Избрана с сомнением посмотрела на блюдо у себя на коленях. Узоры на задней стороне зеркала были красивые и тонкие, выдавая высокое искусство мастера, но уж очень непривычно они выглядели.
Но гладкое, отполированное дно притягивало взгляд. Она склонилась над ним, и на золотистой поверхности снова появилось пятно. Ее первым порывом было немедленно отшатнуться, точно из каких-то иных измерений на нее глядел кто-то чужой и страшный. Но Избрана сдержала страх и вгляделась. Да, это она! Но только чистейшим и тишайшим летним днем, когда по яркому небу разлит солнечный свет, на поверхности спокойного озерка можно увидеть такое ясное, чистое, четкое изображение. Неужели можно всегда иметь у себя в горнице этот дивный кусочек летнего озера? И зимой, и ночью хранить отблеск теплого светлого дня?
Она медлила с ответом, поглаживая кончиками пальцев завитки литых узоров. Желание иметь эту вещь боролось в душе с осторожностью. Что бы там ни болтал купец, без колдовства здесь не обошлось. Но… Она еще раз глянула в зеркало и заново восхитилась красотой своего точеного лица.
Еще не приняв решения, Избрана покосилась на Хедина. Она не намерена была платить слишком дорого, но и торговаться при дружине не хотелось. Сразу пойдут разговоры, что княгиня тратит серебро на безделушки, когда не на что снаряжать дружину. Однако Хедину это можно поручить. Как он сторгуется – это его дело, но Избрана знала, что варяг не обманет ее ожиданий.
И действительно, довольно скоро Хедин поднялся в горницу, где княгиня отдыхала после неприятного утра, и принес ей завернутое в холстину зеркало. Отпустив варяга, Избрана поставила покупку на стол, прислонив к бронзовому позолоченному светильнику. Светильник был восточной работы и стоил как… Лучше не думать, сколько он стоил. Избране нравилось окружать себя красивыми вещами. Должна же княгиня хоть как-то вознаградить себя за те заботы, о которых простые бабы и понятия не имеют.
Но сейчас собственное лицо ей не слишком понравилось. Стараясь расслабиться, прогнать выражение озабоченности, Избрана подвигала бровями, попыталась улыбнуться, но улыбка вышла насильственная и обманная. Вздохнув, она снова взглянула сама себе в глаза. И серьезное, немного печальное лицо вдруг вызвало в ее памяти брата Зимобора, хотя они совсем не были похожи.
Где он сейчас, ее брат, у которого она так быстро и успешно отвоевала смоленский престол? Если бы только знала, как мало радости ей это принесет… Может быть, потому он и уступил ей так легко, что знал все заранее?
Однако он, мужчина, которого все эти так хотят видеть на престоле, – что он стал бы сейчас делать?
Да, он что-то сделал бы! Избране мгновенно представился Зимобор, окруженный дружиной; вон он вглядывается куда-то вдаль, показывает рукой что-то на горизонте, кому-то что-то объясняет, рисуя в воздухе для наглядности, потом яростно лохматит пятерней непокорные каштановые кудри, чтобы унять досаду от чужой бестолковости, и по движениям его губ легко прочитать это вечное «вяз червленый тебе в ухо»… И никто не обижается, не спорит. Даже Красовит молча слушает, и на его хмуром лице только напряженное внимание, без этой нагловатой заносчивости, с которой он обычно выслушивает ее, Избраны, распоряжения, всем видом показывая, что ничего толкового он услышать не ожидает. И почему он всегда так уверен, что она не права? Только потому, что она женщина?
В верхних сенях прозвучали чьи-то быстрые шаги, взвизгнула дверь, охнула сенная девка, на которую кто-то второпях налетел. По мягкому ковру затопали тяжелые башмаки, и Избрана нахмурилась: являться к ней наверх без зова дозволялось только Хедину. А это явно не он!
Дверь резко ушла наружу, в проем просунулась темноволосая голова Красовита. Избрана вскочила и шагнула вперед и сердясь на это вторжение, и невольно пытаясь заслонить собой зеркало на столе.
Но Красовит успел его заметить. Не извиняясь, даже не удосужившись шагнуть через порог, он бросил ей с каким-то злобным торжеством:
– Любуешься, краса ненаглядная? Ну, любуйся! А там кметь прискакал: Столпомир полотеский наши погосты грабит!
* * *На другой день после получения тревожного известия Смоленск был оживлен больше обычного. Простолюдины побросали работу и толпились у ворот княжьего двора. Бояре и старйшины, в свою очередь, тянулись к святилищу. Со двора святилища поднимался высокий и густой столб дыма, означавший, что сегодня будет происходить нечто важное. Все уже знали, что Смоленск стоит на пороге войны.
Наконец затрубили рога. Ворота княжеского двора растворились, кмети с красными щитами раздвинули толпу, освобождая дорогу княгине. Избрана помедлила, прежде чем сойти с крыльца. Ей нравилось видеть, что к ней прикованы сотни восхищенных и почтительных взглядов – они согревали ее, наполняли силой и воодушевлением. Как никогда ясно она чувствовала, что княгиня для своего племени является не просто правительницей, но воплощением Великой Богини. И наверное, даже сама Макошь рада иметь такое молодое и прекрасное воплощение!
Через толпу образовался проход шириной в два шага. Под ногами оставалась та же самая утоптанная земля, но Избране она представлялась какой-то особой священной дорогой, на которую не ступают ноги простых смертных. Медленно и величаво она шла от княжеских ворот к святилищу, и у нее было чувство, будто она поднимается к самому небу.
Ворота раскрылись, но вслед за Избраной никто туда не пошел. Храм состоял из трех помещений: в среднем, самом большом и высоком, находился четырехликий идол, справа хранилось священное оружие бога, отделанное золотом, – меч, копье и лук со стрелами. В левой пристройке стоял белый конь. Пока был жив священный конь, днепровские кривичи верили, что боги не совсем отвернулись от них. Сейчас он уже был оседлан и взнуздан, жрецы ждали, готовые выносить оружие.
Войдя, Избрана низко склонилась перед идолом, краем глаза высматривая, кто из жрецов стоит рядом и какие у них лица.
– О Великий и Светлый! – торжественно провозгласила она, подняв глаза к грозному лику идола. – Ты, держащий на себе свод небесный, проливающий дожди, гремящий громами, озирающий разом весь белый свет, будь опорой и защитой своему народу! Все племя наше собралось и ждет знака твоей воли: готов ли ты указать смолинцам путь к победе?
Избрана повернулась к священному коню. Державший того жрец, Здравен, отошел в сторону, а конь тряхнул длинной белой гривой и мягко ударил копытом. Перун сказал «да». Жрецы радостно закричали, а Избрана бросила Здравену короткий значительный взгляд. От жреца, который ухаживает за конем, зависит многое в его поведении, и Избрана дружила со Здравеном.
Получив согласие божества, жрецы стали выносить священное оружие и нагружать его на коня. К Избране приблизился верховный жрец, Громан. Как и положено главе святилища, он был высок, плечист, голос имел громкий и держался величаво. Брови, как подозревала Избрана, Громан для большей внушительности подрисовывал углем.
– Значит, не передумала? – спросил он, не заботясь о том, что их услышат. – Может, подумаешь еще?
– Я всегда думаю и всегда знаю, что мне делать, – ответила Избрана, мимо жреца глядя на четырехликого идола и обращаясь непосредственно к Перуну.
Ведь и Перун – мужчина, а значит, она должна убедить его, что способна на что-то путное! Если бы на небесах у власти оставалась Макошь, как было в прежние тысячелетия, – об этом Избране много рассказывала мать, – то ей сейчас было бы гораздо легче. Тогда миром правила Богиня, а народами и племенами – женщина, власть и наследство передавались от матери к дочери, а своего отца никто не знал и знать не хотел. Тогда воины считали честью получить оружие из рук жрицы, а долгом – во всем ей повиноваться и умереть за нее, как за свою Богиню! Ах, где те благословенные времена!
– Боги не дадут победы войску, которое ведет женщина! – настойчиво продолжал Громан. – Сам Перун одолел женское войско Марены и завещал, чтобы только мужчины владели оружием. Женщина с мечом – прислужница Марены!
«Рассказывай!» – с досадой на мужчин, уж две тысячи лет как захвативших власть на земле и в небесах и извративших к своей выгоде все древние сказания, подумала Избрана, а вслух сказала:
– Где ты видишь у меня меч? – Она подняла обе руки, показывая жрецу тонкие белые пальцы, сплошь усаженные золотыми перстями с красными, голубыми, зелеными и лиловыми камнями, изящные запястья, на которых из-под белого меха рукавов поблескивали золотые браслеты с варяжским узором. – Меч будет в руках бога и в руках воинов. Мы не нарушим завет Перуна.
– Ты не должна подходить к священному доспеху бога! Женщина может возглавлять только женские обряды Рожаниц! А вести белого коня должен мужчина! Если ты не доверяешь никому из воевод, предоставь это право служителям Перуна!
– Среди служителей Перуна больше нет воинов! – отчеканила Избрана.
Двадцать лет назад, после памятных и весьма кровавых событий, князь Велебор лишил святилище права содержать свою дружину.
– Боги отдали мне власть над смолянами, и я поведу священного коня! – так же решительно добавила Избрана. – Белый конь признал меня, и тот, кто спорит со мной, тот спорит с Перуном!
Больше она ничего не сказала: чем меньше слов, тем весомее речь.
Ездить на белом коне имел право только сам Перун, и из святилища Избрана шла пешком, ведя его за собой. Золоченую узду она сжимала так крепко, словно это была сама власть, которую у нее хотят вырвать. Как будто мало ей Секача и Буяра – и жрец, старый хряк, покушается на ее права! Сам хочет водить белого коня! Того гляди, завтра он захочет сесть на княжеское место и в гриднице, вообразив, что раз он ближе всех к Перуну, значит, сам и есть как бы Перун. «Врешь, подавишься», – мстительно думала Избрана. Рождайся две тысячи лет назад побольше таких, как она, то и сегодня миром правили бы женщины!
Сопровождаемая все возраставшей толпой, княгиня провела священного коня от святилища до берега реки, где раскинулось поле, называемое Конским. Летом в праздничные дни здесь устраивались скачки и воинские состязания.
Во льду Днепра была проделана широкая свежая полынья, в которой еще плавали ледяные осколки. На прорубь нельзя было смотреть без содрогания: черная блестящая вода казалась жадной, ждущей жертвы и угрожающей. Где-то там, на дне, в темных пространствах Мертвого Мира, готовила своего черного коня богиня Марена. Мать Мертвых, многократно побежденная Перуном, не уставала искать новых схваток, и Избрана, захваченная своим нескончаемым спором с мужчинами, даже посочувствовала в душе темной Богине. И испугалась: сейчас ей нужно совсем другое!
Избрана со священным конем, жрецы, дружина и городские старейшины остановились на краю Конского поля, а несколько жриц во главе с княгиней Дубравкой направились к проруби. Они вели с собой черного бычка. Все они были одеты в черное – цвет Бездны.
– Услышь нас, Марена, Мать Мертвых! – взывала Дубравка, стоя над прорубью с воздетыми руками. Черный плащ развевался у нее за спиной, ветер шевелил концы пояса, и смотреть на старую княгиню было страшно – Марена уже была здесь, и ее голос звучал в голосе женщины. – Прими жертву и подай нам знак, пашущая черные пашни! Пришли бойца на битву, ты, серпом срезающая колосья жизней!
Бычка подвели к проруби. Избрана держалась гордо и невозмутимо, но ей было отчаянно страшно. В детстве она до жути боялась этого вот жертвенного ножа с бронзовой рукоятью, наслушавшись смутных баек о том, что в древности в жертву Марене приносили княжеских детей. Но еще больше ее страшил исход предстоящего поединка-гадания. Богов не обманешь гордым лицом и уверенным голосом. Если сейчас они не дадут ей победного пророчества, то все усилия пропадут даром.
Но почему же богам не отдать ей победу! Она знатна родом, умна и тверда духом. И если Перун считает, что-де княжить должен мужчина, то хотя бы его вечная соперница Марена должна ей помочь! Что ей стоит немного уступить, чтобы помочь своей наследнице на земле!
Кровь черного бычка стекала в прорубь, над холодной водой поднимался пар. Вода в проруби словно бы сгущалась, становясь воротами в Мир Мертвых. Народ совсем притих и попятился. Жрицы отошли, у проруби осталась только туша бычка, припавшего головой к кромке воды, точно он хочет пить.
Пар от воды пошел гуще, толпа дрогнула и в стихийном порыве еще подалась назад.
Начинается.
Избрана осталась на месте, крепче сжимая узду белого коня. Это зрелище она видела не в первый раз и тоже всегда волновалась, как и каждый в этой толпе, но раньше узду держал в своих крепких руках отец, и она твердо верила в его силу и удачу. Теперь же передовым бойцом была она сама, и это ее сила поведет животное в бой.
Вода в проруби забурлила.
– Отпускай! Отпускай, княгиня! – страшно крикнул Громан и взмахнул посохом.
– Еще рано! – дрожащим голосом возразила княгиня Дубравка, но Избрана уже разжала пальцы, державшие узду.
И, как оказалось, вовремя. В проруби мелькнуло что-то живое, черная вода взметнулась и превратилась в черную лошадиную голову. По толпе прокатился вскрик. Фыркая и скаля крупные белые зубы, с усилием упираясь копытами в обломанный лед, черный конь карабкался на берег, и было видно, как двигаются могучие мускулы под мокрой черной шкурой. С гривы обильно стекала вода, ледяные брызги разлетались далеко вокруг.
