина?
– Да, оба, скоро приедет…
– Что пишет?
– Он пакет для Плетнева прислал, просит, чтоб мы цензору Крылову передали, а коли не пропустит, так прямо в комитет. Очень хочет, чтоб это во второй номер вошло. А еще про статьи кое-какие, чтобы посмотрела, что ставить в номер, а что нет.
– И охота была тебе еще этими делами заниматься! Мало домашних, взвали на себя еще и издательские. Дети, дом, сестры, а теперь еще и журнал мужнин! Вернется Александр, я ему ужо скажу…
– Не надо, тетенька! Нет, я сама ему помогать берусь, нельзя же все на Александра свалить. Нас столько на его доходы живет, ему и писать некогда….
Загряжская с сочувствием посмотрела на Наталью Николаевну:
– А доходы-то есть?
Та опустила голову, но потом быстро вскинула снова:
– Есть, как не быть!
– Да уж, врунья из тебя никогда не получалась, и ныне не старайся, душа моя. Откуда доходам быть, коли, смотрю, шали-то нет ни одной? Неужто на квартире забыли? Или в закладе?
– Кто вам сказал, сестры?
– Нет, на сестер зря грешишь, сама вижу. Как ты бьешься, словно птичка в сетях, а выбраться не можешь, тоже вижу. И помочь нечем, у самой ныне не густо… Как журнал-то продается?
– Не знаю, пока непонятно. Но Пушкин только на него и надеется, больше не на что.
– Дай-то бог… А что еще пишет, скоро он обратно, а то ведь и родишь без него.
Наталья улыбнулась, взяла листок и прочитала:
– А вот еще что: «…слушая толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати и так глупы в разговоре. Признавайся: так ли со мной? Право, боюсь…» Всех ругает, но бодр, надеется, что со вторым номером наши дела поправятся.
– Много ли рассчитывает получить, небось долги спать не дают?
Наталья Николаевна произнесла осторожно, словно боясь сглазить:
– По шестидесяти тысяч в год… Хорошо бы, имения заложены, чем жить – и не знаем. Пушкину бы писать, а он с книготорговцами ругается… Хоть бы уж сестрам повезло с замужеством!
Тетка заглянула в лицо:
– А тебе не повезло?
– Мне повезло! Да только, будь у меня приданое хорошее, разве не легче мужу было бы? С какой-либо из сторон деньги должны быть непременно, без того жить трудно. – Она вздохнула: – А потому, коли сможет Екатерина Дантеса соблазнить, так и бог ей в помощь.
– Что говоришь-то?! Соблазнить… Не женится Дантес на Кате, нет, не женится, хоть соблазняй, хоть нет…
Знать бы им обеим, чем все закончится, держали бы Екатерину взаперти, а Дантеса и на порог дачи не пускали! Дантес, как и многие помимо него, усиленно волочился за самой Натальей Николаевной, но ей было не до ухажеров, беременность не позволяла ни выезжать, ни танцевать, а на тихих вечерах у друзей она больше сидела в уголке и слушала. Потому, когда стало заметно, что в красавца-француза влюбилась Катя, сестра была даже рада, может, Дантес обратит внимание на Екатерину и Пушкин перестанет ревновать?
Но Наталье Николаевне пришло время рожать, стало не до сестриных амуров. Младшая дочь Наталья Александровна Пушкина родилась 23 мая 1836 года, роды снова были очень тяжелыми, и после Наталья Николаевна не вставала с постели целый месяц. Разговор с теткой на время забылся.
Наталья Николаевна с трудом выбрала часок, когда ни мужа, ни сестер не было на даче. Пушкин уехал в Петербург по издательским делам, а Кока с Азей катались верхом, чего Таше делать пока нельзя. Убедившись, что никто не сможет застать ее за одним весьма неприятным делом, она вздохнула и присела перед столом.
Дело было и впрямь пренеприятное…
На лист бумаги с водяными знаками Гончаровых, которую так любил Пушкин, легли ровные строчки бисерного почерка его супруги:
«…дорогой Дмитрий… ты знаешь, пока я могла обойтись без помощи из дома, я это делала, но сейчас мое положение таково, что я считаю даже своим долгом помочь своему мужу в том затруднительном положении, в котором он находится; несправедливо, чтобы вся тяжесть содержания моей большой семьи падала на него одного, вот почему я вынуждена, дорогой брат, прибегнуть к твоей доброте и великодушному сердцу, чтобы умолять тебя назначить мне с помощью матери содержание, равное тому, какое получают сестры, и, если это возможно, чтобы я начала получать его до января, то есть со следующего месяца.
Я тебе откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что я не знаю, как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми мелкими хозяйственными хлопотами…
Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение…
Я прошу у тебя одолжения без ведома моего мужа, потому что если бы он знал об этом, то, несмотря на стесненные обстоятельства, в которых он находится, помешал бы мне сделать это… будь уверен, что только крайняя необходимость придает мне смелость докучать тебе…»
Наталья Николаевна действительно писала тайно от Пушкина, хотя имела право и писать не тайно, и не просить, а требовать. Ей так и не выплатили приданое, она имела права требовать свою часть дохода от имений, а получала даже куда меньше всех остальных. Сестрам Дмитрий Николаевич выплачивал по 4500 рублей, брату Ивану Николаевичу, служившему в императорской гвардии, и вовсе по 10 000 в год, а ей всего 1500 рублей. А ведь остальные даже не женаты и не замужем, а у нее дети!
Перечитав написанное и несколько раз вздохнув, Наталья Николаевна запечатала письмо и позвала горничную:
– Пусть зайдет Никита.
Никита Козлов – старый дядька Пушкина – был в курсе ее тайны, а потому пришел сразу.
– Никита, отправь, пожалуйста. Я хочу, чтобы письмо было непременно отправлено, только Александр Сергеевич ничего о нем не узнал. В нем ничего дурного, просто я прошу у брата денег, а Александр Сергеевич, если узнает, станет сердиться. Отправишь?
Старый слуга кивнул:
– Сделаю, барыня.
Эх, жаль Пушкиных… А Наталью Николаевну жалко особо, молодая, красивая, ей бы только и порхать, а у нее и деток вон сколько, и забот, и родственников тоже… Денег просит у братца… Да ведь кто же просто так денег даст, небось и у брата не лишние. Сам он готов душу отдать за своих хозяев, ежели бы это помогло Александру Сергеевичу из долгов выпутаться, но остальные-то слуги, особо те, кто по найму, платы требуют. Да ладно бы слуги, и жилье снимать надо, и выезд держать, и есть-пить тоже на что-то надо… А у Александра Сергеевича вокруг одни долги.
– Куда это Никита отправился?
Наталья Николаевна чуть поморщилась с досадой: надо же, не Пушкину или сестрам, так тетеньке навстречу попался. Вот так всегда – солжешь, непременно попадешься!
– Я на прежней квартире, кажется, брошь забыла. Отправила, чтобы посмотрели.
– Ты, мать моя, врать никогда не умела и не учись. И брошей у тебя не столько, чтобы через полгода про них вспоминать. Куда Никиту отправила, к ростовщику?
– Нет, – вздохнула Наталья Николаевна. – Брату письмо повез на почту.
– А чего ж тайно? Денег просишь и чтобы муж не узнал?
– Попросила у брата увеличить мне содержание, чтоб не меньше сестер присылал.
– Правильно, и от матери тоже помощи требовать надо. Только требовать, Наташа, а не просить. Они ведь тебе должны не меньше, чем братцу Ивану, чего ж просишь?
– Но у Дмитрия тоже деньги не лишние…