– Ну, смотря, какие задания мне поручают.
Линда показывает ему развилку, метрах в ста:
– Вот, туда. Потом – направо, – объясняет она и добавляет: – Прости, я тебя перебила. Ты рассказывал о заданиях.
– Ну да, разные миссии, которые обычно длятся около двух лет, – поясняет Томмазо, – я работаю в сфере экономической и финансовой дипломатии. Все, что касается сотрудничества с другими странами и участия в программах развития международных отношений.
– Хм-м… не совсем понятно, и что: никаких пистолетов и чемоданчиков с долларами?
– Да нет… я работаю в сфере экономических отношений и стараюсь предотвращать возможные проблемы между Италией и другими странами и делать все, чтобы сохранить дружеские отношения. В общем, чтобы никто не делал никому мелких неприятностей.
Томмазо улыбается, потом смотрит на дорогу и снижает скорость.
– На перекрестке – куда?
– Вон туда. Мы почти приехали.
Дорога идет между виноградниками. Слева на холме – разрушенная средневековая башня. Чуть впереди, на плато, прямо из скалы бьет источник.
– Ага, возле таблички поверни, – направляет его Линда.
Томмазо только успевает прочесть надпись: «Маршрут № 1: к подножью Кансильо».
– Теперь осторожнее – дорогу развезло, – предупреждает Линда.
Несколько сотен метров по виноградникам и оливковым рощам, и появляется Голубой дом. Кажется, будто он парит между небом и землей.
Томмазо снижает скорость.
– Ты здесь живешь? – спрашивает он, потрясенный окружающим видом.
– Да. Этот дом принадлежал моим бабушке и дедушке.
– Потрясающее место, – Томмазо останавливает машину посреди дороги.
– Можешь парковаться, где хочешь. Хоть между теми двумя олеандрами.
– Вообще-то мне уже пора… – Томмазо в нерешительности наклоняет голову, и все же что-то его удерживает. – Кажется, я уже опаздываю на ужин.
– Позволь хотя бы предложить тебе аперитив – надо же мне хоть как-то тебя отблагодарить… – глаза Линды вызывающе блестят.
– Ну хорошо, – сдается Томмазо. Отпускает руль и выключает двигатель. – Но только на десять минут, не больше. Потом мне надо бежать.
Они выходят из внедорожника.
Линда опережает его, в одной руке ключи, через плечо переброшена куртка. Ветер шелестит листвой деревьев, и от его порывов волосы Линды развеваются и лезут в глаза.
Томмазо смотрит на поросшие деревьями холмы, будто находится в месте, затерянном во времени и пространстве, которого не найти на картах навигатора.
– Входи, – приглашает Линда.
Томмазо идет за ней, на мгновение задержав взгляд на мраморной табличке на двери с фамилией Оттавиани, написанной синими буквами. Все здесь кажется ему оригинальным, не похожим на вещи, к которым он привык. Подняв голову, Томмазо видит солнечные часы.
– Эти часы здесь, сколько я себя помню, – поясняет Линда, повернувшись к нему. – Их нарисовала Урсула, подруга моей бабушки, австрийка, в сороковых годах. Но честно признаюсь, я даже не разбираюсь в них.
Томмазо смотрит на нее так, будто хорошо знает, как ими пользоваться, но не подает вида.
– Nulla dies sine linea, – читает он вслух надпись на табличке справа от часов.
– Ни дня без строчки, – переводит Линда. – Это из Плиния Старшего.
Во всяком случае, так ей всегда говорили.
– Если не ошибаюсь, эти слова принадлежат знаменитому художнику Апеллесу, который не мог прожить и дня, не сделав хоть несколько мазков, – отвечает Томмазо.
Линда смотрит на него с любопытством, а он продолжает:
– Это означает: чтобы добиться желаемых результатов, нужно трудиться изо дня в день.
Кажется, что в этих словах он узнает себя.
Линда пожимает плечами.
– Возможно… Хотя постоянство никогда не было моей сильной чертой. Это же так скучно, тебе не кажется?
Вместо ответа Томмазо слегка улыбается – он явно не одобряет такого подхода, пару раз вытирает ботинки о коврик и входит вслед за Линдой в дом.
Он молча оглядывается вокруг, и в глазах его читается восхищение: этот дом излучает невероятное тепло и напоминает ему Северную Африку, куда он ездил в командировку много лет назад.
Томмазо чувствует, что это место много повидало на своем веку. Затем он улавливает необычный запах, глубокий и экзотический.
– Santalum album, – произносит он после минутного молчания.
– Но как?.. – не успевает задать вопрос Линда, как Томмазо уже отвечает:
– Белый индийский сандал, верно? Один из моих любимых ароматов.
