Хэнк Этвуд был гламурен, не потому что он был красив, как раз красивым он не был, и не потому, что продукт, который он педалировал, был квинтэссенцией человеческой мечты – генетически модифицированная пища мирового воображения – Хэнк Этвуд был гламурен потому, что делал очень, очень много денег.
В этом всё и дело. Художественное содержание мертво, его определяет комиссия. Подлинное наполнение теперь свелось к цифрам – и цифры, большие цифры, были повсюду. Тридцать семь миллионов долларов за собственный самолёт. Судебный иск на 250 миллионов. Покупка контрольного пакета акций за 30 миллиардов. Личное состояние больше 100 миллиардов…
И именно в этот момент – когда я погрузился в размышления о бесконечном увеличении чисел – на меня снизошло понимание.
Я вдруг начал остро воспринимать людей за столиком позади меня. Там сидели мужчина с женщиной, похоже, застройщик и исполнительный продюсер, или двое адвокатов – не знаю, я не сильно вслушивался в их разговор – но что-то в интонации мужского голоса пронзило меня, словно нож.
Я наклонился вперёд в своём кресле, одновременно уставившись на Ван Луна и его друга. Сидя напротив ореховой панели, два миллиардера казались большими хищными птицами, сидящими на стене засушливого каньона – только старыми, с согнутыми шеями и слезящимися глазами, старыми канюками. Ван Лун подробно объяснял, как ему пришлось сделать звукоизоляцию на своём прежнем самолёте, вроде каком-то “Челленджере”, и во время этого монолога забавная штука случилась с моим мозгом. Как радиоприёмник, автоматически меняющий частоту, он выключил голос Карла Ван Луна, – …понимаешь, чтобы избежать сильной вибрации, Надо обмотать изолятором болты, которые соединяют внутреннюю и внешнюю оболочку – силиконовым изолятором называется он… – и начал принимать голос мужчины за моей спиной: – …в каком-то большом отеле… да, уже говорили в информационной сводке… да, Донателлу Альварез, жену художника, нашли на полу в комнате отеля, на неё явно напали, ударили по голове… сейчас она в коме – но у них, похоже, уже есть след… уборщица видела, как какой-то человек выходил рано утром из отеля, хромой…
Я чуть подался назад.
..хромой…
Голос сзади продолжал гудеть.
– …и конечно то, что она мексиканка, только всё усложняет…
Я встал и на долю секунды ощутил, будто все в ресторане бросили свои дела, положили вилки и ножи, и смотрят на меня, ожидая, что я скажу – конечно, мне только показалось. На меня смотрел только Карл Ван Лун, лёгкий огонёк тревоги в его взгляде внезапно разгорелся. Я проартикулировал ему “в туалет”, повернулся и пошёл. Я быстро двигался между столами, вокруг столов, высматривая ближайший выход.
Но потом я заметил, что кто-то идёт с другого конца помещения – низенький, лысеющий дядька в сером костюме. Приехал Хэнк Этвуд. Я узнал его по фотографиям в журналах. Секунду спустя мы разминулись, неуклюже расшаркавшись между двумя столами и вежливо хрюкая. На мгновение мы оказались так близко, что я почувствовал запах его одеколона.
Я вышел на Пятьдесят Вторую улицу, хватая ртом воздух. Я стоял на тротуаре, оглядываясь, и на меня нахлынуло ощущение, что выйдя сюда, к толпе, я потерял право находиться в Гриль-Рум, и что назад меня не пустят.
