– Что за город? На Жижале?
– А Верховражье. Я сам не видел, врать не буду, а купцы говорят, город настоящий! – Хотила ухмыльнулся, как будто сам не вполне в это верил. – Говорят, и валы, и стены, и заборола, все как полагается. Там село старое-престарое, никто не упомнит, кем поставлено. А при Дорогуне, отце Окладином, они город и срубили. Вал-то старый был, и не сказать каких времен, а они его подновили, повыше вывели, бревен навозили, тын поставили до небес, с той стороны, изнутри, помост сколотили, чтобы по нему, значит, дозор ходил.
– И большой город?
– Кто добежать успевает, все помещаются.
– А от кого прятались?
– Да вятичи там близко. И хазары, говорят, были. Так что Оклада дружину соберет, может, и похуже твоей, но не намного. И своей данью делиться он не захочет, он там сам себе князь.
– Ну, спасибо, что предупредил. – Зимобор кивнул.
– Что могу, тем помогу. А там уж ты сам…
В два дня проехав всю Сежу, полюдье тронулось к реке Жижале. От Сежи до нее было около десяти верст, как рассказали местные охотники, но пробирались, плутая по лесу, целый день. Сани с грузом могли пройти далеко не везде, где проходит одинокий лыжник. И хотя зимой болота замерзли и идти можно было напрямую, не раз и не два обоз останавливался, а люди брались за топоры, чтобы прорубить проход через чащу. Иной раз сани приходилось разгружать, лошадей выпрягать, мешки и бочки переносить на руках, сами сани тоже вручную пропихивать как-нибудь. К концу дня Зимобор умаялся не меньше, чем там, на гати между Новогостьем и Радегощем, когда пришлось на себе волочь через болото струги и груз. Нет, если ходить здесь с полюдьем каждый год, то надо дорогу делать – лес вырубать, мостить, да и погосты поставить неплохо – чтобы было где обогреться и отдохнуть. А так пришлось, как обычно, разжигать костры и топить снеговую воду, чтобы сварить людям кашу.
Заночевали тоже прямо на опушке леса, но Нерад уверял, что до русла Жижалы совсем недалеко. На ночь, как всегда, выставили дозор, но никто смолян не потревожил.
– Был, правда, леший какой-то, – признался Зимобору утром Любиша, чья дружина этой ночью несла дозор. – Десятник мой говорил – вроде дергалось что-то за деревьями, а пошли искать – не нашли никого, и следов нет, только снег с веток попадал.
– Может, птица?
– Может. А парень говорил, что-то большое видел. Лось или кабан на огонь и к людям не пойдет, медведь спит… Он ведь не дурак, медведь-то, в такую пору по лесу слоняться. – Боярин вздохнул и поежился, потер зябнущие руки. – Уж я сейчас завалился бы в берлогу, не представляешь, с каким удовольствием! Завалился бы да придавил бы лапу до самой весны…
Утром тронулись дальше, и еще до полудня Нерад, как и обещал, вывел дружину к руслу Жижалы. Эта река была покрупнее и пошире Сежи, и прямо тут же, чуть вниз по течению, обнаружилось село.
– Это я место знаю, тут Заноза в старейшинах сейчас, – сказал Нерад. – Ну, прощай, княже! – Парень поклонился. – Пора мне восвояси.
– Подожди, зайдем с нами в село, хоть погреешься. Тебе же обратно в одиночку десять верст только лесом!
– Нет, княже, незачем мне Занозиным на глаза показываться. И вы, если спросят, не говорите, кто дорогу показал, скажите, сами нашли. А то ведь еще обидятся, скажут, Заломичи навели на нас беду…
– Ладно, не скажу. Что я, дурак, своих выдавать? – Зимобор подмигнул парню, и тому стало приятно, что он для князя теперь свой. – Не боишься один через лес идти?
– Мы привычные! – важно ответил Нерад. – Меня дядька Лежень с десяти годов с собой в лес брал, а он у нас охотник знатный!
– Ну, кланяйся вашим!
Нерад махнул рукой и ловко побежал на лыжах по оставленному следу обратно в лес. След быстро заносило мелким, но густым снегом.
А полюдье двинулось в Занозино село. В нем было с десяток дворов, и перед чурами у въезда пришельцев уже ждали человек семь-восемь мужиков. Впереди стоял высокий и тощий старик с такими въедливыми глазами, что Зимобор без труда угадал в нем обладателя имени Заноза.
– Кто такие, с чем пожаловали? – стал расспрашивать старик. Услышав про дань, он развел руками: – Рады бы мы тебе угодить, князь смоленский, да нету у нас ничего! Хлеба до новогодья только и хватило, больше нету, сами как до весны будем жить – не знаю!
Поиски ничего не дали – в избах не оказалось вообще никаких припасов. Это они перестарались – если бы в закромах лежало хоть по горсточке какого-нибудь зерна, Зимобор мог бы поверить в неурожай. А так выходило, что село само умрет с голоду прямо завтра. Однако приготовлений к массовому погребению что-то не было заметно, и жители пока не шатались от слабости.
Выйдя из старостиной избы опять во двор, Зимобор огляделся, потом посмотрел на небо. Мелкий снег упорно продолжал сыпать. Даже те следы, которые оставило полюдье по пути сюда, уже исчезли. Понятно, увезенные из села припасы теперь не найдешь даже с собаками.
А жители села во главе со старейшиной стояли кучками возле своих ворот и выжидали, что смоленский князь теперь будет делать. Все-таки не лось и не птица потревожили ночью Любишиного десятника, а кто-то из этих, вовремя заметивших приближение чужаков.
– Ну, делать нечего! – Зимобор бросил разглядывать небо и повернулся к старейшине: – Раз ни мехов, ни хлеба нет, людьми возьму. Беру от села три девицы и три отрока.
Осознав, что он сказал, селяне охнули, женщины вскрикнули, и все кинулись врассыпную: женщины – прятать детей, а мужчины – за топорами. Село вмиг наполнилось криком, визгом, воплями, бранью и шумом борьбы. Каждый отец вставал с топором в руках на пороге своего дома, но у князя было гораздо больше людей, лучше вооруженных и опытных. На каждый двор кинулось по десятку кметей, мужиков обезоруживали и связывали. Кого-то пришлось оглушить, чтобы не сильно махал своей железякой. Из углов, погребов, зерновых ям, даже из сундуков вытаскивали подростков, спешно спрятанных матерями. Кто-то из молодежи кинулся бежать к лесу, но увяз в глубоком снегу. Над селом висели вопли, женщины мертвой схваткой держали детей, так что к князю приходилось тащить сразу обоих.
Вскоре перед старостиной избой оказалась вся сельская молодежь – незамужние девушки, лет по тринадцать—семнадцать, и парни-подростки. Окинув их беглым взглядом, Зимобор выбрал шесть человек, нарочно указывая на тех, чья одежда была получше и побогаче. Расчет был двояким: если ему действительно придется везти их с собой, молодежь из более состоятельных семей окажется покрепче. А если родичи все-таки не захотят с ними расставаться, то…
Девушки плакали, только одна, шаловливая и резвая на вид красавица лет четырнадцати, с серебряными височными кольцами, вплетенными в кудрявые темно-русые волосы, показала ему язык. Эту он обязательно взял бы, даже если бы не богатство ее одежды и убора: за такую у арабских купцов гривну золотом можно выручить.
Задерживаться было нечего, и Зимобор приказал трогаться дальше. Но не проехал обоз и пары верст, как их догнали на двух санях два мужика с бабой. Они привезли по связке соболей, чтобы выкупить один дочь, другой парня. Зимобор мгновенно согласился на обмен и велел кметям выдать обоих.
– Что, далеко еще до Верховражья? – спросил Зимобор у мужика, пока его зареванная жена обнимала такую же зареванную и шмыгающую носом дочь. Обе были коренасты, некрасивы и очень похожи одна на другую.
– Далеко, – угрюмо ответил тот. – Завтра доедешь. Было бы ближе, стали бы мы тебя дожидаться.
– Неужели там такая крепость, что думаете отсидеться? – спросил Зимобор.
– Да уж не хуже других. Увидишь сам. Вот еще! – Мужик развязал мешочек на поясе и с трудом выискал там что-то. – Вот! – Он достал арабский дирхем, почти целый, с обрубленным краешком, и два серебряных височных кольца с подвесками, сорванных, судя по обрывкам шерстяных ниток, с женского убора прямо сейчас. – Еще Сухову девчонку отдай, вон она сидит, в сером кожухе. Ну, нету больше, Сухой чурами клянется, что нету, чтоб Макошь другим детям здоровья не дала! Восемь у него по лавкам, что он, нарожает тебе, что ли, серебра и соболей!
– А дирхем откуда? – Зимобор взял монету и повертел в пальцах. – Смотри, новая совсем, блестит как!
– Арабы ехали, незадолго перед тобой. Меха брали.
– Авось догоню! – Зимобор убрал дирхем и кольца в свой кошель. – Бери вторую, парой дешевле отдам! А за эту что же никто выкупа не присылает? – Он кивнул на кудрявую девчонку, которая тогда показала ему язык. – Неужели такая красавица отцу не нужна?
– Эта вообще не наша. – Мужик угрюмо глянул на девчонку. – Эта из Верховражья будет, к родне погостить приезжала. Везите ее теперь домой, там вам за нее выкуп и дадут. А потом догонят и еще дадут…
– Да уж вижу, вы догоняете! – Зимобор усмехнулся. К нему как раз вели еще одного мужика, в санях у которого лежала пара мешков, видимо с рожью, и несколько свертков льняной тканины. – А этот за кем?
– Да уж вижу, вы догоняете! – Зимобор усмехнулся. К нему как раз вели еще одного мужика, в санях у которого лежала пара мешков, видимо с рожью, и несколько свертков льняной тканины. – А этот за кем?
– А его вон парнишка, где гнедая лошадь…
До следующего села довезли только кудрявую девчонку – остальных родители выкупили. За этой же никто не приехал, хотя отец, способный украсить свою дочь серебром и даже шелковыми полосочками на рубашке, вполне мог бы собрать несколько кун[11] для выкупа. Значит, она действительно была не из Занозиных сельчан.
Когда под вечер добрались до владений следующего гнезда, первое же село оказалось пустым. Казалось бы, дорога через покрытые глубоким снегом лесные просторы только одна – лед замерзшей реки. Зимобор никого из Занозиного села не выпускал, но все-таки у местных были свои охотничьи тропинки, и слух о его походе бежал впереди дружины. Избы стояли покинутые и холодные, хотя разная утварь и пожитки говорили, что жители тут есть.
– Сбежали, гады! – Красовит поддел меховым сапогом оброненный беглецами горшок, и тот покатился, громыхая по деревянному полу.
– В Верховражье свое подались! – Предвар кивнул. – Ну, хоть отдохнем на просторе.
Кмети и вои разместились в покинутых избах, хлевах и амбарах, и в первый раз за время пути по этим дальним местам, где не было погостов, почти все разместились под крышей. Спали хорошо, дозоры не замечали ничего подозрительного, а утром поехали дальше.
После полудня впереди действительно показался городок. Он стоял на мысу над крутым берегом, и его было видно издалека. С одной стороны его защищал высокий обрыв над рекой, с другой – почти такой же глубокий овраг, где летом, видимо, тек замерзший сейчас ручей, а со стороны берега был насыпан вал и стоял частокол. Таким же частоколом поселение на мысу было обнесено со всех сторон, и самих построек нельзя было увидеть. Место и впрямь было удобное, недаром его выбрали под жилье еще в незапамятные времена люди неизвестно какого племени. Причем все желающие жить под защитой стен внутри уже не помещались, и с наружной стороны выстроилась даже небольшая слобода из пяти-шести в беспорядке разбросанных дворов. Все дома были пусты.
Со льда обходная тропинка вела на гребень берега. Оставив обоз на льду, Зимобор повел дружину наверх. Со стороны берега в частоколе имелись ворота, собранные из толстенных дубовых плах и окованные для надежности железными полосами. Разумеется, ворота оказались закрыты.
Держа щиты наготове, дружина приблизилась на расстояние выстрела. Между бревнами частокола мелькало движение – там кто-то был. К воротам Зимобор сначала послал Ранослава с зеленой еловой лапой и двумя отроками, которые с двух сторон прикрывали его щитами.
– Здесь ли сидит Оклада? – закричал Ранослав, приблизившись к воротам шагов на десять. – С ним хочет говорить смоленский князь Зимобор Велеборич!
– Это ты, что ли, князь? – крикнул ему со стены молодой парень, кудрявый, с лихо заломленной шапкой, румяный от мороза.
– Не я, а Зимобор Велеборич! – важно ответил посланец. – А я боярин его, сотник Ранослав. Князь вон где. Где ваш староста Оклада?
– Оклада наш здесь. Чего хотите?
– Ты, что ли?
– Не я, а отец мой.
– Давай сюда отца. Стану я со всяким мальцом беспортошным разговаривать!
– Сам без портков скоро будешь! – заорал парень, видно обидевшись.
– Давай сюда отца! Или он нас испугался? Скажи, пусть не боится, не тронем!
– Здесь я! – Рядом с парнем возникла другая голова, бородатая и в настоящем железном шлеме восточной работы. – Оклада меня зовут, Дорогунич сын.
– Что это вы ворота закрыли, люди добрые, князя не пускаете?
– А над нами князей нету! – без смущения ответил Оклада. Это был крепкий мужик лет пятидесяти или чуть меньше, плечистый, с густой рыжей бородой. В шлеме он смотрелся настоящим воеводой. – И не было никогда, мы без них сами справляемся. Вы зачем к нам с целым войском пришли?
– За данью.
– За какой такой данью? Мы никому дани не платили, и отцы наши не платили, и деды. С тех пор как пришли наши деды на Жижалу с Дунай-реки[12], никому мы дани не платили, только старейшинам своим. С чего вдруг нам Смоленску платить?
– А с того, что все земли кривичского племени платят дань смоленскому князю, который над ними старший и от самого Перуна род ведет. У вас тут вятичи близко, того гляди, придут вас воевать, так что и в городе не отсидитесь. А князь вам всегда поможет.
– Князь далеко, а вятичи близко. У нас с вятичами свой ряд положен. Мы с заугренскими князьями в дружбе, уже в родстве почти, нам других не надо.
– Как это вы с заугренскими князьями в родстве? – Услышав такую любопытную новость, Зимобор подъехал поближе. – Кто же из них вам родич?
– Уговор у меня положен о дочери моей, что возьмет ее заугренский князь Сечеслав в жены. А с тех пор клянется и наши земли не разорять, и от иного какого ворога защитить. От тебя вот, смоленский князь!
– Ну, дела, вяз червленый те в ухо! – Зимобор хлопнул себя плетью по сапогу. – А Корочун еще не хотел сюда идти! Да как же не идти, если они тут другого князя себе нашли вместо меня! Да как же ты, борода бессовестная, на такую измену корню и роду своему решился! – воззвал он к железному шлему Оклады. – Кривичи вы или нет? Под вятического князя пошел и род свой повел! Да небось за всю Жижалу-реку ряд хочешь заключить! Чтобы не только до Угры, а и до Жижалы все земли к вятичам отошли! Вот уж не ждал я от племени своего такой пакости! Теперь мимо не пройду, хоть сдохну! А вятическим князьям моя земля дани платить не будет!