– Да, я зажигаю его, чтобы очистить воздух, – говорит Линда, указывая на несколько разнокалиберных терракотовых ваз, расставленных полукругом в углу коридора. – К тому же он отгоняет комаров, – добавляет она.
Томмазо прикрывает глаза и вдыхает аромат.
– Напоминает Варанази.
– Ты был там в командировке?
– Нет… – он смотрит в пол, в одну точку, будто пытаясь восстановить что-то в памяти, и продолжает: – Я ездил туда, когда мне было лет восемнадцать, с двумя друзьями. Одно из моих первых путешествий. Может, после этого я и выбрал эту профессию. Вернулся и поступил на факультет политологии. И вот я здесь.
Линда пытается представить себе Томмазо в восемнадцать лет, как вдруг замечает что-то…
– Блин, нет! Только не это! – вскрикивает она и хлопает себя рукой по лбу. – Надо же, опять!
С потолочной балки по белой стене стекает струйка воды, которая уже образовала лужицу на терракотовом полу.
– У меня сломана крыша… не хватает нескольких черепиц, – объясняет она Томмазо, слегка снизив тон. – Когда идет сильный дождь, она начинает протекать.
Томмазо поднимает глаза к балкам и обдумывает эту проблему.
– Что-нибудь можно сделать?
– Да там всю крышу надо перекладывать, – озабоченно отвечает Линда. – Прости, я на минутку, только тряпку принесу, а ты пока располагайся.
Она выскакивает из гостиной, бормоча что-то и ругая строителей.
Томмазо все еще стоит – ему не хочется оставлять мокрые следы на кожаном диване; хотя брюки у него почти высохли, ему не очень комфортно.
Он с интересом осматривает комнату. Мебель от времени уже покрылась патиной, но отлично сочетается с современными аксессуарами, и все это создает оригинальную атмосферу. Вешалка из кованого железа, деревянная коробка, декорированная призматическими штампами, три сдвинутые вместе белые тумбочки, на которых стоит телевизор, мраморная колонна с люстрой из выдувного стекла: эти разностильные вещи, собранные вместе, звучат в унисон, как музыкальная партитура.
Линда возвращается, держа в одной руке тряпку, а в другой – мужскую рубашку нежно-оранжевого цвета, которую она отыскала в дальнем углу шкафа в спальне. Наверное, оставил какой-то ее бойфренд.
Она протягивает ее Томмазо со словами:
– Возьми, она сухая.
Томмазо какое-то время стоит в нерешительности, чувствует, что должен взять ее, в то же время думает, кому она принадлежала.
– Ты очень любезна, Линда, но мне все равно пора, – отвечает Томмазо, но она настаивает:
– Ладно тебе, надень. Все равно твоя еще сырая, ты не можешь так ходить.
– Ну ладно, – соглашается он, хотя и не помнит, чтобы когда-нибудь носил одежду подобного цвета.
Мгновение он колеблется, затем расстегивает свою рубашку и вешает на спинку стула.
Линда стоит и наблюдает за ним, иногда задерживая взгляд: мышцы груди образуют два идеальных полукруга, вокруг пупка параллельные линии пресса. Тело светлое, без волос, соски темно-коричневые и блестящие.
Томмазо думает, что не очень удобно раздеваться перед незнакомой женщиной. Но это переодевание кажется ему каким-то первобытным ритуалом, который он должен размеренно исполнить – что он и делает.
Он берет рубашку, надевает ее (по спине пробегает холодок), медленно застегивает пуговицы, оставляя свободными только две, возле воротничка.
– Ну вот и все.
Он собирается заправить рубашку в брюки, но Линда подходит к нему и инстинктивно, не задумываясь, останавливает, слегка дотронувшись до его руки.
Первый контакт.
– С ума сошел? Ее же навыпуск носят!
Томмазо улыбается, а Линда тут же отходит, берет с комода два бокала и ставит их на столик из эбенового дерева, глядя ему прямо в глаза.
– А тебе идет этот цвет, – говорит она.
– Издеваешься?
– Нет, правда.
Она исчезает в кухне и через мгновение появляется с бутылкой «Просекко ди Валдоббьядене».
– Вижу, ты тоже попутешествовала немало, – говорит Томмазо, указывая на фотоинсталляцию на стене. – Ты побывала во всех этих местах?
– Если бы! – вздыхает Линда, разливая вино по бокалам. – Это просто открытки, мне их прислали. При этих словах глаза у нее загораются. – А теперь выпьем, а то тебе скоро ехать, верно? – она подмигивает, затем берет два бокала и протягивает один Томмазо.
– Спасибо.
