– Не в этом дело, Александр Филиппович. Но в противном случае мне придется убрать всех исполнителей раньше, чем их вычислят и возьмут.
– Вот и уберешь.
– Тангаев грамотно подстраховывается. Это будет не так просто. Давайте основной упор делать на провинции.
– Все, что происходит в провинции, жителя столицы мало волнует. Ему что Нальчик, что Минеральные Воды, что какой-нибудь Мухосранск или землетрясение в Чили. И верховная власть прислушивается в первую очередь к москвичам. Они – барометр государственной погоды. Только после того, как здесь бабахнет, когда в столице будут сотни трупов, в Кремле начнут чесаться, станут искать срочное решение. Без трупов в Москве ничего не выйдет. У руководства страны должны руки дрожать. Мне нужны трупы, много трупов в разных частях Москвы. Теракты должны пройти каскадом, так, чтобы за ними тележурналисты не поспевали. Только объявили о трагедии на станции метро – смачно, с картинкой, – а диктору новостей уже подсовывают срочное сообщение о том, что в гипермаркете прямо сейчас погибло не менее ста соотечественников. Именно москвичей-соотечественников! И если ты этого не понимаешь, то грош тебе цена. Тогда я и скажу свое тихое, но веское слово в Кремле. Ведь решение – вот оно, – Глотов ляпнул растопыренной пятерней по проекту президентского указа. Простое и элегантное, как рояль. Одним росчерком президентского пера все вернется на свои места. В столице воцарятся мир и порядок. Шахматная партия. Только наши фигуры успеют сделать за это время ой как много ходов! А Тангаева и его людей уберешь силами службы безопасности своего хозяина. Предъявим только трупы. И никак иначе. Большие дела так и делаются.
– Вы правы, Александр Филиппович. Я так, в порядке бреда обсудить предложил. Теперь вижу, что ошибался.
Хусейнов наконец приободрился; он почувствовал, что угроза для него лично миновала. Он снова в игре, причем является одной из ключевых фигур. Но Глотов любил заставать оппонентов врасплох:
– Да, и сегодня же убери своих абреков из моего имения. Всех до единого.
– Я не могу этого сделать, – проговорил Хусейнов. – Все решает ОН, – мужчина посмотрел куда-то в высокий расписной потолок, явно имея в виду своего хозяина. – Это он распорядился перебазироваться к вам.
– Он, – ухмыльнулся Глотов. – Да мы его своими руками создали. Кем бы он был без меня? Хотя он куда умнее тебя, должен понимать, что им здесь не место.
– Я только его слова передаю. – Хусейнов выглядел жалко. – У него документы на вас всех есть, серьезные. Не зря же он расписки всегда требовал. А еще он приказ боевикам отдал через мою голову – если с вами возникнут проблемы, выпустить газ прямо здесь. Руслан Тангаев его выполнит.
– Я больше и слышать не хочу, каких головорезов ты сюда притащил. Ни одной фамилии, – посуровел Глотов. – Я твоих людей не видел и не знаю.
– Скоро никого здесь не будет. Ни одного человека. Не сомневайтесь. Ведь «машина» уже запущена.
* * *Поздним вечером, когда дворец в усадьбе уже сверкал всеми цветами замысловатой подсветки, Маша и Ларин прогуливались неподалеку от хозяйственных ворот имения.
– Видишь, – говорил Андрей, – Глотов теперь мне доверяет все больше и больше. Даже разрешил регулярные встречи с тобой. После восьми я имею на это право. Семейная жизнь имеет свои преимущества перед холостой. И придурка Чудилова, который следил за мной, убрал подальше. И оклад повысил. Я один из самых высокооплачиваемых его сотрудников.
– Можно подумать, ты решил сделать карьеру у него на службе, – улыбнулась Маша.
– Карьера бывает разной. То, что раньше казалось невозможным, теперь стало реальным. Документы с подписями Глотова я раздобыть не обещаю, но доказательства заполучу.
– Собираешься освободить Ахмеда Масудова? – прищурилась Маша.
