– Намучаемся мы в дороге с этими толпами крестьян! – покачал головой Худион, будто не слыша ворчаний Фомы. – Ох и намучаемся!
– Эти люди тоже крестоносцы, у них у всех на одежде нашиты красные кресты, – заметил Потаня. – Нельзя негодовать на людей, решившихся на святое дело.
– Кресты на одежду нашили, а ествы в дорогу не припасли, – сердито усмехнулся Фома. – Эх, горе-крестоносцы! Нам до Святой земли еще топать и топать, а крестьяне, что в хвосте плетутся, говорят, уже последние сухари догрызают. Эдак они все в пути передохнут и без сельджукских стрел!
– Будто у нас припасов навалом, – мрачно сказал Домаш.
После этой реплики у костра повисла тишина, поскольку добавить к сказанному было нечего.
Из-под стоящей неподалеку повозки доносился храп, там спали вповалку русские ратники. За повозкой белели в темноте две палатки. Из одной был слышен натужный кашель деда Пахома, из другой – девичий голос, что-то недовольно говоривший по-гречески.
– Совсем сдал Пахом, – вздохнул Худион. – Кашель его душит, а тут еще пыль и жара. Даже не верится, что конец сентября стоит.
– Говорят, в Палестине еще жарче, – обронил Костя, – воды там мало, а кругом песок да камень.
– Хороша святая землица, нечего сказать! – язвительно проговорил Фома.
У него в этот вечер было плохое настроение.
Девичий голос в палатке ненадолго смолк, потом зазвучал опять с той же раздраженной интонацией.
– Ох и намучается Василий со своей гречанкой! – промолвил Домаш, борясь с зевотой. – Телом Доминика хороша, однако нрав у нее, похоже, скверный.
– Не хвали жену телом, а хвали делом, – бросил Фома.
– Анфиска видели, какая смурная ходит, – понизив голос, произнес Костя. – Ревнует она Василия к жене его.
– Доминика поистине Богом Василию ниспослана, ибо она спасла его от смерти, – тихо проговорил Потаня. – А нрав… У какой женщины он хорош?
И вновь у костра водворилось молчание, лишь шумно зевал Домаш и потрескивало пламя.
От соседних костров, мерцающих в ночи, тоже доносились голоса. Тут и там звучала непривычная русскому уху немецкая речь.
Постепенно лагерь затихал, погружаясь в сон. Гасли один за другим костры.
С рассветом крестоносное войско было уже в пути, стремясь поскорее достичь Никеи.
Город открылся взорам крестоносцев после полудня.
Сверкала на солнце голубая гладь широкого Асканского озера, на берегу которого раскинулись белокаменные кварталы Никеи. За этот город когда-то шла долгая борьба между ромеями и сельджуками, покуда ромеи с помощью крестоносцев первой волны не захватили Никею в свои руки. Теперь в Никее находился сильный греческий гарнизон.
Дальше к юго-востоку простирались владения иконийского султана. Это был не самый сильный из сельджукских правителей, но, бесспорно, самый воинственный. Не проходило года, чтобы сельджуки не грабили приграничные земли Византии.
Военачальник ромейского гарнизона не впустил крестоносцев в Никею, ссылаясь на приказ императора Мануила. Войску Конрада пришлось расположиться станом на берегу озера, неподалеку от городских стен.
Через своего посла Конрад потребовал у никейских архонтов съестных припасов на три дня для своего войска, пригрозив в случае отказа предпринять штурм города. Греки предпочли предоставить крестоносцам продовольствие, чтобы не доводить дело до вооруженного столкновения. Съестные припасы были выданы ромеями и толпам крестьян.
Здесь, на обласканной солнцем земле, русичи впервые увидели дерево смоковницу.
– Глядите, – говорил им проповедник Бернар Клервосский, – листьями этого дерева укрывали свою наготу самые первые из людей – Адам и Ева, – вкусив запретного плода с древа познания. После чего Господь изгнал их из рая.
– Правда ли, святой отец, что рай земной начинается там, где течет река Иордан? – обратился к проповеднику любознательный Потаня.
– Правда, сын мой, – не задумываясь ответил аббат, – ибо та земля взрастила Сына Божия, а в реке Иордан Иоанн Креститель окрестил Иисуса, предсказав ему стать Спасителем мира.
– Не лгут ли греки, святой отец, говоря, будто в Святой земле текут молочные реки с кисельными берегами? – задал вопрос Фома.
Проповедник, по своей натуре человек пылкий и подвижный, живо повернулся к Фоме и опять же без заминки ответил:
– Греки самый лживый народ на свете, сын мой, но в данном случае они тебя не обманули. В Святой земле действительно текут молочные реки.
Когда Потаня перевел это Фоме с французского, у того глаза сделались большими от удивления, словно он воочию увидел такую реку.