Но я и не собирался возвращаться, и через двадцать минут я уже шёл бесцельно по Южной Парк-авеню, сознательно подавляя хромоту, роясь в памяти в попытках что-нибудь вспомнить. Но там было пусто. Я был в комнате отеля, и даже мог вспомнить, как шёл по пустому коридору. И больше ничего. Однако я не верил… я хочу сказать… я не… я не мог…
Ещё с полчаса я шёл – свернул налево на Юнион-Сквер, потом направо на Первую – и дошёл до дома в полном изумлении. Я поднялся по лестнице, обдумывая вариант, что в ресторане мне всё привиделось-прислышалось – что я снова выпал из реальности. Всё равно я скоро узнаю, потому что, если это правда, будет сообщение в новостях, так что мне надо только включить радио или местный телеканал…
Но первое, что я увидел, войдя в квартиру, это красный огонёк на автоответчике. Обрадовавшись возможности отвлечься, я нажал на “пуск”. И стоял, как дурак, в пиджаке, уставившись в пространство, в ожидании сообщения.
С глухим жужжанием плёнка перемоталась, а потом – щёлк.
– Привет… Эдди. Это Мелисса. Я хотела тебе позвонить, но… знаешь, как оно… – Голос был тяжёлым и невнятным, но явно принадлежал Мелиссе. Мелисса, бестелесная, наполняла мою комнату. – Потом до меня дошло, брат… он тебе что-нибудь давал? Я понимаю, о таких вещах не говорят по телефону, но… давал? Потому что… – Я услышал, как кубики льда стучат о стенки стакана. – потому что если давал, ты должен кое-что знать… этот препарат… – она задумалась, словно успокаиваясь, – этот МДТ, он очень, очень опасен… ты даже не знаешь, насколько. – Я сглотнул и закрыл глаза. – Знаешь, Эдди, может, я и ошибаюсь, но…
Бииип.
позвони мне, ладно? Позвони.
Глава 15
В новостях в два часа подтвердили, что Донателла Альварез, жена мексиканского художника, лежит в коме после сильного удара по голове. Это случилось на пятнадцатом этаже, в комнате отеля, в центре города. Рассказали подробности, но ни о каком хромом человеке не упоминалось.
Я сидел на диване, в костюме, и ждал чего-нибудь ещё – дополнительных сведений, видеосъёмки, анализа. Как будто сидеть на диване с пультом управления в безвольно свисающей руке – это дело, но чем ещё я мог заняться? Позвонить Мелиссе и попросить, что такое она имела в виду?
Опасен?
Чем – сильным ударом по голове опасен? Тем, что окажешься в больнице, опасен? Тем, что будешь лежать в коме? Умрёшь?
Конечно, я не собирался звонить ей с такими вопросами, но, тем не менее, они заставляли меня дрожать от страха. Я, правда, её ударил? Произойдёт ли что-нибудь подобное снова? Это “опасен” Мелиссы означает “опасен для других”, или всё-таки “опасен для меня”?
Я был совершенно невменяем?
Пиздец, что вообще творится?
Пока день потихоньку превращался в ночь, я внимательно просматривал каждый выпуск новостей, словно чисто усилием воли могу изменить детали происшествия – дело было не в комнате отеля, или Донателла Альварез уже не в коме. Между новостями я смотрел кулинарные шоу, передачи из зала суда, мыльные оперы, рекламу, и осознавал – не в силах этого изменить – что продолжаю накапливать кусочки бессмысленной информации. Положите разделанную курицу на чуть смазанный маслом противень и посыпьте кунжутом. Звоните бесплатно прямо СЕЙЧАС и получите пятнадцатипроцентную скидку на “ГАТбастер 2 000” – домашний тренажёр. Несколько раз за день я смотрел на телефон и хотел было позвонить Мелиссе, но каждый раз в дело вступал какой-то механизм подавления в мозгу, и я переключался на другие мысли.
К шести часам история начала обрастать плотью. После приёма в студии мужа в Верхнем Вест-Сайде Донателла Альварез поехала в отель в Манхэттене, “Клифден”, где её ударили по голове тупым тяжёлым предметом. Орудие убийства пока не установлено, но главным вопросом остаётся: что вообще делала сеньора Альварез в комнате отеля? Детективы опрашивают гостей, присутствовавших на приёме, и особенно интересуются человеком по имени Томас Коул.
