Она не стала объяснять, что сама вытолкнула маленькую дочку в гостиную. Однако теперь задумалась, что делать дальше. Остановить то, что они с бароном вчера задумали, просто нельзя. Натали сломала ее планы. Снова Натали со своей неприступностью, и снова все испорчено!
Идалия махнула рукой:
– Подите, Жорж, подите. Я вам предоставила возможность встретиться с вашей любовью наедине, вы не смогли ни в чем ее убедить…
Он ушел, действительно расстроенный, в другой раз Пушкина будет осторожней и его будет сторониться наверняка. Как все нелепо получилось! Эта Лиза… куда смотрели горничная и гувернантка? Дантеса душила досада, он почти держал в руках свою жар-птицу, даже руки опалил жаром, но взять не смог, упустил. Полетика укорила, но что можно было сделать, не брать же ее действительно силой?
Жорж с досады даже хватил кулаком по перилам лестницы. Не хватает только, чтобы она пожаловалась своему бешеному мужу!
Полетика была права: Наталья Николаевна рассказала мужу, но не сразу, сначала поведала сестре Александрине и княгине Вере Вяземской. Они посоветовали ничего не говорить мужу, Пушкин и без того был мрачен и сильно нервничал.
К княгине Вере Федоровне Наташа примчалась прямо от Полетики, не в силах сразу вернуться домой. Она была так возбуждена, так перепугана, что не сразу толком рассказала, что произошло. Вяземская пришла в ужас:
– Я тебе все время твердила, чтобы ты держалась от этой Полетики подальше. У нее такой злой язычок, что приходится только удивляться, как она до сих пор о тебе гадких слухов не распустила. Зачем она тебя позвала, а сама уехала, не нарочно ли для Жоржа все устроила?
Наташа прижала ладони к щекам:
– Не знаю, я уже ничего не знаю…
– Успокойся, может, это и случайность. Только теперь держись от Дантеса подальше. От него, кроме неприятностей, ждать нечего.
Дома Наталья Николаевна застала записку от Полетики, подала ее Азя:
– Наташа, где ты была? От Полетики вот привезли записочку, она не запечатана, я прочла.
«Натали, что же вы меня не дождались? Я приехала на минуту после вас. Аннет сказала, что убежали, вся взъерошенная… Не случилось ли чего? Был и Дантес?»
Она почти метнула записку в огонь. Азя внимательно присмотрелась к сестре:
– Что случилось?
После того случая с крестиком доверительных отношений между сестрами уже не было, но сейчас Наталья Николаевна все честно рассказала Азе. Та тоже посоветовала пока ничего не говорить Пушкину.
– Нет, я не могу, мы договаривались быть честными друг перед другом.
Но сказать не удалось, Пушкин вернулся домой поздно, расстроенный, спать ушел в кабинет. У Натальи Николаевны сжалось сердце: неужели что-то успел узнать о ее поведении? Нет, Александр Сергеевич только рукой махнул:
– Денег не добыл…
Испачканный мелом рукав подсказал ей остальное – видно, в попытке хоть где-то взять деньги, Пушкин снова играл и снова проигрался. Это новый долг в дополнение к огромным прежним….
Из всей семьи только она могла понять, что это означало, какая это катастрофа. Не умненькая Азя, не уверенная в себе Кока, даже не тетушка Екатерина Ивановна, а она, глупенькая Наташа, которую все ценят только за красоту, за незлобивость, только она знала истинное положение дел. Только ей Пушкин мог приоткрыть масштаб приближающейся катастрофы. Да и то лишь приоткрыть, Наталья Николаевна подозревала, что не знает и половины всего ужаса.
Но идти утешать Пушкина нельзя: во-первых, это от тетеньки он мог выслушивать утешения, это Азе жаловаться на непонимание читателей, ей он не жаловался, а потому и утешать не позволял. Во-вторых, как утешать, если сама едва жива? Наталья Николаевна боялась попросту расплакаться и все рассказать не так. Мало Пушкину денежных неприятностей, так еще и женины навалятся?
Пушкин действительно не хотел, чтобы жена утешала, но не потому, что ему не нужно было утешение или помощь, просто он снова сделал то, что клялся ей больше не делать никогда, – сел играть. Конечно, не ради самой игры, сел в надежде выиграть и заплатить хотя бы первейшие долги. И, конечно, снова проигрался.
Карточные долги перевалили сумасшедшую сумму – более 90 000 рублей! Выплатить их не было никакой возможности. Хоть стреляйся. Мелькнула страшная мысль: может, правда, застрелиться?
Петля захлестывалась все туже, она уже давила горло, не позволяла нормально дышать, думать, писать, ослабить ее нечем, что делать, он просто не знал.