– Именно так. Этот человек ценен во всех отношениях. У него незапятнанная репутация, он авторитет. Через него проходили огромные суммы денег как от исламских фанатиков, так и из Москвы. И ни одна купюра не прилипла к его рукам. Все отдавал своему президенту – потому, что верил в него. Он ограниченный, но идейный. А это дорогого стоит. К тому же в нем заговорила совесть, он понял, что служит неправому делу.
– Ты говоришь так, словно делаешь ему протекцию на должность имама, – не удержалась и вставила Мария.
– Он и есть настоящий имам – моральный авторитет. К нему прислушаются даже в Кремле. Как сказал бы Дугин, он ценный источник достоверной информации. Клин надо выбивать клином. Против фальшивого имама выставим настоящего.
– Заманчиво, – проговорила Маша и, запрокинув голову, принялась рассматривать звездное небо, – но так же далеко и так же иллюзорно, как звезды. Ты представляешь себе, как это сделать? Ты уверен, что Масудов поверит тебе и станет свидетельствовать против своего бывшего хозяина? Они же соплеменники.
– План есть. Главное – вытянуть его отсюда, а убедим мы его вместе.
– Всякий план лучше его исполнения, – сказала Маша, назидательно подняв указательный палец. – Когда ты собираешься начать?
– Тянуть некуда. Ветер-то усиливается. – Ларин тоже глянул в небо. – Видишь, как деревья верхушками качают. Ты мне должна помочь. Колеса когда-нибудь у машин меняла?
– Не поняла.
– Ну, домкратом пользовалась?
– Пару раз было, – пожала плечами Маша.
– Потренируешься пока, а завтра ночью и начнем.
* * *Для старика Ахмеда Ходжи Масудова минул еще один день заточения. Правда, теперь люди Хусейнова так не зверствовали. Физические пытки сменились моральными. Ему напоминали об оставшихся в автономии родственниках, называли их адреса. Вспомнили даже тех, кого старик и в глаза не видел, тех, кто жил в Москве.
«Скажи, к кому ехал, кто тебе здесь помогает? – требовали от него. – И тебя простят. Ни один волос не упадет с головы твоих родных».
Масудов слушал и не отвечал. Болело измученное избиениями тело, голова плохо соображала. Ахмед Ходжа замкнулся в себе, он слышал слова, но почти не понимал их. Они не складывались в предложения, лишались смысла. Лицо оставалось каменным, хотя в душе бурлило. Он проклинал себя за то, что связался с этими людьми и поверил им, когда ему пообещали, что все делается лишь для мира и спокойствия на его земле. Ведь видел же, что перед ним негодяи, готовые кормиться у любого, кто дает деньги; те, кто не выбирает средств для достижения цели, кто воюет с женщинами и детьми. А он служил им, помогал, позволял им ссылаться на его авторитет…
Наступил вечер, и мучители ушли, пообещав вернуться завтра утром и продолжить «разговор». Сторожить беспомощного пленника оставили почти еще мальчишку Рамзана. Куда убежит старик? Запоры надежные, дверь крепкая. Помещение с толстыми стенами, засыпанное землей. Кричи не кричи, никого не дозовешься.
Все сегодняшние молитвы старик пропустил, ему не позволили совершить их. И хоть время вечернего намаза уже прошло, он попытался подняться, застонал, прижал к животу ноющую от боли руку. Племянник Тангаева, Рамзан, прислонил автомат к стене и подошел к старику, сидевшему на ватном матрасе в дальнем конце погреба.
– Ахмед Ходжа, – с уважением произнес он, – если вам холодно, я газовую горелку сильней включу. Но тут и так жарко.
Масудов сделал знак, показывая, что речь идет не о тепле, сглотнул и произнес пересохшим горлом:
– Молельный коврик мне дай.
Рамзан растерялся, он пошарил возле матраса, огляделся:
– Здесь его нет.
– Тогда расстели мой пиджак.
Парень бережно расстелил порванный пиджак, помог старику опуститься на него коленями.