Я уставился на экран, ошеломлённый, сам едва узнав имя. Репортаж шёл дальше, и до меня доходило. Они дают личную информацию жертвы, фотографии и интервью с членами семьи – всё это значит, что вскоре в голове зрителей начнёт формироваться очень человечный образ сорока-трёхлетней сеньоры Альварез. Это была явно женщина редкой физической и духовной красоты. Независимая, благородная, верная, любящая жена, преданная мать девочек-двойняшек, Пиа и Флор. Сообщали, что муж её, Родольфо Альварез, потерял рассудок и ничем не может объяснить произошедшее. Они показывали чёрно-белую фотографию лучезарной школьницы, ученицы в доминиканском монастыре в Риме, примерно 1971 года. Ещё домашние видеосъёмки, тусклые мерцающие картинки молодой Донателлы в летнем платье, гуляющей по саду роз. На других изображениях Донателла сидела на лошади, Донателла приехала на археологические раскопки в Перу, Донателла с Родольфо в Тибете.
На следующем этапе в репортажах появился политический анализ. Это нападение спровоцировано расизмом? Может ли оно быть связано с политическими неудачами современной внешней политики? Один комментатор выразил опасение, что это может быть первое из серии подобных нападений, и прямо обвинил в произошедшем непонятный отказ президента осудить резкие замечания министра обороны Калеба Хейла – или приписываемые ему замечания, потому что он отрицает, что говорил нечто подобное. Другой комментатор пытался донести мысль, что это сопутствующие потери, к которым можно бы уже и привыкнуть.
Весь день, пока я смотрел репортажи, я испытал ошеломительное количество реакций – погоду среди них делали недоверие, ужас, сожаление, злость. Я разрывался между готовностью признать, что таки мог ударить её по голове, и ощущением, что эта мысль абсурдна. Ближе к концу, однако – после того, как я заправился МДТ, единственным ощущением осталась лёгкая скука.
Весь день, пока я смотрел репортажи, я испытал ошеломительное количество реакций – погоду среди них делали недоверие, ужас, сожаление, злость. Я разрывался между готовностью признать, что таки мог ударить её по голове, и ощущением, что эта мысль абсурдна. Ближе к концу, однако – после того, как я заправился МДТ, единственным ощущением осталась лёгкая скука.
Ближе к вечеру я отключился от всего, и когда слышал очередное упоминание этой истории, мне хотелось сказать лишь хватит уже, как будто они говорят о новом сериале по кабельному каналу, по мотивам какого-нибудь сверхпопулярного фэнтези-халтурщика… “Ужасное Испытание Донателлы Альварез”…
Чуть позже половины девятого я позвонил домой Карлу Ван Луну.
Хотя недоверие, ужас и так далее занимали меня большую часть дня, вдобавок я переживал, что похоронил все возможности работы с Ван Луном, что моя проблема, дисфункция мозга, сумеет помешать моим планам на будущее.
В результате – пока я ждал, что Ван Лун подойдёт к телефону – я весьма нервничал.
– Эдди?
Я прочистил горло.
– Мистер Ван Лун.
– Эдди, я не понимаю. Что случилось?
– Я плохо себя почувствовал, – сказал я, это оправдание всплыло автоматически, – я ничего не мог поделать. Мне пришлось убежать. Извините.
– Ты заболел? Ты чего, в первом классе? Я выглядел идиотом, извиняясь перед Хэнком Этвудом.
– У меня серьёзные проблемы с желудком.
– И ты даже не озаботился позвонить?
– Мне надо было срочно к врачу. Очень надо. Ван Лун некоторое время молчал.
Потом вздохнул.
– Ладно. Теперь ты как себя чувствуешь?
– Всё хорошо. Я в порядке. Он снова вздохнул.
– Тебя… что?., не знаю… лечат как следует? Надо посоветовать лучших докторов? Я могу…
– Я в порядке. Знаете, так случайно вышло. Больше этого не повторится. – Я сделал паузу. – Как прошла встреча?
На этот раз сделал паузу Ван Лун. Я здорово подставился.
– Очень посредственно, Эдди, – сказал он в итоге, – не буду тебе врать. Очень жаль, что тебя там не было.
– Вы его не убедили?
– В целом убедил. Он говорит, что тут есть рациональное зерно, но нам надо сесть с ним и пройтись по цифрам.
– Хорошо. Конечно. В любое время.
– Хэнк уехал на побережье, но он вернётся в город… во вторник вроде, да, подходи тогда ко мне в офис в понедельник, обсудим всё.
– Отлично. Карл, я ещё раз извиняюсь, мне очень жаль.
– Может, покажешься моему доктору? Он…
– Спасибо, нет, но благодарю за предложение.
– Подумай ещё раз.
– Хорошо. Увидимся в понедельник.
Я так и стоял с трубкой в руке пару минут после звонка Ван Луну, уставившись на открытую записную книжку.
Нервное, дёрганое ощущение сильно тянуло в животе.
Потом я набрал номер Мелиссы. Пока я ждал, что она ответит, я прямо оказался в квартире Вернона – на семнадцатом этаже, в самом начале этой истории, в последние прекрасные моменты перед тем, как я оставил сообщение у неё на автоответчике и пошёл рыться в спальне её брата…
– Алло.
– Мелисса?
– Эдди. Привет.
– Я получил твоё сообщение.
– Ага. Знаешь… ну… – мне показалось, что она пытается держать себя в руках, – …что я сказала, до меня только сейчас дошло. Не знаю. Братец был мудаком. Он уже долго продавал это странное вещество. И тут я подумала про тебя. И начала переживать.
Если Мелисса сегодня уже выпила, то сейчас она уже стала вялой, может, уже похмельной.
– Мелисса, не надо переживать, – сказал я, решив на месте, как я поступлю. – Верной ничего мне не давал. Мы встретились с ним за день до его… за день до того, как это случилось. И мы потрепались обо всём подряд… и ни о чём конкретно.
Она вздохнула.
– Ладно.
– Но спасибо за заботу. – Я задумался. – А сама ты как?
– В порядке. Очень, очень неловко. Потом она спросила:
– А ты как?
– Тоже в порядке. Работаю.
– Чем занимаешься?
Вот такой разговор мы и ведём в подобных обстоятельствах – вот он, неизбежный разговор в таких обстоятельствах…
– В последние годы я работаю техническим писателем. – Я сделал паузу. – На “Керр-энд-Декстер”. Издательство.
Технически это была правда, но не более.
– Да? Здорово.
Не было тут ничего здорового – да и правды тоже, моя работа в “Керр-энд-Декстер” вдруг показалась мне далёкой, ненастоящей, плодом воображения.
Я больше не хотел говорить с Мелиссой по телефону. Раз уж мы восстановили общение – хоть и мельком – я почувствовал, что уже начал систематически ей врать. И чем дольше мы проговорим, тем хуже будет.
Я сказал:
– Знаешь, я позвонил, чтобы успокоить тебя… но… мне надо бежать.
– Ладно.
– Это не…
– Эдди? -Да?
– Мне тоже нелегко.
– Конечно.
Лучше я не мог ничего придумать.
– Тогда пока.
– Пока.
Желая немедленно чем-нибудь отвлечься, я нашёл в записной книжке телефон Геннадия. Позвонил ему и принялся ждать.
– Да?
– Геннадий? -Да.
– Это Эдди.
– Эдди. Чего надо? Я занят.
На секунду я уставился на стену передо мной.
– У меня есть синопсис того, что мы обсуждали. Где-то на двад…
– Отдашь завтра утром. Посмотрю.
– Геннадий… – Он отключился. – Геннадий? Я положил трубку.
Завтра пятница. Совсем забыл. Геннадий придёт за первой выплатой по долгу. Бля.
Деньги не проблема. Я могу выписать ему чек на всю сумму, плюс проценты, плюс бонус за то, что он – Геннадий, но так дело не пойдёт. Я сказал, что у меня есть синопсис. Теперь надо его написать до утра – иначе он будет тыкать в меня ножом, пока не растянет связки в руке.