– Это тебе спасибо за то, что подвез, – она подносит к его бокалу свой, и раздается тонкий звон хрусталя.
Томмазо делает глоток, не сводя с нее глаз, завороженный естественностью, с которой она двигается и говорит: сочетание живости, иронии и неподдельной грации, вызывающее какое-то странное щемящее чувство. Ладони у него горят.
Внезапно зазвонил телефон, это выводит его из транса.
Томмазо делает глоток, не сводя с нее глаз, завороженный естественностью, с которой она двигается и говорит: сочетание живости, иронии и неподдельной грации, вызывающее какое-то странное щемящее чувство.
Он достает его из кармана брюк и недовольно смотрит на дисплей.
– Надин, – говорит он, но не отвечает на звонок.
– Похоже, десять минут закончились, – Линда разводит руками и неотразимо улыбается.
– Да, пролетели незаметно, – соглашается Томмазо, глядя на наручные часы. – Мне пора бежать.
Он спешно хватает сырую рубашку.
– А с этой что делать? – спрашивает он, указывая на ту, что на нем.
– Оставь себе, она мне не нужна.
– Ну спасибо. Мне было очень приятно, – он протягивает руку и на прощание целует ее в щеку, что ему совсем несвойственно.
– Мне тоже приятно. Пока.
Закрывая дверь, Линда думает, что, наверное, все дело в магии неожиданности. Особенно в такие дни, когда все идет не так.
Глава 5
Воскресенье, воздух пронизан солнцем, и Линде хочется, чтобы этот день никогда не кончался. Они бегут уже километров десять, наслаждаясь теплом и ароматом майского утра. Счастливые и усталые, они еще находят в себе силы, чтобы шутить, улыбаться, подтрунивать друг над другом. Они договорились встретиться в десять, на развилке у Голубого дома, и оттуда побежали через виноградники, до лесной опушки. Давиде пришел без опозданий, в футболке, шортах, кроссовках с датчиками, подключенными к iPhone.
Линда уже ждала его, в коротеньких шортиках и облегающей майке, завязав волосы в высокий хвост. Уж на пробежку-то она никогда не опаздывает.
После того как Линда увидела Давиде на концерте, он звонил ей два раза: в первый раз дежурно поинтересовался, как у нее дела, а во второй – спросил, не хочет ли она побегать вместе.
Разумеется, Линда не заставила себя упрашивать: этот парень ее заинтриговал, и она не прочь пообщаться с ним, особенно после секса в машине.
Она принимает вызов и хочет доказать ему, что хороша не только в постели.
– В конце дороги остановимся и минут пять поделаем растяжку, потом продолжим, – говорит Давиде уверенным голосом личного инструктора.
– Уже устал? – подначивает его Линда, слыша его тяжелое дыхание.
– Вовсе нет… Я это ради тебя говорю, – он легонько хлопает ее по попе: ни дать ни взять барабанщик.
– Ради меня? – удивленно переспрашивает она, но в глубине души радуется, что доказала свое превосходство. – По тому, как ты дышишь, и не скажешь…
– Хочешь, чтобы завтра у тебя разрывались от боли икры? – Давиде пытается выровнять дыхание и делает глубокий вдох. – Послушай, что я говорю: после трех таких спусков и подъемов, какие мы только что пробежали, растяжка не помешает.
– Ну ладно, – сдается Линда, хотя чувствует такой прилив энергии, что пробежала бы еще пару километров.
Они пробегают проселочную дорогу и останавливаются на опушке.
Теперь уже и она дышит прерывисто, хотя и пытается показать Давиде, что еще в норме, но ноги устали. Они расслабляют мышцы, делая прыжки на месте. Давиде слегка расставляет ноги и начинает отжиматься. Затем Линда приступает к растяжке, наклоняясь вперед до тех пор, пока не дотягивается до лодыжек. Она сознательно провоцирует его, хотя и не знает его реакции, но видит, что он не отводит глаз от ее груди, такой упругой, высокой… Почти четвертый размер, который не поддается никаким законам гравитации.
– Теперь парочка упражнений, – наконец говорит Давиде, с трудом отрывая взгляд от ее аппетитной груди.
Он берет себя за правую лодыжку и тянет ногу как можно выше. Линда повторяет за ним, но она рассеяна… ее мысли направлены на соблазнение. Они вместе повторяют упражнение для левой ноги, затем Давиде предлагает ей сесть на мягкую траву.
Они сидят напротив друг друга, как в зеркальном отражении. Линда разводит ноги вслед за Давиде, высоко поднимает руки, вытягивает их по диагонали в направлении правой ноги, потом в центр, потом в сторону левой ноги. Потом последовательность повторяется, и их руки соприкасаются.
И в тот момент, когда она хлопает себя по пяткам, их тела притягиваются.
Она улыбается, а потом со всей силой бьет его кулаком в живот.
Давиде издает что-то вроде животного рычания, чувствует, как воздух выходит из легких, и сгибается пополам.
Пытаясь восстановить дыхание, он растерянно смотрит на нее.
– Ты с ума сошла? Мне же больно!
– Да ладно? – удивляется Линда. – Ты что, такой слабак?
– Ну да, размечталась… так я тебе и сдался! – отвечает Давиде, гордо выпрямляясь, и лицо его принимает обычное выражение.
Через пару секунд они уже улыбаются.
– Неплохо у тебя получилось… – не успел он договорить, как она резко хватает его за руку и увлекает к густым деревьям.
Линда порывисто обнимает его за плечи и целует в губы.
Давиде отвечает на поцелуй, раздвигая ее зубы языком и срывая резинку с ее волос: светлая грива падает ему на глаза, в беспорядке струится по плечам.
Линда увлекает Давиде на землю, на ковер из травы и листьев, лбы стиснуты, ее волосы упали на его лицо, губы слились в поцелуе, языки страстно сплелись.
Она горячо, нетерпеливо изгибается, прижимается к нему всем телом, не давая двигаться.
Давиде пытается поднять голову и заглянуть ей в глаза, но она с силой запрокидывает ее, прижимая к траве. Он реагирует на ее натиск, они переворачиваются, и Давиде оказывается сверху. Она смотрит на него: зрачки расширены, рот приоткрыт, щеки горят. Его нога меж ее ног, возбужденное лицо выдает его беспокойство. «До ближайших домов далеко, – думает он, – и все же они на открытом участке, в разгар воскресного утра, кто-нибудь может их увидеть». Но Линда больше не может ждать, он нужен ей прямо сейчас; ловким движением, будто исполняя какой-то боевой прием, она снова берет над ним верх и прижимается со всей силой.
Она целует его в губы и шею, потом, проводя языком по уху, слегка покусывает мочку. Она стягивает с Давиде майку, развязывает шорты и просовывает руку внутрь.
– Погоди-ка, – говорит он, пытаясь ее остановить, но их тела так близки, что она не желает его слушать, а он бьется, как зверь, загнанный в ловушку.
– Да подожди ты, черт! – Давиде хватает ее за запястье.
Линда останавливается, поднимает голову в недоумении.
– Что такое?
– Ничего, – отстраняясь, отвечает Давиде, опирается на локти и подозрительно оглядывается.
– Ты не хочешь? – спрашивает она, вытаскивая руку из его шорт.
– Хочу, просто…
Он снова озирается, как будто они находятся на вражеской территории, куда вот-вот нагрянут вооруженные войска.
– Прямо так, у всех на виду? А вдруг кто-нибудь придет?
Линда медленно качает головой, ее взгляд гаснет.
– Ну, как хочешь, – говорит она шепотом с напускным равнодушием, вынимая из волос сухую травинку. – Мне все равно.
Она встает, отряхиваясь. Уж она-то знает: иногда надо ослабить хватку. Линда делает вид, что собирается уходить, и Давиде реагирует так, как прописано в учебнике.
– Ну уж нет, Линда, – говорит он, хватая ее за запястья. – Зато мне не все равно.
Он прижимается к ней и горячо целует, его язык завладел ее ртом. Давиде опрокидывает ее на землю и охватывает бедра. Гладит рукой ее волосы, шею, спускается до груди и одним движением срывает с нее шорты и трусики.
Он чувствует себя первобытным человеком в этом взрыве инстинктов и чувств.
Давиде смотрит на Линду, вдыхает аромат ее тела, его дыхание так близко, что движения и чувства сливаются, как магма. Теперь уже она пытается оказать сопротивление, но это всего лишь игра. Все, что ему остается, – это занять место между ее гладкими и крепкими бедрами и погрузиться в их влажное тепло.
Все сомнения, мешавшие ему еще несколько секунд назад, растворились в бурной реке, которая увлекает их, унося все мысли и не давая дышать.
Он чувствует себя первобытным человеком в этом взрыве инстинктов и чувств.
Давиде освобождается от одежды и вытягивается между ног Линды, пронзая эластичную перегородку ее женственности с одержимостью и напором, которые не в силах больше сдерживать.
Она прижимается к нему и ритмично движется вверх и вниз все с нарастающей скоростью, ощущая его в себе. Она хотела бы, чтобы это продолжалось вечность, но наконец эта плотина прорывается, и из самых глубин неконтролируемым потоком вырывается вздох, она вся содрогается, бедра ее сокращаются в судорогах, и они вместе кончают.