– И ты становись, – сказал Масудов, накрывая голову носовым платком.
Рамзан сбросил куртку, стал на нее и спросил:
– Откуда вы знаете, где святыни? Мы стали к ним лицом?
Масудов приложил руку к сердцу:
– Я чувствую. Если и ошибся, Аллах нас простит. Ведь он все видит, все знает и все понимает.
В подвале зазвучали слова молитвы. Масудов не только повторял выученные с детства фразы, он еще просил вразумить тех, кто задумал погубить невинных людей, просил дать ему силу прожить следующий день...
Когда молитва была окончена и Рамзан помог Масудову устроиться у стены, молодой человек спросил:
– Ахмед Ходжа, а вы такого Али Садаева не знали?
Старик наморщил лоб, внимательно присмотрелся к молодому парню и осторожно спросил:
– Имя знакомое. А что такое?
– А вашего старшего брата звали Иса? – Голос Рамзана вздрогнул от волнения.
– Откуда ты знаешь? Тебе Хусейнов сказал или твой дядя?
– Нет, – замотал головой парень. – Дядя Руслан мне только вас стеречь сказал. Он брат моей матери Мириам. А Али Садаев – мой дед, он мне про вас говорил, и отец рассказывал.
Масудов прикрыл глаза:
– Погоди. Значит, ты внук Али Садаева? Моего кровника?
Рамзан кивнул. Старик ощутил этот согласный кивок, даже не открывая глаз. В его памяти тут же всплыла давняя, начала пятидесятых годов история, о которой он не забывал все эти годы. Кровник на Кавказе значит многое – это тот, кто пролил кровь твоего родственника. А значит, он и все его родные по мужской линии – враги твоего рода. Увидишь, должен убить. Али Садаев и старший брат Ахмеда Масудова Иса были друзьями – такими, о которых русские говорят: не разлей вода. Даже в девушку одну влюбились. И вот однажды Али и Иса не вернулись с охоты. Ису нашли в горах, убитого в спину из охотничьего ружья. Рядом с ним нашли и ружье Али Садаева, а сам он пропал. Вроде бы сбежал, убив друга-соперника, и спрятался где-то в России. Родственники сбежавшего Али говорили, что убийство было случайным, на охоте такое случается, но им никто из Масудовых не верил.
Рамзан ждал, пока Масудов скажет хоть слово, старик молчал.
– Но вы простили моего деда Али, – не выдержал молодой кавказец. – Отец говорил мне, что вы однажды вернулись в селение, вышли на площадь и при всех сказали, что больше не держите на него зла. Что Аллах не позволяет вам мстить. И мой дед смог вернуться. Он приехал с моей бабушкой, у них родился сын – мой отец. Почему вы так сделали? Из религиозных соображений?
– Я долго искал его в России, – тихо проговорил Масудов, не открывая глаз. – Я каждую ночь спал и видел, как убью его, отомстив за своего брата. И, наконец, я нашел его в Подмосковье. Али работал таксистом, жил у родственников в частном доме. У меня был обрез, который я прятал в рукаве и, рискуя, повсюду носил его с собой. И вот я подкараулил Али в городском парке, он был с нашей девушкой. Я шел за ними, ждал, когда расстанутся. А они катались на карусели, он угощал ее мороженым. Уже стемнело, когда мы остались одни на темной аллее. Они шли и не замечали ничего вокруг. Хотя стоило обернуться, и они увидели бы меня. Оставалось только окликнуть Али и выстрелить.
Масудов замолчал, вспоминая тот вечер. Рамзан нетерпеливо ждал.
