Лицо Пушкина вытянулось:
– Вяземская? Наташа поехала от Полетики к Вяземской и все ей рассказала?!
Александра поняла, что сказала лишнее, но деваться некуда:
– Их квартира всех ближе….
– Дал господь дуру в жены!
Пушкин тоже вышел из-за стола, заперся в кабинете. Он скрывал от друзей, он от всех скрывал, молча скрипел зубами, чтобы только не подумали о ней ничего дурного, а она сама заявилась прямо со свидания к Вяземской и все выложила! Хорошо, что та не болтушка, но наверняка же сказала мужу… Святая простота иногда граничит с глупостью, а та дорого обходится в свете.
Дантес после получения известия от Соллогуба действительно спешно отправился к Екатерине Ивановне Загряжской, как к старшей из родственников Гончаровой.
Буквально за четверть часа до этого примчался из Москвы Дмитрий Николаевич и, как был в дорожной одежде, зашел к тетке, не рискуя появляться сразу у Пушкиных. Загряжской удалось перекинуться с ним несколькими словами, коротко объяснив ситуацию: мол, Дантес, который ухаживал за Натали, ныне сватается к Екатерине. Жених завидный: молод, красив, богат, одной ренты годовой на 70 000 рублей, Катрин его обожает, все счастливы, один Пушкин зол, как черт, но он всегда таков.
Дмитрий Николаевич, хоть и чувствовал, что что-то не так, объявил согласие от родителей и себя лично.
– Ну вот и славно, а то вон, гляди, Геккерны и приехали.
– Нет уж, тетушка. Принимайте их сами, я свое слово сказал и родительское передал. В дорожном платье да уставший… Сами уж, сами…
Геккернов Екатерина Ивановна приняла строго, почти сурово. Не то положение, чтобы такому сватовству радоваться. Когда барон заметил это, Загряжская фыркнула:
– Кабы сначала сватали, а после дела амурные делали, я бы радовалась…
Но дело было сделано, сватовство прошло, согласие получено, дуэль отменена, все шито-крыто…
Жуковскому, который сидел в неведении как на иголках, отправлена записка:
«Слава богу, кажется, все кончено. Жених и почтенный его Батюшка были у меня с предложением. К большому счастию, за четверть часа пред ними приехал из Москвы старшой Гончаров, объявил Родительское согласие, и так все концы в воду».
Государь действительно поговорил с Пушкиным. О чем? Бог весть, конечно, о несостоявшейся дуэли, об отношениях с Дантесом, о том, чтобы получше смотрел за женой… Но главное – император взял с Пушкина слово не стреляться никогда, ни при каких обстоятельствах. Почему Пушкин такое слово дал? Наверное, было что-то, чем смог убедить его Николай Павлович. А еще государь обещал не оставить его семью… в случае чего… Об этом Пушкин сказал Жуковскому вскользь.
Странное обещание после требований избегать дуэли. Может, Пушкин спросил, что было бы с семьей, погибни он на дуэли?
До поэзии ли ему было, до прозы ли литературной, когда творилось такое…
В одном Пушкин оказался тверже гранита: он категорически отказался посещать Геккернов и принимать их в своем доме. Но встречаться приходилось, потому что остальные вовсе не были намерены отказывать Дантесу. Свет хоть и велик, но тесен, почти каждый день, выезжая, Пушкины сталкивались с Дантесом, Екатерина спешила к жениху, хотя виделась с ним и без того то у тетки Загряжской, то дома у самого Дантеса. Вынуждена была беседовать с женихом своей сестры и Наталья Николаевна.
Внешние приличия соблюдены, Екатерина получала желанного мужа, началась подготовка к свадьбе.
Поскольку совсем недавно ни Екатерина, ни Александра замуж не собирались, ни приданого, ничего подобного готово не было, как и платья для невесты. Квартира Пушкиных поневоле превратилась в подобие модной или бельевой лавки, как писал сам поэт отцу. Сестры даже радовались, Пушкин бесился.
Он всегда недолюбливал именно Екатерину, но по мере возможности заботился о ней, а теперь Кока, как звали Екатерину дети, представлялась ему только шпионкой Геккернов в собственном доме. Такого не придумаешь в страшном сне – породниться с Дантесом, которого неимоверно хотелось пристрелить! Если бы не положение Екатерины, с которым приходилось считаться, Пушкин никогда бы не позволил уговорить себя забрать вызов.
Но из-за этой свояченицы испортились отношения и с теткой, с которой у Пушкина всегда было понимание. Тетка к ним больше не ездила, а он не ездил к Екатерине Ивановне, не в силах простить, что та принимает Дантеса и даже позволяет ему встречаться с Екатериной у себя дома.
Свадьба назначена на январь, но Пушкин в нее не верил, он заключил несколько пари о том, что Дантес сумеет избежать нежелательного брака.