– Мы сами себе голова, смоленских князей нам не надо. Хочешь сдохнуть – сдохни, а дани тебе не дадим! – отрезал Оклада. – Да смотри, дождешься, что князь Сеченя придет с войском, сам еще в данниках окажешься! А то и в холопах!
– Пока в холопах твоя же кровь оказалась! – крикнул Зимобор и махнул рукой: – Достоян! Ведите кудрявую сюда!
Вскоре Достоян и Коньша привели кудрявую пленницу. Теперь она выглядела очень угрюмой и не хотела идти, так что кмети волокли ее под руки.
– Твоя? – Зимобор подпихнул ее ближе к стене, чтобы Окладе было видно. – Нам сказали, что твоя дочь. Если твоя, то ради мира и дружбы я согласен тебе вернуть, предлагай выкуп.
Наверху молчали. Совсем молчали, только негромкий ропот, в основном из бранных слов, долетал оттуда, как шум далекого леса. Еще раз глянув на угрюмую девчонку, Зимобор вдруг сообразил: перед ним стоит не просто дочь Оклады, а та самая, которая сосватана за вятического князя из-за Угры… как его там?
– Опаньки! – обрадованный своей догадкой, сказал он. – Эй, Оклада! Может, мне за нее сразу за Угрой выкупа искать? А вообще она мне и самому нравится. Я парень молодой, неженатый… Конечно, княгиней моей другая будет, Столпомира полотеского дочь, может, слышал про такого? А пока ее не привезли, мне и твоя подойдет. Места у меня в теремах много, и ей уголочек найдем… в сенях где-нибудь. И поможет по хозяйству иной раз, там, воды принести, котел почистить, княгине башмаки подать… Девка, вижу, ловкая…
Не стерпев этих оскорбительных намеков, кудрявая пленница обернулась, еще раз со злостью показала ему язык, а потом вдруг вырвалась из рук державших ее кметей и кинулась бежать к воротам. Ничего такого не ожидая, Достоян и Коньше не держали ее по-настоящему, а так, придерживали за локти.
На стене заволновались, закричали.
Но куда она могла убежать, по снегу и путаясь в подолах двух рубашек да кожуха? Через пять шагов опомнившийся Коньша ее догнал, вместе с Людиной вернул назад, и после того два парня уже держали строптивую пленницу за обе руки.
– Хорошая девка, резвая! – одобрил Зимобор. – Думай быстрее, Оклада, а то ведь я парень молодой, горячий. Могу до выкупа не дотерпеть. А надумаешь – присылай кого или сам приходи. Не бойся, не тронем.
Было похоже, что здесь придется задержаться, и Зимобор велел устраивать стан основательно. Все постройки слободы набили битком, для тех, кто не поместился, на снегу поставили шалаши из лапника и жердей, жерди подложили и снизу, чтобы не ложиться на снег и замерзшую землю. Развели широкие длинные костры, над которыми можно вешать сразу несколько котлов, стали варить каши и похлебки. В проруби опустили снасти – половить рыбки, пока время есть.
Со стороны города прилетела стрела и попала прямо в котел. Кмети захохотали, но дозорные тоже взялись за луки и парой выстрелов пресекли подозрительное шевеление над частоколом.
Два десятка, по заведенному порядку, отправились на охоту, остальным Зимобор велел отдыхать. Сам он с десятками Моргавки и Достояна занял самую большую из местных изб – правда, в мирное время тут едва ли жило больше восьми-десяти человек. Пленницу поместили за занавеску, где стояла лежанка на двоих, видимо хозяйская. В свете всего услышанного ее ценность резко возросла – с ее помощью можно давить не только на Окладу, но, подумавши, и на заугренского князя… как его там? Сечеслав?