При найме квартиры заплачено за первые три месяца согласно договору – 1075 рублей, следующую плату Пушкин должен был внести три дня назад, но денег не было, вернее, их удалось сегодня занять, но карты вытянули и это… Конечно, оттянуть оплату жилья удастся, управляющий княгини Волконской не столь суров, согласится потерпеть, но где взять деньги позже? Причем платить придется уже двойную сумму – за полгода, просроченные три месяца и три вперед, как делают все, а это 2150 рублей.
«Современник» не пошел, число подписчиков не увеличилось, их так и оставалось менее 700 человек, два первых тиража остались лежать в типографии по две трети, третий номер выпущен без лишних экземпляров, но он едва-едва окупил затраты на сам выпуск, четвертый и вовсе грозил принести одни убытки. А скоро придут счета с фабрики за бумагу, нужно вносить очередные проценты по закладным, Пушкины должны во все лавки – от модных мадам Сихлер до булочника. Все в долг – портной, булочник, извозчик, даже собственный камердинер!
«История Пугачевского бунта» вон лежит на чердаке, пылится, даже вспоминать стыдно. Нет, он ни на что не способен, кроме как писать, но получалось, что и писать тоже не способен?! Греч и Булгарин с удовольствием перепечатали статью Белинского, ругавшего «Современник». Когда Пушкин только задумывал журнал, Смирдин предлагал отступного, чтобы он не связывался, всего пятнадцать тысяч, может, и их надо было брать, хотя бы в долги не влезал.
На душе было не просто темно, на ней было черно. Четверо детей, жена-красавица, свояченицы, отец, брат, без конца делающий долги… И все на него одного. Стоило ли жениться, чтобы вот так маяться?
Словно почувствовав отцовские мысли, в детской заплакала самая младшая, Наташа. Уже сейчас было понятно, что эта больше всех похожа на отца, не смуглостью или губами, а разрезом глаз, формой лица, всем… Пушкин вздохнул: не женился бы, так и вот этих четверых не было бы.
Утренняя почта принесла странное письмо. Вскрыв его и пробежав глазами, Пушкин заскрипел зубами. Едва успел прочесть, как явился посыльный от Хитрово и с таким же конвертом. А следом приехал Соллогуб и тоже привез конверт…
Во всех них одно и то же: «Диплом ордена Рогоносцев».
«…Кавалеры Первой степени, командоры и рыцари Светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного Великого Магистра Ордена, Его Превосходительства Д. Л. Нарышкина, единодушно избрали господина Александра Пушкина коадъюктором Великого Магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена.
Непременный секретарь граф И. Борх».
Соллогуб, почувствовав, что сейчас грянет буря, поспешил удалиться, а сам Пушкин позвал супругу. Он не знал, что именно скажет, хотя понимал, чем и с кем она дала повод вот к такому награждению.
Дверь в кабинет тихонько открылась, вошла Наталья Николаевна.
– Ты один? Саша, я хочу тебе рассказать о вчерашнем происшествии…
Что-то было в его глазах и лице такое, от чего она замерла. Казалось, еще миг, и Пушкин просто задушит свою жену.
– Что с тобой?!
– Происшествии? Ну-ну, расскажи, любопытно послушать, что именно ты называешь происшествием.
Наташа испугалась, по-настоящему испугалась. Но она собралась с духом и честно поведала все, что произошло в предыдущий день. Сначала Пушкин смотрел тигром, потом принялся кричать. Про то, что дура, она услышала за то утро не раз, в гневе Пушкин выражений не выбирал.
Слыша непристойную ругань и крики, сестры Азя и Екатерина сначала поспешили спрятаться, особенно Азя, знавшая, почему так гневается Пушкин. Зачем Наташа рассказала мужу о вчерашнем событии, ведь советовали же молчать. Но потом Азя потянула Екатерину к двери кабинета, мало ли что… Зная бешеный нрав Пушкина, можно ожидать чего угодно.
Наталья Николаевна рыдала, она не чувствовала за собой вины, разве в том, что, услышав, что хозяйки нет дома, не бросилась опрометью по лестнице вниз, а позволила Дантесу взять себя за руку? Но разве это преступление? Она действительно растерялась, поняв, что Полетики нет, а нагловатый кавалергард один.
Может, и правда, не стоило рассказывать Пушкину, как советовали княгиня Вера Федоровна и Азя? Но она не умела скрывать, будь Александр не так мрачен вчера, она бы сразу рассказала.
Он кричал долго и почти безобразно, действительно злясь, что жена по глупости позволила вовлечь себя в столь неприятную историю.
Он кричал долго и почти безобразно, действительно злясь, что жена по глупости позволила вовлечь себя в столь неприятную историю.
– У тебя есть записки от этого прохвоста?
– Есть…
– Зачем ты хранишь?!