– И что же, из молочной реки можно запросто напиться? – воскликнул Фома.
– Как из всякой другой, – ответил проповедник.
Бернар Клервосский, как глава монашеского ордена цистерцианцев и влиятельный бургундский аббат, всю свою жизнь боролся с ересями. В какой-то мере он считал ересью и православие. И теперь, видя перед собой русичей, аббат пытался исподволь обратить их в свою веру, хитро играя на доверчивости и наивности своих слушателей. Так взрослые завладевают вниманием детей, рассказывая им небылицы, выдаваемые за действительность.
Прогулка по окрестностям Асканского озера от стана крестоносцев до селения Ксеригордон получилась долгой, но увлекательной.
Словоохотливый аббат рассказывал русичам о сотворении мира, о мучениях Христа и вознесении его на небо, смешивая все это с древней историей и евангельскими притчами. У проповедника была располагающая к нему манера общения. Он мог запросто положить руку на плечо любому из своих слушателей, повествуя о чем-то, часто обращался к кому-нибудь из русичей, словно желая убедить в своей правоте именно этого человека.
Длинное лошадиное лицо аббата было покрыто сетью морщин, разбегавшихся от уголков глаз по вискам и щекам. На его высоком лбу постоянно блестели бисеринки пота от жары и затраченных при ходьбе усилий. Словно какой-то неутомимый дух жил в этом человеке, отрицающем покой и уединенность, которые, казалось бы, более присущи именно священникам.
Ветер трепал жалкие пряди седых волос на голове проповедника. Он же с пафосом описывал своим простодушным слушателям ход побоища, в котором сельджуки истребили множество христиан под Никеей во времена Первого крестового похода.
– Великое множество франков и норманнов погибло тогда от меча Исмаила, – молвил аббат. – Когда собрали тела убитых христиан, то они образовали подобие высокой горы. Двадцать пять тысяч крестоносцев пало в ту пору на этой грешной земле. Помянем же наших убиенных братьев, дети мои!
Однако сильнее всех речей Бернара Клервосского русичей на той прогулке поразила огромная куча из человеческих черепов, возвышавшаяся среди зарослей маквиса на окраине Ксеригордона. Некоторые черепа были разрублены ударом меча, на других виднелись страшные отметины от топоров и копий.
«Где же скитаются ныне души этих несчастных, принявших за веру Христову столь тяжкую кончину?» – думал Потаня.
Аббат громко нараспев принялся читать молитву на латыни, подняв руку с серебряным крестом. Позади него, опустив головы, стояли притихшие русичи.
В кустах щебетали юркие пташки, коим были чужды беды и горести людские. Дышала зноем земля, пропахшая семенами сухих трав.
– Почто головы погибших христиан остались лежать без погребения? – спросил Фома, когда молитва смолкла.
Потаня перевел его вопрос аббату.
Проповедник печально вздохнул и сделал грустное лицо.
– Когда воины Христовы изгнали отсюда неверных, то тела павших христиан нашли сразу и предали земле, а головы искать было недосуг, ибо война с сельджуками продолжалась. Знали бы вы, дети мои, сколько раз переходила из рук в руки эта земля со времен Первого крестового похода!
– Теперь-то можно похоронить эти черепа, – сказал Фома.
– Это не просто останки христиан, сын мой, – нравоучительным тоном промолвил проповедник. – Это своего рода памятник всем воинам, павшим за веру Христову. Это есть символ мученичества и вечного укора тем, кто избрал тот же путь борьбы с неверными. Эти черепа не просто лежат здесь грудой, они вопиют всем нам, мол, братья, отомстите за нас безбожным сарацинам!
– Надеюсь, святой отец, Господь избавит нас от подобной участи, – с еле заметной ухмылкой проговорил Домаш.
– Я каждодневно молюсь об этом, сын мой, – со смиренным видом произнес священник, хотя в его больших навыкате глазах промелькнуло недовольство ухмылкой новгородца.
Простояв под Никеей два дня, войско крестоносцев двинулось дальше в глубь Азии.
Глава вторая. Гуго Тюбингенский
На одной из стоянок Василия Буслаева неожиданно пригласил в свою палатку граф Тюбингенский. Василий и раньше замечал, что страшнолицый граф постоянно наблюдает за ним со стороны. Иногда Василий даже спиной чувствовал его взгляд, который вцеплялся в человека, словно клещ. Все рыцари в окружении короля сторонились графа Гуго, сторонился его и Василий. Однако отказываться от приглашения Василий не стал. Вместе с Василием в гости к графу отправился и Потаня, как переводчик.
Граф Гуго в палатке был один. Василий, войдя, поприветствовал его по-гречески. Граф, склонившийся над раскрытым сундуком в глубине палатки, захлопнул тяжелую крышку и выпрямился. Он ответил на приветствие Василия по-немецки.