– Я так и не смог выстрелить в тот вечер, – продолжил старик, – словно кто-то держал мою руку, не давал пальцу нажать на курок обреза. Я ненавидел твоего деда, жаждал его смерти. Но девушка рядом с ним была так счастлива, что я не решился сделать это у нее на глазах. Чем-то она напомнила мне мою мать в молодости, какой я запомнил ее с детства. Они вернулись к его такси, сели в машину и уехали. Я подумал, что лучше убью его завтра. Я уже знал, где мне искать Али. Решил, что утром подойду к его машине на стоянке. Утром люди редко брали такси. Сяду, он узнает меня, и я выстрелю из обреза ему в лицо. Я долго не мог уснуть. А потом, когда уже светало, просто провалился в сон. И вот тогда я увидел так четко, словно был рядом, как все произошло тогда в горах, на охоте. Мой брат Иса увлекся, преследуя раненого оленя, вырвался вперед и просто попал под выстрел друга. Он умер на руках у Али, который ни в чем не виноват, все произошло случайно. Но пролитая кровь разделила два рода. А я уже знал, что это несправедливо. Да, я сделал все так, как того требовал обычай, – я пришел на стоянку такси утром, сел в машину. Али сразу узнал меня, но не стал убегать, не пытался сопротивляться. Я навел на твоего деда обрез, а он просто смотрел на меня. И по его глазам я увидел, что мой сон – это правда. Он не виноват. Я опустил обрез и простил его.
Старик снова замолчал. Рамзан напряженно смотрел на него:
– Все мои родственники – ваши должники. Если бы не вы, я бы не родился на свет. Обычай говорит, что мы все должны выполнять любые ваши просьбы. Я все сделаю.
– Ты не можешь сторожить меня, – произнес Масудов. – Скажи об этом своему дяде Руслану, пусть пришлет другого человека.
– И это все, о чем вы хотите попросить меня? Зачем? Неужели вы не хотите убежать отсюда?
– А разве ты сможешь мне в этом помочь? – усмехнулся старик. – Никогда не обещай того, чего не можешь выполнить.
Рамзан опустил глаза, задумался. Снаружи завывал ветер. Его резкие порывы свистом отзывались в жестяной трубе, идущей к сводчатому потолку от газовой горелки. Синий огонь за стеклянным окошечком то раздувался, то прижимался к колоснику, отбрасывая призрачные сполохи на старые кирпичные стены.
– У меня есть родственники в Москве. Если я им скажу, они смогут вам помочь, – проговорил парень.
* * *Этой ночью погода была по-настоящему жуткой. Из нависших над Подмосковьем низких туч сыпал колючий дождь. Его разносил, разбрасывал порывистый ветер. Деревья в лесу гнулись под его порывами, скрипели. В такую погоду, как принято говорить, и плохой хозяин собаку на двор не выгонит.
Маша, сидя на корточках, орудовала саперной лопатой. Лесной песок копался легко, но лезвие постоянно упиралось в толстые корни. Молодая женщина то и дело вытирала лоб тыльной стороной ладони и вновь принималась за работу. Подкоп под старую ель худо-бедно, но продвигался. Рядом со стволом росла горка песка. Короткий черенок лопаты уже целиком погружался в наклонную яму, уходящую под ствол.
Ни одной звезды на небе, луна даже не угадывалась сквозь тучи. Но за шоссе край неба был подсвечен огнями Москвы. За близкой оградой на возвышенности сиял подсветкой дворец Глотова. Так что света вокруг было более чем достаточно. Только под разлапистой старой елью царила почти кромешная темнота. Маша поправила капюшон брезентовой куртки, нагнулась и посветила в подкоп миниатюрным, похожим на шариковую ручку фонариком. Тонкий луч прошелся по зачищенным лопатой стенкам, метнулся вверх и уперся в сплетение толстых корней.
– Дело сделано, – прошептала молодая женщина и ощупала рукой толстые корни. – Надежная опора. А вот перчатки взять не догадалась, все ладони стерла.
Маша глянула на часы – в условленное время укладывалась. Она подтащила к подкопу тяжелый гидравлический домкрат, какие используют при ремонте грузовых машин и на пунктах шиномонтажа. В подкоп под огромной вековой елью легла сбитая из нескольких толстых фанерных листов квадратная пластина, на нее соскользнул домкрат. Маша пару раз качнула рычаг и проверила рукой, попал ли упор в сплетение корней.
– Порядок, можно работать.