– Я все письма храню…
– То письма, письма, понимаешь ты, дура этакая?! А любовные записки хранить да еще и мужу в том признаваться, совсем ума не иметь! Ну-ка, принеси.
Сестры отскочили от двери, под которой стояли, но выбежавшая из кабинета Наташа их даже не заметила. Она принесла шкатулку с письмами, в которой действительно лежали несколько коротеньких, ничего не значащих записочек Жоржа Дантеса.
– Вот…
Пока Пушкин разбирался с записками француза, Азя вдруг обратила внимание на сестру. Екатерина была едва жива.
– Что ты, Катя?
– Что у Таши с Дантесом?
– Да ничего, просто Идалия Полетика заманила ее вчера к себе на квартиру, а сама уехала, оставив там Дантеса. Таша едва вырвалась от него.
– Азя, с ним нельзя оставаться наедине, нельзя! Он… он… может все!
У Александры упало сердце: она вдруг осознала, о чем говорит сестра! Екатерина тоже бывала наедине с Дантесом, и организовала это сама Азя! По тогдашним заверениям сестры, дальше поцелуев дело не пошло, но сейчас, глядя на то, как переживает Екатерина, Азя в этом сомневалась.
– Катя…
– Молчи! Слышишь, молчи! Это мое дело, только мое!
– Нет, ты должна все рассказать!
– Кому, ему? – кивнула в сторону кабинета, где снова рыдала Наташа и кричал ее супруг.
Азя вдруг поняла:
– Тетушке. Поехали к Екатерине Ивановне, поехали, Катя.
А та вдруг невесело усмехнулась:
– И что я ей скажу? Я сказала самому Дантесу, но он ничего не предпринимает, наоборот, стал еще активнее преследовать Ташу. Азя, лучше бы мы вообще не приезжали в Петербург, я бы не встретила Дантеса и жила спокойно.
– Что теперь будет? Может, все-таки сказать тетушке? Я сама скажу.
– Нет.
Крики в кабинете затихли, Таша говорила уже что-то спокойно – видно, снова и снова повторяла мужу о произошедшем.
Так и было, сменив гнев на милость, Пушкин все же попенял супруге:
– А почему вчера не рассказала? К чему было ждать, пока мне другие не сообщат?
– Другие?! Кто?
– Так почему вчера не сказала?
– Но ты приехал поздно и сразу ушел к себе…
Он вспомнил, смутился. Потом заставил еще раз повторить. Наташа повторила. Злость перегорела, перед ним стояла, оправдываясь, словно маленькая девочка, все та же Наташа Гончарова, по сути, невинная кокетка, попавшая в переделку из-за своей нерешительности и неспособности предвидеть ловушки и защищаться.
– Ладно, женка, молодец, что не скрыла. Только помни мои слова: с Идалией и близко больше не знайся, это она все подстроила, тебя спешно вызвала туда, где этот хлюст был. А еще бы лучше, чтобы ты и с ним не кокетничала, до добра не доведет. И от меня ничего не скрывай. Я тебе верю, твою душу знаю, но ты можешь на нас обоих беду накликать.
Ссора закончилась примирением. Пушкин понял, что зря оставил строгий надзор за женой; пользуясь ее слабиной и наивностью, Наталью Николаевну могли заманить в любые сети, в том числе любовные. На вопрос, почему сохранила записочки от Дантеса, она сначала ответила, что по привычке, мол, хранит все, что получает. Это было правдой, Пушкин сам ругался, что архив жены будет скоро равен его собственному. Но быстро понял, что ей дороги эти записки.
Что в них? Оказалось, ничего особенного, любовный вздор, комплименты, заверения, что нет ее краше и прелестнее.
– И это можно ценить?!
В ответ услышал то, что повергло в шок:
– Но ведь ты давно перестал мне такое говорить… Я только женка, и мое дело рожать детей.
Не удержался:
– Дура! Неужели не понимаешь, что тобой воспользуются, чтобы унизить меня? Неужели не видишь, к чему приведет тебя его страстная любовь?
У нее на глазах снова появились слезы:
– Я верна тебе всегда была и всегда буду. А ты – нет.
Глядя вслед жене, Пушкин только тяжело вздохнул.
Но теперь он знал, что делать: только стреляться! Если он не убьет Дантеса, тот опозорит его семью, обязательно опозорит. Объяснять Наташе, что Дантес пустое место, бесполезно, женщина видит влюбленного в нее красавца и верит всему вздору, который тот несет.
Грозный муж отправил вызов на дуэль Дантеса на имя Геккерна.
Для него не стоял вопрос, чья это работа, долго раздумывать не пришлось. На что рассчитывали те, кто посылал дипломы? На то, что Пушкин поскрипит зубами, побесится, возьмет жену под строгий присмотр, запретив ей делать без собственного сопровождения лишний шаг. А уж подходить к Дантесу и вовсе запретит.