Яркий свет от горевшей на столе медной лампы освещал лицо графа с крючковатым носом, пустой правой глазницей и шрамом на левой щеке в обрамлении длинных волос.
В этот миг Василий вдруг вспомнил о предостережении волховицы, когда она предсказывала ему будущее два года тому назад.
«Остерегайся этого человека! – сказала она тогда. – Это сам Сатана в облике человеческом!»
В памяти Василия всплыла сцена в тесной горенке, где он, склонившись над ведерком с водой, разглядывал, как в зеркале, проступивший на воде лик одноглазого длинноволосого мужа со шрамом на щеке и крючковатым носом.
«Сбываются предсказания волховицы», – подумал Василий и сел на стул, предложенный ему графом.
Потаня встал за спиной у Василия.
– Давно я хочу поговорить с тобой, витязь, – промолвил граф Гуго и тоже опустился на стул, опершись локтем на край стола.
Василию бросился в глаза перстень в виде черепа на безымянном пальце правой руки рыцаря.
Граф демонстративно слегка повернул перстень, словно проверяя, крепко ли он сидит на пальце.
– Ежели ты думаешь, витязь, что обязан жизнью девушке, которая стала твоей женой, то ты ошибаешься, – продолжил одноглазый граф. – Ты обязан жизнью мне. А через меня – Властелину Тьмы!
– Кто это – Властелин Тьмы? – спросил Василий, полагая, что речь идет о каком-то из неизвестных ему рыцарей в войске Конрада.
– Это Дьявол, проще говоря, – спокойно пояснил граф Гуго.
Потаня, переводивший с немецкого эти слова, невольно запнулся.
Василий онемел на несколько мгновений, чувствуя, как по спине у него пробежал холодок.
– Я из секты сатанистов, и все мои люди тоже, – сказал граф. – Теперь тебе понятно, витязь, отчего все меня избегают, а преподобный аббат Бернар даже боится смотреть в мою сторону. Люди во все времена боялись Дьявола, боролись с ним по мере сил. Людям невдомек, что день не существует без ночи, а добро без зла. Невозможно прожить жизнь, не навредив своему ближнему, не преступив Божьих заповедей. Все вокруг прилюдно веруют в Бога-Творца. И каждый не менее рьяно служит Вельзевулу наедине с самим собой!
Добропорядочные вельможи развращают жен и дев, отнимают последнее у бедняков, ради золота преступают закон, клянутся на святом распятии и не держат клятвы. Короли и бароны, купцы и крестьяне, монахи и блудницы – все лицемерно веруют в Господа, одновременно служа Дьяволу. Так не проще ли перестать лицемерить и не бороться с дьявольскими искушениями, которые все равно сильнее Божьего благолепия?
Граф Гуго умолк, ожидая, что ему ответит Василий.
Василий хотел было просто встать и уйти, но не удержался и спросил, как получилось, что король Конрад взял графа-сатаниста в крестовый поход.
– Король нуждался в деньгах, я ссудил его крупной суммой, – ответил граф Гуго. – Мой государь нуждался в воинах, я привел к нему целый отряд. Конрад не столь щепетилен, когда дело касается его выгоды, как, впрочем, и большинство людей.
– Я не верю, что в моем спасении есть твоя заслуга, рыцарь, – промолвил Василий. – Моя жена не знакома с тобой, к тому же она – ревностная христианка. У Доминики нет ничего общего с сатанистами.
– Ошибаешься, русич, – покачал головой граф Гуго. – Все люди в этом мире сатанисты, ибо все вокруг грешны. Только одни признают это, а другие нет. Твоя жена даже не ведает, насколько она по образу своих греховных мыслей привержена Сатане.
– Значит, по-твоему, и я в душе сатанист, только не признаюсь в этом самому себе, так? – усмехнулся Василий. – И твой король, и все его вассалы тоже сатанисты, вольно или невольно? Эдакий поход сатанистов ко Гробу Господню!
– Напрасно смеешься, витязь, – нахмурился граф Гуго. – В Священном Писании сказано: «Он выйдет из вселенского моря тьмы и на берегах этого моря соберет свою рать, с которой завоюет мир».
– Кто это «он»? – не удержавшись, спросил Потаня.
– Сын Сатаны, – ответил граф Гуго, вскинув на Потаню свой единственный глаз.
– «И восстанут мертвые из ада, и смешаются свет и тьма на семь суток, покуда будут сражаться ангелы небесные с воинами Князя Тьмы.
И падут на землю пепел и град, будут падать птицы и лить кровавые дожди…» – по памяти процитировал Потаня отрывок из Апокалипсиса.
– Ты читал Откровение Иоанна? – обратился к Потане граф Гуго. И с улыбкой добавил: – Занимательное чтиво, не так ли?