– За границу сбежит или удавится. Но если не женится, я его пристрелю!
Пытаясь свести к шутке, Азя смеялась:
– Как можно пристрелить того, кто удавился?
Шутка выходила невеселой, но Пушкин подхватывал:
– Из петли вытащу, чтобы пристрелить.
Такие разговоры шли только в отсутствие Екатерины, которая то ли делала вид, то ли действительно была счастлива. Наташа осторожно улыбалась, она боялась сказать лишнее слово в присутствии мужа.
Но шли дни, росла гора всякой сшитой и вышитой всячины, которую приносили портнихи и продавцы, квартира действительно заполнилась тряпками и шумом. Пушкин старался как можно меньше бывать дома, но к кому-то идти тоже не хотелось. Слушать расспросы, поздравления, делать вид, что доволен… Как надоело притворяться!
Поневоле стал больше сидеть в архивах, выписывать необходимое для работы…
Но приближались рождественские праздники, а с ними веселье, визиты, балы, рауты, на которых поневоле предстояло бывать и улыбаться.
Женщины занимались предсвадебными хлопотами, а он поневоле вернулся к повседневным делам и заботам. Занимаясь делами чести, Пушкин какое-то время не мог заниматься никакими другими. Он давно не писал, но не мог уделить время журналу, а дела не терпят небрежения.
Первые два номера «Современника» были раскуплены менее чем наполовину, второй немилосердно обруган критикой, в том числе Белинским, третий, хотя и получился весьма хорош, только-только окупил расходы на себя, имей Пушкин возможность заняться всерьез четвертым, он, может, и стал бы успешным. Но Пушкину некогда, он собрался стреляться, и остальные заботы отошли на второй план. Результат оказался более чем плачевным. Четвертый номер журнала принес 7500 рублей прямых убытков.
Семь с половиной тысяч, при том что твердого дохода всего 5000 рублей за место в Коллегии, да и те полностью высчитывали в казну за взятый долг.
Не так давно он писал жене, что им для жизни нужны 60 000, а то и все 80 000 рублей в год, которые он непременно будет зарабатывать! Тогда надежды были на «Современник», теперь надеяться не на что…
Жене-то что, не у нее долги, не ей этим заниматься. Живет, как пташка божия, порхает по салонам да балам, чирикает, слушая комплименты. А он? Стало не то чтобы себя жаль, но несколько обидно, что все заботы на нем, и даже с друзьями ныне непонимание.
В прихожей шум, кто-то пришел. Пушкину хотелось крикнуть, чтобы не мешали, знают ведь, что по утрам его трогать нельзя, если всю ночь работал, то спит, а если, наоборот, ночью спал, то работает. Он и ночью не спал, и сейчас не работал.
Наталья Николаевна поспешно вышла, пыталась кого-то успокоить. Обычно Пушкин просто злился, но сам не показывался, распорядившись гнать всех в шею. Это жена любезничает с каждым, словно больше заняться нечем! Брала злость, в последнее время его раздражало все: шум, голоса, музыка, даже дети.
Вскочил из-за стола, за которым просто пытался рисовать на листе, бесцельно водя карандашом по бумаге: ему не только не писалось, но и не рисовалось тоже. Взялся уже за ручку двери, чтобы резко отворить, накричать, и вдруг услышал:
– Дмитрий Николаевич, я вас прошу, не шумите… Пойдемте поговорим в мой будуар, чтобы не мешать Александру Сергеевичу. Он работает…
Что это? Дмитрий Николаевич – это брат Наташи. Неужели он вернулся в Петербург?! Всколыхнулась надежда, что привез денег! Пушкин уже почти рот открыл, чтобы закричать, зовя к себе, но вовремя сообразил, что голос вовсе незнакомый, да и звать брата по имени-отчеству и так официально Наталья Николаевна не стала бы.
Теперь полыхнуло совсем другое чувство: поклонники решили приходить прямо на дом?! Ревнивая кровь ударила в голову. Но он тут же осадил сам себя: с ума, что ли, сошел, какие поклонники? Какой бы ни была у него жена кокеткой, до такого не додумается. Тогда кто же это?
На цыпочках подкрался ко второй двери, прислушался, приложившись ухом. От услышанного стало совсем худо.
– Я, барыня, к вам со всем уважением.
– Я тоже, Дмитрий Николаевич, поверьте.
– С долгом потерпеть могу, конечно, но хочу, чтобы вы помнили о нем.
– Мы помним.
– И потому с вас не требую срочно, что уважаю вашего супруга Александра Сергеевича как первейшего поэта. И хочу, чтобы он тоже помнил, кто ему одолжение делает всякий раз.
– Дмитрий Николаевич, уверяю вас, и Александр Сергеевич помнит. Он тут вам книжку свою подписал… Видите: от автора. Возьмите подарок. И подождите с долгом еще немного, брат только до имения доедет, сами знаете, у нас свадьба была, потратились сильно, но он доедет и мне деньги вышлет, обещал. Как только привезут деньги, я вам первому долг отдам.
– Весьма вами, барыня, доволен и за подарочек благодарствую, но вы все ж самому господину Пушкину про должок напомните, чтоб он тоже понимал, кто ему одолжение делает всякий раз…
– Ну, конечно, напомню. Сегодня же напомню. Он работает с утра, потому беспокоить не велит, на цыпочках ходим…
Жене, видно, удалось выпроводить какого-то заимодавца. Кого? Пушкин не мог такого вспомнить. Обожгла мысль, что Наташа заняла у кого-то, о чем он не знает, и попала в денежную кабалу, как и он сам. Стало очень горько, что жена не доверила такое. Сам он далеко не во все ее посвящал, но он муж, глава семьи, это совсем другое.
Проводив нежеланного визитера, Наталья Николаевна вернулась в гостиную и увидела мужа. Явно смутилась:
– Что, Саша, мы тебе помешали? Извини, как ни старалась, тихо не вышло…
– Кто это и сколько ты ему должна?
– Почему я? Мы. Это зеленщик, дает все в долг, за деньгами ходит не столько чтобы их получить, сколько чтобы господа Пушкины знали, кто их благодетель. Я думала, тебе ни к чему с ним встречаться, сама справлюсь. Дмитрий денег из Завода пришлет, отдам.
Пушкин заскрипел зубами.
– Часто ты так?
– Все ходят, Саша. Но с этими я справлюсь. Мы портному много должны, Рождество скоро, Новый год… даже подарки детям купить не на что… И заложить больше нечего.
Он помрачнел совсем:
– Мне даже в рост не дадут….
– А мне?
Вскинул голову:
– Юрьев разве что?
У известного ростовщика Юрьева процент немалый, надолго не дает, но когда взять совсем негде, так и к нему пойдешь. А чем возвращать?
– После Нового года «Капитанская дочка» выйдет, да маленького формата «Евгений Онегин» – выкрутимся, а там, глядишь, и еще что-то пойдет…
Наталья Николаевна хотела сказать, что на чердаке полно нераспроданных книг, но поддержала мужа:
– Все образуется, Саша. Так, ты думаешь, взять у Юрьева?
На мгновение он задумался, но всего на мгновение, возможность хоть на месяц отсрочить полный крах обрадовала:
– Возьми, пожалуй.
30 декабря отставной прапорщик Василий Гаврилович Юрьев денег жене Пушкина дал – 3000 рублей, как просила, до конца февраля, дольше не мог.
– А вы знаете, что Александр Сергеевич у меня до первого февраля десять тысяч занял?
Хорошо, что она в это время стояла, почти отвернувшись и держась за стул, не то непременно упала бы. Не в силах вымолвить слова, кивнула – мол, знаю…
Юрьев только головой покачал:
– Вы уж постарайтесь, госпожа Пушкина, чтоб все вернули вовремя, у меня деньги тоже не лишние. Я процентами живу, сами знаете.
И снова пришлось лгать про деньги из Завода от брата, которые вот-вот придут… Поверил.
Наталья Николаевна не стала говорить мужу, что знает о его долге ростовщику. Взял 10 000 рублей, значит, вернуть должен 13 000. И она теперь почти 4000. Итого 17 000 рублей срочного долга. А поступлений не будет.
Петля затянулась еще…
РОДСТВЕННИКИ. ДУЭЛЬ
Это была странная свадьба. Сначала в нее никто не верил, Пушкин даже пари назаключал, что Дантес сбежит, но тот не сбежал. Потом 10 января на венчании сначала в римско-католической церкви Св. Екатерины, а потом в православном Исаакиевском соборе, потому как жених и невеста разного вероисповедания, со стороны невесты присутствовали только Екатерина Ивановна Загряжская, сестры Наталья Николаевна и Александра Николаевна и братья Дмитрий и Иван. Наталья Николаевна и вовсе сразу после венчания уехала домой.
Семья невесты словно старалась, чтобы о свадьбе знали как можно меньше, Загряжская даже со скандалом выпроводила Софью Карамзину. В этом был свой резон, Софья ненавидела Пушкину и была известной сплетницей, все происходившее, каждое слово, каждый взгляд, каждый вздох назавтра были бы известны всему Петербургу. Чтобы удалить главную наблюдательницу, тетка пошла на невежливость, если не большее, чего за ней никогда не водилось.
Братья невесты даже не побывали на свадебном обеде, который состоялся у Строгановых, мало того, уехали, не простившись ни с молодыми супругами, ни даже с теткой. Это более чем странно.
А объяснялось все просто: Наталья Николаевна по окончании церемонии устало и облегченно вздохнула:
– Ну, слава богу, произошло!
Дмитрий Николаевич, которому надоели все загадки, решил взять брата в оборот:
– А ну-ка, Иван, рассказывай, что у вас тут за странности? Почему это Таша радуется, словно боялась, что не случится?
Иван попробовал юлить, в прошлый приезд старшего брата ему удалось отвертеться, но теперь Дмитрий был настойчив:
– Не крути, негоже. Все одно уж, венчание состоялось…
Пришлось младшему пересказывать сложности предыдущих месяцев и подозрения.
– Вот почему тетка и Таша так рады, что свадьба состоялась… Вот почему Пушкин бесится, а Дантес от невесты нос в сторону воротит. Куда ж тетка смотрела? Она же обещала за Катей приглядеть, когда к себе звала.
Братья уехали в тот же день, сильно обидев тем самым Екатерину Ивановну Загряжскую и озадачив Екатерину, теперь уже Геккерн. Тетка переживала, считая себя виноватой, что недоглядела за племянницей, а Катрин боялась, как бы Дмитрий не урезал ей содержание, а то и вовсе не прекратил.
Она тут же отправила брату письмо с мягкими упреками, уверениями в своем полнейшем счастье с молодым мужем и просьбой высылать содержание ежемесячно и в срок, потому что просить на мелкие расходы и свои надобности у барона Геккерна ей казалось неудобным.
Возможно, теперь Екатерина, старательно делавшая вид, что счастлива, начала сознавать, что связала свою жизнь с человеком, пусть и любимым, но совершенно ее не любящим. Но она решила бороться за свое счастье, не подозревая, что главная трагедия еще впереди.
Отшумели рождественские праздники, прошли новогодние, уехала из дома Екатерина, чтобы больше никогда в него не вернуться и даже не войти, жизнь, казалось, вошла в колею. Но что это была за колея!
Снова цепкой лапой охватило безденежье. Пока сначала переживали из-за возможной дуэли, потом готовились к Катиной свадьбе, о собственных проблемах забывалось, теперь они вернулись и грозили опрокинуть весь мир.
Пушкин получил некоторые суммы за новый выпуск «Евгения Онегина», это дало возможность заплатить долги хотя бы поставщикам провизии, иначе и есть нечего. Но на основные долги, множество первостепенных, которые требовалось вернуть в ближайшее время, оплату квартиры, в которой жили, денег по-прежнему не было. Приближалась катастрофа, настоящая, неминуемая…
Но показывать эти заботы ни детям, ни сестре нельзя, Азя и так свои ценности отдала, даже любимый серебряный кофейник. У Екатерины теперь деньги есть, у нее супруг состоятельный, 70 000 в год одной ренты. Но вот у кого и спрашивать никогда не станет, там все деньги у Жоржа, лучше уж в Михайловское или на Заводы пешком и босой уйти, чем у Жоржа просить.
Мелькнула мысль спросить у тетки, но Наталья Николаевна отогнала ее, Екатерине Ивановне еще платить за их с Азей бальные платья… На два они наскребли, по одному переделать удалось, хорошо получилось, сами справились, а вот остальные – теткина забота. Стыдно уже в глаза смотреть: сколько живет в Петербурге, столько в теткиных подарках на балы ездит.
Положение хуже некуда. Работать у Пушкина не получалось, она прекрасно понимала почему, сама не могла ничем заняться, все из рук валилось. Забывалась только на балах. Дома все мысли бывали о детях, что с ними будет через несколько месяцев, чем кормить завтра, что снова и снова отвечать булочнику, зеленщику, прачкам, как краснеть перед мадам Сиклер в модной лавке, что говорить портному, который обшивает мужа…
Пушкин мрачнел день ото дня, и никто не понимал истинной причины, а Наталья Николаевна нашла другой выход – она веселилась. Не потому что была бездумна или слишком легкомысленна, скорее напротив: понимая, что скоро крах, она как утопающий хватала ртом воздух, торопясь этим воздухом насладиться.
Когда видела вокруг великолепно одетых, нарядных людей, слышала веселую речь, когда начинала звучать музыка, забывала обо всем, словно стряхивала с себя груз проблем, подчинялась музыке и движению танца. Она старалась не пропускать вечера, балы, рауты, будто чувствовала, что это последний вот такой сезон.
Плавное скольжение, легкий поворот прелестной головки, улыбка, милые приветствия, кивки, смех… И не думать, что с утра нужно отправлять слуг в лавку с очередным заверением, что деньги вот-вот придут, ну практически завтра, а может, и сегодня вечером! Только эти «завтра» длятся давным-давно, и деньги ждать неоткуда.