Рычаг совершал мерные движения. Корни потрескивали, земля медленно приподнималась. Свободной рукой Маша притронулась к толстому стволу, тот вздрагивал как живой от напряжения, щелкал.
– Еще один качок, еще один... – подбадривала себя Маша. – Все получится.
Толстые корни приподнимались, отрываясь от более тонких, оставшихся в земле. Засвистел в верхушках деревьев ветер, сыпанул дождь. Под Машей зашевелилась земля, захрустели корни. Она еле успела отскочить в сторону. Огромная ель, поднимая вместе с собой огромный пласт земли, наклонилась в сторону высокой ограды поместья. Несколько секунд она балансировала, словно раздумывая над тем, что происходит, что заставило ее покинуть насиженное место, а затем с оглушающим хрустом рухнула прямо на ограду. Покосились, разъехались стойки, из них посыпались, ломаясь, бетонные секции. Спираль «колючки» придавил к земле тяжелый ствол и мохнатые лапы ели. Две ближайшие видеокамеры наблюдения смотрели теперь – одна в небо, вторая уткнулась объективом в землю. Оборванные кабели беспомощно свисали с уцелевших сторон ограды.
– Рассиживаться нечего, – Маша сунула саперную лопату в брезентовый чехол, болтавшийся на поясе, и, пятясь, поволокла тяжелый гидравлический домкрат в кусты.
* * *Охранник, сидевший во флигеле перед мигающими мониторами наружного наблюдения, морщился. Ветер так раскачивал камеры, что изображение прыгало; то и дело по экранам проходили полосы помех, капли летящего параллельно земле дождя заливали объективы.
– Черт знает что творится, – проговорил охранник, прихлебывая горячий кофе.
Здесь, в операторской, было тепло и уютно, не хотелось думать о том, что происходит на улице. Внезапно на двух мониторах произошло что-то странное. Мелькнула огромная тень, будто камеры накрыли пологом, а затем на экранах замельтешил электронный снег.
– Этого еще нам не хватало, – пробурчал оператор и принялся щелкать кнопками. – Сдохли камеры, – резюмировал он, убедившись, что сигналы от них вообще не поступают. – Кабели, что ли, оборвало, или коротнуло из-за дождя?
Пришлось выбираться из-за стола. Вскоре оператор и один из охранников уже шагали под дождем к месту обрыва. Отделенные от них сетчатым забором, пролегавшим вдоль ограды, бесновались мокрые собаки.
– Ну и ну, – оператор посмотрел на огромную мохнатую ель, упавшую поперек ограды. – Такую махину ветром вывернуло. Сто лет себе стояла, а теперь рухнула.
– Это из-за того, что просеку сделали. Раньше ветер все деревья вместе держал, а теперь на нее одну ударная нагрузка пришлась, вот и не выдержала. Такую бы елку да под Новый год на главную площадь страны поставить. А то теперь какую-то дрянь на металлическом каркасе из веточек сооружают. И еще хвалятся, что наша елка самая большая в мире.
– Мне по хрену, что там на площади стоит, мне уже трижды на Новый год дежурить приходилось, – вздохнул оператор, осматривая камеру, воткнувшуюся объективом в землю. – Окончательно сдохла. Оптику из крепления вывернуло. И кабель сейчас не нарастишь – здесь паяльник или муфта, на худой конец, нужны.
– А мне везет, – охранник трижды сплюнул через левое плечо, чтобы не сглазить, – последние новогодние праздники сполна отдыхаю. Ну, и что теперь? – спросил он, ковыряя мокрую траву носком ботинка.
– Тут уж как начохр скажет, – отозвался оператор.
– Что он скажет, я знаю. Для начала обматерит всех, а потом распорядится здесь всю ночь дежурить. Ты же можешь что-нибудь сделать? Восстанови, хоть на соплях.
– Под дождем? Тут мастерская нужна. Ночью я камеры не заменю. Да и на хрена их сейчас восстанавливать? Завтра ограду поставят, так на новые стойки уже стационарно «новье» и смонтирую.