– Если и сбудется страшное пророчество Иоанна, то не раньше чем через пятьсот лет, – сказал Потаня. – Так написано в Апокалипсисе.
– Чушь! – воскликнул граф Гуго, и его единственный глаз загорелся хищным блеском, как у голодного волка. – Иоанн вел отсчет от Всемирного потопа, и в том была его ошибка. Истинный отсчет нужно вести от сотворения мира. И сатанисты ведут его уже давно. Придет срок, и христиане всего мира увидят воочию могущество Повелителя Тьмы и бессилие Творца. Вернее, срок этот уже почти наступил.
– Неправда, граф! – смело возразил Потаня. – Господь не допустит, чтобы зло восторжествовало над добром.
– Зачем Господь отнял бессмертие у людей, зачем изгнал их из рая, ежели Он такой добрый? – с нескрываемым ехидством заговорил граф Гуго, забыв на время про Василия. – Тем самым Вседержитель попросту отдал род человеческий своему врагу Дьяволу. Ведь, покинув рай, люди только и делали, что грешили, а Бог карал их за это. Все грешники, как известно, попадают в ад, где они обречены на вечные муки. Праведников же за прошедшие столетия наберется не более сотни, все их имена занесены в святцы. Получается, что наш нынешний мир – это мир грешников. И все мы – сатанисты, как ни поверни.
Потаня не знал, что возразить. Он сам отправился в крестовый поход, чтобы заслужить себе прощение за прошлые свои прегрешения, вольные и невольные. В душе он не считал себя сатанистом, но по сути выходило, что он все-таки ближе к Дьяволу, нежели к Богу-Творцу.
– Конец света невозможен без появления на земле сына Сатаны, – после долгой паузы проговорил Потаня, – а его появление должно ознаменоваться тремя неурожайными годами, мором и другими страшными знамениями.
– Все это уже происходило неоднократно за прошедшие столетия, – небрежно махнул рукой граф Гуго. – Неурожаи, мор и болезни бывали в прошлом и во Франции, и в Германии, и в Италии… Да повсюду! И на Руси в том числе! Так что, кто знает, может, сын Сатаны находится ныне в войске Конрада. Плод созрел, русич. И этот плод должен упасть, не важно, желает того папа римский или нет!
Василий вышел из палатки графа Тюбингенского со смешанным чувством какой-то страшной неотвратимости. Еще Василий досадовал на самого себя за ту робость, что внезапно его охватила.
Шагая по лагерю между палаток и горящих костров, Василий обратился к Потане:
– О чем ты спорил с графом, поминая Апокалипсис? Ох и мастак ты шпарить по-немецки, приятель!
Потаня вкратце пересказал другу смысл своей беседы с графом-сатанистом.
– Мне кажется, неспроста граф Гуго отправился в этот поход, – сказал Потаня. – И на тебя, Вася, он не зря глаз положил. Над всем этим надо бы крепко подумать.
– Вот ты и подумай, – Василий похлопал Потаню по плечу, – а я спать пойду. По моему разумению, граф Гуго просто не в своем уме! Ничего, вот сельджуки выбьют ему последний глаз, тогда и наступит для графа Тюбингенского самое настоящее царство тьмы.
Василий засмеялся.
Однако Потаня не разделял его веселья, продолжая хмурить брови.
* * *На другой день, когда войско было в пути, Потаня догнал Василия, идущего во главе дружины, и негромко произнес:
– Слушай меня, побратим. Слушай внимательно!
Василий с любопытством посмотрел в озабоченное лицо друга.
– Прошлой ночью я подсчитал, что ежели вести отсчет времени от сотворения мира, то пророчество Иоанна о пришествии на землю Князя Тьмы должно сбыться в следующем году. Смекаешь?
Василий молча кивнул.
– И про сына Сатаны граф Тюбингенский намекал не зря, мол, он-де может находиться в войске Конрада, – Потаня понизил голос почти до шепота. – Я думаю, граф Гуго и есть сын Сатаны!
– Не может быть! – Василий невольно замедлил шаг. – Чепуху ты мелешь, Потаня! Разве у графа Гуго свиное рыло вместо лица и на голове рога?..
– Я вспомнил, что мне рассказывали королевские пажи еще в Царьграде про этого Гуго Тюбингенского, – с таинственным видом заговорил Потаня, схватив Василия за рукав рубахи. – С их слов я узнал, что мать Гуго убило молнией, когда она рожала своего первенца в башне Тюбингенского замка. Повитухи вытащили младенца уже из мертвого чрева. Он был жив, но так страшен с виду, что граф-отец даже хотел поначалу утопить его. Когда слуга отправился с новорожденным к крепостному рву, то начались чудеса. Стражи не могли открыть ворота замка, как ни старались. В одной из комнат замка со стены упало бронзовое распятие и раскололось на части, а хозяин замка онемел на целые сутки.