Кому это было бы выгодно? Прежде всего барону Геккерну. Одно дело, когда его приемный сын волочился за красавицей, но совсем другое, когда стал добиваться ее серьезно. Сорвавшееся свидание состоялось на квартире у Полетики. Пушкин хорошо помнил взгляды, которыми обменивались Идалия и Дантес, ясно, красавица просто не желала отдавать любовника Наталье Николаевне. Муж не сомневался, что свидание жене действительно подстроено, но злился на супругу за ее доверчивость на грани глупости. Ну нельзя же быть такой!
А дуэль для Дантеса, да и Геккерна тоже, это крах… В любом случае крах карьеры. Даже выстрелив в воздух или легко ранив противника, участник дуэли будет сослан. Самому Пушкину это не страшно, на Кавказ не сошлют, а в Михайловское он и сам рад уехать.
Ну что ж, вызов брошен, а дальше как бог даст.
ВЫЗОВ
Дантес был на дежурстве в казарме, а потому письмо вскрыл Геккерн. Барон пришел в ужас, они ожидали от оскорбленного Пушкина бури, думали припугнуть гневом бешеного мужа Жоржа, рассчитывая, что кавалергард отвяжется от красавицы, не рискуя ради Натали класть голову на плаху. Но то, что произошло дальше, казалось кошмаром!
Пушкин очень точно все понял, каким-то внутренним чутьем догадался обо всей подоплеке и совершенно верно нанес удар. Он вызвал Дантеса на дуэль, прислав письмо именно Геккерну. Но дуэль никоим образом не входила в планы ни Геккерна, ни Полетики, ни тем более самого Жоржа. Одно дело волочиться за красоткой и пытаться совратить ее на свидании, и совсем другое – стреляться из-за такой страсти с мужем.
Жорж откровенно испугался. Отношение к дуэлянтам в России суровое, иначе все друг дружку давно перестреляли бы. В лучшем случае ранение и ссылка, в худшем – смерть обоим: одному от пули, другому по приговору через повешение. Это не только провал всякой карьеры, это угроза гибели, в России ссылали под пули на Кавказ. Черт бы побрал этих честных русских красавиц и их сумасшедших ревнивых мужей! Почему Полетика умудряется наставлять мужу рога и при этом жить припеваючи, а эта красотка все рассказывает своему бешеному супругу?
Как бы ни был увлечен Натали Пушкиной Дантес, сейчас он куда сильнее на нее злился, чем любил.
А узнав о дипломе, вообще пришел в ужас: кто придумал отправить этот диплом, да еще не один, а всем друзьям Пушкина?! Ясно – Полетика. Но тогда почему так ведет себя барон, словно тоже все знал? А может, и знал? Вот пусть он это дело и утрясает, если знал и не предотвратил.
Барон утрясал. Первым делом он приехал к Пушкину с просьбой отложить решение о дуэли на сутки, потому что Дантес на дежурстве и, мол, ничего не знает.
Пушкин, прекрасно видевший все выверты Геккерна, был доволен таким отмщением. Они испугались, ох как они испугались! Но ни жене, ни ее сестрам поэт ничего не сказал, не хотелось слез или истерик. На отсрочку согласился.
Стоило уехать Геккеру, как куда-то засобиралась Екатерина. На вопрос, куда это она, улыбнулась через силу:
– К тетке, обещала.
Азя увязывалась с ней, но Екатерина категорически отказалась. Это сестрам не понравилось совсем. В особенно неприятном положении оказывалась Азя, знавшая подоплеку действий и Екатерины тоже.
Потянулись томительные часы ожидания, Наталью Николаевну от бурных слез спасло только то, что заигралась с детьми. Со своими малышами она забывала обо всем, кроме, пожалуй, одного – их завтра надо чем-то кормить, нужно новое платьице Маше, вырос из штанишек Саша (надобно отложить, Гришке пойдут)…
Екатерина вернулась сама не своя, ушла в свою комнату, Азя метнулась следом:
– Что?
Екатерина в гневе швырнула в сторону муфточку, упала в кресло.
– Что, Катя, что? – Азя опустилась перед сестрой на колени.
– Пушкин вызвал Дантеса на дуэль!
– Что?! Откуда ты знаешь?
– Геккерн сказал. Наш бешеный родственник прислал картель по всем правилам, теперь не отказаться. Мотивирует оскорблением своей супруги. Ты понимаешь, что будет, если эта дуэль состоится?!
Азя понимала, она метнулась к Наталье Николаевне:
– Таша, нужно срочно послать к Жуковскому, только он может спасти Пушкина.
Так и сделали, ничего не говоря самому поэту, отправили в Царское Село за Жуковским брата Ивана, умоляя немедля приехать и вмешаться. Екатерина о чем-то написала Геккерну. На расспросы Ази фыркнула: