…И Коренга ошибся в который уже раз. Оказалось – не всё. Отнюдь даже не всё!
Один из сегванов вынес большой, прочный мешок, снабжённый лямками для ношения за плечами. Было заметно, что ремённые лямки пришили к нему только вчера. Коренга успел подумать о неожиданно щедром подарке в дорогу и о том, что, кажется, ничем такого подарка не заслужил, но в это время Эория, повернувшись, зашла почти по пояс в воду – и, раскинув руки, обняла нависший над нею нос «Поморника».
Так обнимают, прощаясь, живое разумное существо. Так сам Коренга обнимал бы Торона, если бы злая судьба надумала их разлучить.
– Прощай, добрый «Поморник», – произнесла Эория по-сегвански совершенно те же слова, которые Коренга только что произносил про себя по-веннски. – Служи верно моему батюшке и побратимам… Да пребудет с тобой частица меня, чтобы нам крепче помнить друг друга!
Коренга не заметил, когда она вытащила длинный боевой нож… Вот она, не поморщившись, чиркнула им по мякоти левой ладони – и на скуле корабля рядом с форштевнем запечатлелась кровавая пятерня. Эория быстро окунула руку в морскую воду (отнюдь не пресную, как в окрестностях Галирада, а горько-жгуче-солёную, в чём Коренга вполне убедился накануне) и крепко сжала кулак.
Воин, державший заплечный мешок, опустил его наземь.
Эория вернулась на берег, вся одежда на ней внизу была мокрая, в том числе сапоги, но она не обращала на это внимания. Может, и вовсе не замечала. Чугушегг шагнул ей навстречу, они обнялись… Коренга отвёл глаза. Он знал подобные объятия, когда и руки разжать невозможно – сказать и услышать ещё одно слово, ещё раз вдохнуть родной запах, ещё хоть на миг ощутить рядом знакомое тепло!.. – и понимаешь, что вечно так стоять невозможно, что расставания всё равно не избегнуть, это как повязку от раны – рвать, так лучше уж сразу…
И вот наконец кунс Сквиреп Чугушегг отстранился от дочери, в последний раз провёл ручищей по пепельно-золотым волосам… И стремительно, не оглядываясь, взбежал на мостки, и «Поморник» сразу ударил вёслами, разворачиваясь и уходя прочь от берега. А Эория, точно так же не оглядываясь, вскинула на плечи мешок и внешне спокойно велела своим ошеломлённым попутчикам:
– Идём, что ли.
И первая зашагала прочь от моря, к дюнам. Там, как они полагали, должна была отыскаться дорога на Фойрег.
ГЛАВА 19 Дым вдалеке
Торон подбежал к хозяину, неся в зубах непристегнутый поводок, и сунул его Коренге в руки. За несколько дней в море сильный пёс успел соскучиться по работе, которую выполнял в охотку и без особой натуги. Коренга поводок принял и… тут же сам взялся за рычаги, помогая собаке, хотя помощи на самом деле не требовалось. Ему тоже хотелось размяться, тело требовало движения. К тому же – он знал это из опыта – за ручной работой всегда думалось не в пример лучше, чем в праздности, а поразмыслить ему сейчас ох было о чём!
Ну вот например: что такого он, Коренга, умудрился ляпнуть в присутствии кунса, что тот взял и внезапно отправил на берег свою любимицу дочь? И как ему, Коренге, теперь вести себя с этой сегванкой, которая если вспомнить увиденное на палубе «Чагравы» – кому угодно способна кости переломать?.. Чего она будет ждать от него и как ему, Кокориному сыну, перед нею не оплошать?
Взять прямо так спросить её? Небось не ответит да ещё выругает, и будет права: не ко времени полез, ведь все мысли её наверняка там, на уходящем от берега корабле. Подождать, пока сама скажет? А если не скажет?..
Кожаная тележка между тем катилась вперёд, руки и спина радовались привычной работе, так что мало-помалу Коренга от непосильных загадок обратился мыслями к насущному. Привыкший осязать дорогу под колёсами тоньше и пристальней, чем другие люди – землю босыми ступнями, он отметил, что песок здесь был совсем не такой, как дома, по берегам рек и озёр. Даже довольно далеко от воды он оставался влажноватым и очень плотным, колёса тележки легко катились по нему вместо того, чтобы вязнуть и застревать. Только у самого подножия дюн песок, кажется, подсыхал. Там он выглядел совсем белым. Такой белый песок водился в иных местах по берегам чистых веннских речушек. Из стольного Галирада за ним каждый год прибывали посланцы мастеров-стекловаров…
Сегванка по-прежнему не оглядывалась на море, и Коренга её понимал. Или думал, что понимает. Точно так же он сам уходил с сольвеннским торговым обозом, а отец и два брата стояли у ворот маленького погоста и были ещё совсем рядом, окликни – услышат, протяни руку – дотянешься… Но – легла межа, и нельзя шагнуть через неё назад. Один только способ вернуться – пройти весь путь до конца.