Мне не больно-то хотелось заниматься этим делом, но я понял, что это не самый плохой способ занять себя, так что вошёл в Сеть и начал собирать информацию. Я выучил соответствующую терминологию и придумал сюжет, вольно основанный на недавнем сицилийском суде над мафией, подробный отчёт о котором нашёл на сайте Джона Итальянца. Где-то за полночь я, сцена за сценой, набил двадцати-пятистраничный синопсис для “Хранителя Кодекса”, истории Организации.
После этого я принялся рыться в журналах в поисках рекламы агентств по продаже недвижимости. Я решил, что позвоню наутро крупному риэлтору в Манхэттене и договорюсь о съёме – или даже покупке – новой квартиры.
Потом я лёг в постель и часа на четыре-пять погрузился в то, что в те дни заменяло мне сон.
Геннадий приехал в девять-тридцать. Я по домофону открыл входную дверь, сказав ему подниматься на третий этаж. По лестнице он поднимался целую вечность, и когда он материализовался в комнате, казалось, что он измучен и ему всё надоело.
– Доброе утро, – сказал я.
Он поднял брови и огляделся. Потом посмотрел на часы.
Я распечатал синопсис и сунул в конверт. А теперь взял его со стола и сунул ему. Он принял конверт, покачал в руке, словно прикидывая, сколько он весит, а потом спросил:
– Где деньги?
– А… Я хотел выписать чек. Сколько я должен?
– Чек?
Я кивнул, вдруг почувствовав себя идиотом.
– Чек? – сказал он снова. – Ты чего, ёбнулся? Мы что, по-твоему, банк что ли?
– Геннадий, знаешь…
– Молчать. Не принесёшь сегодня деньги, у тебя охуительные проблемы, друг – ты понял?
– Деньги есть.
– Отрежу яйца.
– Да есть у меня деньги. Господи. Я просто не подумал.
– Чек, – сказал он снова с презрением. – Ебанись.
Я пошёл к телефону. После первых же дней в “Лафайет” у меня выработались весьма искренние отношения с услужливым и румяным менеджером банка, Говардом Льюисом, так что я позвонил ему и сказал, что мне нужно двадцать две тысячи наличными – и может ли он приготовить их для меня за пятнадцать минут.
– Никаких проблем, мистер Спинола.
Я положил трубку и обернулся. Геннадий стоял у моего стола, спиной ко мне. Я что-то пробормотал, чтобы привлечь его внимание. Он повернулся ко мне лицом.
– Ну?
Я пожал плечами и сказал:
– Поехали в банк.
Мы поймали такси и в молчании поехали на Двадцать Третью и Вторую, где стоял мой банк. Я хотел поговорить про синопсис, но Геннадий явно был в очень плохом настроении, и я решил промолчать. Получив деньги у Говарда Льюиса, я на улице отдал их Геннадию. Он сунул пачку банкнот в таинственные внутренности своей куртки. Подняв конверт с синопсисом, он сказал:
– Буду посмотреть.
Потом он, не попрощавшись, ушёл по Второй-авеню.
Я перешёл улицу и согласно новой стратегии – есть хотя бы раз в день – пошёл в закусочную, где заказал кофе и оладью с черникой.
Потом я пошёл на Мэдисон-авеню. Кварталов через десять я остановился перед офисом риэлтора под названием Салливан, Драскелл. Я вошёл внутрь, порасспросил девочку в приёмной и углубился в разговор с брокершей по имени Элисон Ботник. Ей было далеко за сорок, она носила модное тёмно-синее шёлковое платье и пиджак в тон. Я быстро понял, что хотя я пришёл в джинсах и свитере, и мог бы легко оказаться кассиром из винного магазина – или писателем-фрилансером – эта женщина точно не знала, кто я, поэтому была начеку. По её мнению, я вполне мог оказаться новым дот-ком миллиардером, ищущим двенадцатикомнатную квартиру на Парк. В наши дни такие вещи не враз определишь, и я оставил её гадать.