А белый конь Перуна, сверкая золочеными бляшками седла, уже мчался к проруби. Выбравшись на лед, конь Марены встряхнулся, поднялся на дыбы, потом увидел противника и бросился по полю вскачь. Выбраться за пределы поля, огражденного белыми валунами, он не мог, но жутко было смотреть, как чудовище несется прямо на людей, и смоляне пятились, прятались друг за друга. В толпе раздавались невольные крики ужаса. Избрана стояла неподвижно, не сводя глаз с посланца Марены. Невидимая, на нем сидела сама Мать Мертвых. Это ее губительной силой горели кровавые глаза коня из проруби, это ее мертвящий ветер развевал черную гриву и хвост чудовища.
Белый конь гнался за черным, люди следили за их бегом, неосознанно стремясь отдать посланцу Перуна свою силу и помочь ему в этом состязании жизни и смерти. Снежная пыль летела из-под копыт, поле сотрясалось под могучими ударами, и где-то высоко в небе раздавались приглушенные, далекие громовые раскаты. Перун не спит и зимой, но сила его не так велика, как летом.
Обежав по полю несколько кругов, белый стал настигать. Конь Марены вдруг резко повернулся и бросился навстречу противнику, взвился на дыбы, пытаясь ударить копытами. Над берегом разнесся общий крик. Скакун Перуна тоже вскинул передние копыта, от их столкновения посыпались искры, гром в небесах послышался яснее. Увернувшись, черный конь снова пустился вскачь.
Настигая, белый конь хрипел от ярости, пытался схватить противника зубами, черный с диким визгом норовил укусить в ответ. Белый метнулся в сторону, прыгнул, преграждая сопернику путь, снова ударил копытами. Посланец Марены отшатнулся, люди вокруг поля вскрикнули. Он попятился. Смоляне закричали громче, и белый конь погнал черного назад к проруби. Тот отступал неохотно, пытался кусаться, но скакун Перуна бил копытами и жег черную шкуру золотым искрами.
Наконец черный не выдержал и пустился во всю прыть обратно к воде. С громким плеском он рухнул в прорубь, широкая волна взметнулась, лизнула края, но не достала ни до чего живого. Обломки льда бешено качались, народ вокруг поля кричал от радости. Воин Марены был побежден, а значит, Перун обещает победу в предстоящей войне.
Белый конь неспешно, потряхивая гривой и фыркая, направился назад к Избране. Как расколдованная, она бросилась ему навстречу, обняла разгоряченную морду и прижалась щекой к золотым пластинкам сбруи. В эти минуты она любила священное животное, как никогда не любила никого из людей. В нем заключалась милость богов, ее победа, удача, надежды на будущее.
Народ повалил на поле, все ликовали, кричали, рассматривали следы на снегу. Секач уже влез на пригорок и громким голосом объявлял порядок сбора ополчения. Не дожидаясь, пока он окончит, Избрана повела коня обратно на гору. Она была полна уверенности и чувствовала себя почти счастливой.
За обедом в гриднице царило бурное оживление, какого здесь не видали давно. Княгиня Избрана велела прямо с Конского поля звать всю дружину и старейшин за столы. Все ели, пили и веселились, и даже Секач раздобрился до того, что поднял кубок за здравие и славу княгини. Избрана в ответ послала ему через отрока один из своих золотых браслетов. На медвежью лапу воеводы тот, конечно же, не налез, но Секач спрятал его за пазуху и выглядел довольным.
В дверях толпилась челядь, лезли всякие людишки, надеясь разжиться чем-нибудь с княжеского стола, но Избрана не приказывала их гнать. Пусть сегодня все будут сыты и довольны. Только отсутствие жрецов ее тревожило. Эта братия ведь тоже не упускает случая поживиться, так почему их нет?
Громан с тремя младшими жрецами появился позже, точно хотел намекнуть, что без него настоящего пира не выйдет. Отроки расчищали им дорогу к подобающим местам, а Громан сразу остановился перед княгиней.
– Чем ты так недоволен? – весело спросила Избрана, заметив его насупленный вид. – Посмотри, как всех обрадовали добрые знамения. Перун обещает нам победу, почему же ты не весел?
– Перун обещает нам победу, но она достанется дорогой ценой, – сурово ответил Громан. Гости поутихли, и он заговорил громче, стараясь завладеть общим вниманием: – Белый конь слишком долго не мог прогнать коня Марены. Война будет долгой и трудной. Многих ты не увидишь на последнем пиру, княгиня. И тебя самой не будет в этой гриднице, когда война будет окончена!