…А привычный взгляд тем временем оценивал обращённый к морю травянистый бок дюны, и Коренга уже прикидывал, как они с Тороном полезут по сыпучему склону наверх. И не просто полезут, а ещё постараются не отстать от двоих быстрых ходоков. Кабы на смех не подняли, а то и вовсе вперёд без них не ушли…
«Да пускай себе идут, коли ждать покажется неохота. Мы небось в товарищи не навязывались!»
Подумав так, Коренга сразу успокоился. А успокоившись, тут же отыскал приемлемый подъём справа, где высокая песчаная волна шла на убыль, уступая место другой. Там густо росла длиннопёрая, сизо-зелёная в белую полоску трава. Она шуршала на ветру, точно сухая берёста. Коренга погладил её рукой и сразу о том пожалел. При малейшей неосторожности края длинных перьев резали, словно тонкие зазубренные ножи. Он сразу испугался за Торона, но тот, хранимый густой шубой, спокойно шагал вперёд. Только отворачивал морду, но которой норовили хлестнуть опасные перья.
А ветер, между прочим, тянул с берега к морю. И доносил отчётливый запах болота. Да не того благодатного мха, где по осени каждая кочка красна будет от ягод, а самой настоящей травяной топи, куда, не знавши, лучше не соваться, не то обратно не выйдешь. Здесь, под прикрытием дюн, этот запах только сделался ощутимей…
Коренга не понукал пса, но Торон, помахивая хвостом, вытянул его тележку наверх едва ли не прежде, чем туда добрались сегванка и державшийся сзади крадун. Молодому венну показалось, что Эория успела намять плечи лямками тяжёлого мешка, но виду, конечно, не подавала. Потом Коренга посмотрел туда же, куда смотрели его спутники, в глубь страны. Он больше всего боялся увидеть перед собой сплошное море песчаных дюн, одна другой выше и круче, и успел испытать обличение, когда ничего подобного впереди не открылось.
Оказывается, дюны стояли высоким валом лишь возле самого моря. Дальше они делались ниже и постепенно сглаживались в какое-то подобие пустошей, поросших кустами и густым сосновым стлаником – видно, разрастись ввысь соснам здесь не давали свирепые морские ветра. Заросли выглядели далеко не сплошными, было похоже, что между ними вполне удастся пройти и даже проехать, но вот поодаль…
С прозурного[33] места на гребне береговой дюны было хорошо видно, что запах болота Коренге отнюдь не примерещился. Верстах в двух песок проседал низиной – такие низины венны называли чуротами, – и там, за сплошной стеной высокого тростника, угадывались разводья. Немного подальше разводья сливались в одну блестящую гладь, нарушенную невысокими островами. Весна пришла в Нарлак много раньше, чем в страну сольвеннов и подавно в веннские леса, – снега нигде уже не было видно, а на просторах болот вовсю хлопотала пернатая жизнь. Коренга не удержался от мысли, что там били крыльями, ныряли за пищей те самые гуси-лебеди, которым предстояло вить гнёзда, выводить птенцов на лесных озёрах веннской страны… На заводях речки по имени Черёмуховый Юг…
Кстати, пока они шли к дюнам и карабкались наверх, успело взойти солнце, и Коренга наконец-то разглядел: над горизонтом громоздились не облака, а именно горы. По крайней мере, туч с белыми пятнами снеговых залежей он никогда ещё не видал!.. А между горами и болотом в ясное утреннее небо поднималось сразу несколько тонких дымков. Наверное, именно там, на благополучном удалении от моря, и пролегал фойрегский большак. И дымки происходили от костерков, вкруг которых торговые ватаги сердечно молились перед тем, как пуститься на север. Или, может быть, наоборот – устраивались поесть и как следует отдохнуть после очень спешного и долгого, более суток, утомительного перехода на полдень.
Ибо, сколько бы ни рассуждал Коренга о вековых изменениях в прохождении Змея, существовала граница, южнее которой чудовище ни разу пока ещё не забиралось. И эта граница пролегала как раз в здешних местах, почему, собственно, и выбрал этот берег кунс Чугушегг. Змеев След, извечная гроза путешествующих по Нарлаку, пролегал севернее, и морской кунс это знал. Отсюда до самого Фойрега больше нечего было опасаться.
Вот только выбираться здесь с морского берега на безопасный большак выглядело безнадёжной затеей. Может, лишь Коренга с Тороном сумели бы одолеть болотный разлив, да и то разве от смерти спасаясь.
Эория первая подала голос.
– Значит, пойдём вдоль моря, – тряхнув головой, словно бы подытожила она так и не высказанные мнения. Повернулась и зашагала вниз.
Коренга передвинул рычаг, убирая колёса, отпустил поводок Торона и лихо, как в саночках, съехал с дюны, только жёсткая трава засвистела под днищем.
Крадун по-прежнему молча поплёлся следом за ним, тщательно выбирая дорогу, чтобы не порезаться. Он был босиком.
ГЛАВА 20 Птицы летят
Поскольку на широченной песчаной береговой полосе никто чужой не мог появиться незаметно, Коренга освободил Торона от попонки и пустил пса резвиться и гулять на свободе. Обрадованный кобель то отбегал понюхать травяной кустик, то задирал лапу у одинокого камня, то возвращался к хозяину, чтобы весело толкнуть его под руку носом. Коренга знай раскачивал гладкие рычаги, вращая добротно смазанные колёса. По слежавшемуся песку ему не составляло труда ехать со скоростью бодро идущего человека. Так что отстать от спутников он не боялся.
«А хоть бы и отстать. Я их себе в артельщики не выпрашивал…»
Он посмотрел на Торона, который, точно щенок в снегу, с разбегу кувыркался в песке, подвёртывая голову к плечу и падая на спину, – крылья, бесполезные для полёта, нимало не мешали ему в этой игре. Коренга невольно подумал, как хорошо было бы им тут просто вдвоём. Без галирадского оборванца, неизвестно что затаившего на душе, и угрюмой сегванки, полагавшей, будто незаметно поправляет лямки мешка.
Солнце поднялось уже высоко, близился полдень…
Коренга чуть повернул передние колёса тележки, подъехал к Эории и сказал ей:
– Ты невесела, госпожа. Хочешь, я тебя позабавлю?
Дочь кунса даже приостановилась.
– Чем же ты, хърный[34], меня позабавишь? – бросила она презрительно. – Ноги свои покажешь? Так я их уже видела…
Коренга, давно отученный жизнью от лишней обидчивости, ответил:
– Если ты ненадолго придержишь шаг, госпожа, я покажу тебе кое-что такое, чего ты, может быть, и не видала.
– Стоило пускаться из дому, чтобы то и дело устраивать привалы! – буркнула Эория, продолжая идти. – Если устал, мог бы прямо об этом сказать! – Тем не менее ещё через десяток шагов она всё же остановилась и спустила наземь мешок. – Ладно, показывай, что там у тебя за диковина.
Насколько мог понять Коренга, добрые сегванские Боги наделили её силой и выносливостью на зависть любому мужчине. Он сам видел, как Эория гребла на «косатке» и не просила подмены. Но вот привычки бесконечно шагать, неся тяжёлый мешок, у неё не было, да и откуда бы? Лишь каменное упорство, примета морского племени. У неё и сам-то мешок явно сшит был людьми, понятия не имевшими о дальних пеших дорогах. Лямки сидели слишком близко друг к дружке, поясной перевязи, облегчающей груз, не было и в помине. Наверняка под рубашкой и кожаной свитой белые плечи уже покрылись саднящими красными полосами… Но разве она проговорится об этом?
Коренге пришлось сложиться в поясе и даже нырнуть головой под передний щит тележки, чтобы наконец вытащить длинный плотный чехол. Ещё некоторое время ушло на то, чтобы распутать добротно стянутые завязки. Эория наблюдала за действиями венна, тщетно пытаясь скрыть любопытство.
И вот наконец под руками Коренги расправила крылья большая птица, склеенная из тонких полосок луба и сквозистых[35] пластин блестящего, высушенного под гнётом рыбьего пузыря. От птицы тянулась бечева, намотанная на катушку.
Ветер по-прежнему дул ровно и сильно. Коренга поставил птицу на особый упор, отъехал прочь, разматывая натянувшуюся бечеву, затем повёл рукой вверх. Опыт в таких делах у него был немалый. Птица подпрыгнула, вильнула туда-сюда, стукнулась о песок хвостом раз, другой… И стала набирать высоту. Упругий ветер бил в полупрозрачные крылья, и они, выгибаясь, играли и переливались на солнце.
Летучая птица невольно притягивала взгляд. Эория следила за ней, запрокинув голову.
– Нашёл диковину, – всё же хмыкнула она погодя. – Я видела такие в прибрежных городах Саккарема. Там их покупают на торгу, чтобы потешить малых детей. Ещё чем удивишь?
– Прости, госпожа, – сказал Коренга. – Я знаю, ты была во всех уголках мира, а я только нос высунул из лесу на опушку. Я не удивить тебя думал, а позабавить, тоску твою отпугнуть.
Эория некоторое время молчала.
– Красивая безделица, – проговорила она затем, и Коренге померещилось, будто она слегка пожалела о вырвавшихся словах. – Похожа на рыб с прозрачными плавниками, которые выпрыгивают из волн в тёплых морях… Тех рыб не едят, – добавила она хмуро. – Костей больно много. Ты всё-таки удивил меня, венн! Какая подмога в дальнем пути от таких пустопорожних вещей?
– Будь эта игрушка немного побольше, она тянула бы мою тележку не хуже Торона, – сказал Коренга. – Тогда она была бы полезной. Как парус. Только с ней было бы нелегко управляться, большую просто так в руках не удержишь. И нужно ровное поле вроде здешнего, чтобы долго ехать в одну сторону, не то можно перевернуться. А выпустишь – она упадёт и сломается…
Эория заметила:
– Те летучие бавэшки[36], что я видела в Саккареме, бывали ярко раскрашены, в отличие от твоей, серой. Зато их никогда не делают в виде птиц, они больше похожи на прямоугольные короба… Где ты купил свою забаву?
Коренга отвёл глаза:
– Я не покупал её, госпожа. Я склеил её сам.
– Сам? – Эория, хмурясь, посмотрела на Коренгу, потом на его хитроумно устроенную тележку и, не иначе, подумала о веннском кузнеце по имени Железный Дуб и о том, что жёлудь от дуба, как яблочко от яблоньки, недалеко падает. – Но тогда откуда привезли ту, с которой ты её делал?
Коренга густо покраснел, словно его вынудили к крайней, граничащей со святотатством, степени хвастовства.
– У меня не было изрбза[37], госпожа. – Он вращал катушку, подматывая бечеву. Лубяные крылья дёргались в вышине, игрушка снижалась неохотно, дело требовало заметных усилий. Коренга неуклюже, торопливо попробовал объяснить: – Всякого ведь влечёт то, чего сам лишён… Я стал глядеть на людские ноги, на то, как бегают звери. И… однажды засмотрелся на птиц…
– Ты бы лучше сейчас на них посмотрел, да повнимательней, – вдруг совсем другим голосом сказала Эория.
И Коренга посмотрел. Только не на птиц, а первым долгом на Торона, привычно ожидая вестей и предупреждений именно от него. Кобель сидел в полусотне шагов впереди, сидел вроде спокойно, но весь вид его говорил: «Поторопился бы ты, что ли, хозяин…»
Тогда Коренга повернулся налево, в сторону матёрой земли, где за чередой дюн скрывались болота. Прибежище тысячных перелётных стай, чей отдалённый гомон продолжал доносить ветер.
Эти стаи одна за другой поднимались на крыло и улетали. Без особенной спешки и суеты – но непрерывно, повсюду, сколько хватал глаз. И не было бы в том ничего странного, вот только летели они не на север, как вроде бы повелевала весна, а на юг.
ГЛАВА 21 Тень в небесах
Коренга сразу подумал о страшном Змее, чьё скорое явление вполне могли означать эти приметы, но вслух ничего не сказал. Промолчала и сегванка, хотя наверняка подумала о том же. Мысли о скверном имеют свойство притягивать несчастья, роящиеся по ту сторону бытия. Произнесённые вслух, они напрямую зазывают в гости беду! Тем не менее Коренга сразу подтянул к себе летучую птицу и, отняв крылья, запрятал её в чехол. Эория вскинула на плечи мешок, и они не мешкая продолжили путь в ту же сторону, куда уходила вся прибрежная живность, – на юг. Это ещё не было бегством; просто, когда речь заходит о том, чтобы спасаться от Змея, спешка поднимается нешуточная! Но галирадскому мошеннику[38] пережитые злосчастья, по-видимому, подарили слишком тонкий нюх на опасность. От него не укрылось начало всеобщей встревоженности. Он приблизился к тележке Коренги неуверенными движениями собачонки, привычно ждущей пинка, и тихо спросил:
– Добрый господин мой… не прогневайся… что-то случилось?
– Пока ничего, – сказал Коренга, думая, как бы избежать прямых упоминаний о Змее. – Нам лишь кажется, что с моря может пасть превеликое ненастье, и мы прибавили шагу, чтобы с ним по возможности разминуться.
Тут же оказалось, что он сильно недооценил осведомлённость «живого узорочья». Оборванец был явно наслышан о прохождениях свирепого Змея. Серея лицом, он оглянулся на море, хотя там по-прежнему ничего не было видно, потом то ли всхлипнул, то ли вскрикнул – и пустился бежать.
Если до этого времени молодой венн ещё гадал про себя, он ли срезал у Шанявы кошелёк или другой кто, тут уж никаких сомнений у него не осталось. Он помнил, с какой невозможной быстротой улепётывал на торгу замеченный вор. Увидев такое раз, не скоро забудешь, а увидев вдругорядь – тотчас вспомнишь. Крадун понёсся вперёд так, словно за ним погнались с немедленной смертью. Бдительный Торон поставил торчком уши и направился было следом.