Так, впрочем, было почти во всей Лифляндии, Курляндии, да и в Центральной России тоже. Царский указ о призыве новобранцев и ратников в армию в связи с тяжелыми поражениями царской армии и флота на Дальнем Востоке подлил масла в огонь. Запылали помещичьи усадьбы, дворцы баронов. Начались крестьянские волнения. Царское правительство прислало казаков. Баронов срочно произвели в «почетные приставы», предоставив им полную полицейскую власть над холопами. Не участвовал ли Петер Кюзис в вооруженном ночном нападении большого отряда бунтовщиков — их было не меньше пятидесяти — на казаков под Яунпилсом?
Октябрьский ветер охапками швыряет красные листья на головы и плечи демонстрантов. Гремит над старинной Кулдигой вечно юная, никогда не стареющая «Марсельеза». Полной грудью дышит Петер Кюзис. Ему кажется, что революция уже свершилась. Ни он, ни его товарищи не могут знать, какой долгий, трудный путь лежит впереди.
* * *В ту же зиму зажглись в Курляндской и Лифляндской губерниях, как и во многих других губерниях Российской империи, костры повстанцев.
В конце октября власти закрыли семинарию в Кулдиге. Петер Кюзис вернулся домой в Яунпилс. По дороге заехал к брату в Ригу, взял у него сверток с подпольной литературой. Усатый, мужественный Ян был на семь лет старше Петера. Он уже несколько лет тесно связан с революционерами.
Ян подробно рассказал младшему брату о положении в социал-демократической партии, о событиях в Риге и во всем крае. Вскоре после Кровавого воскресенья в Петербурге 9 января 1905 года в Риге состоялся Кровавый четверг. 13 января на улицы вышли десятки тысяч рабочих. Они требовали свержения царя, демократических прав и свобод. У железнодорожного моста царские войска и полиция устроили массовый расстрел. Кровь сотен людей залила булыжник. Палачи убили семьдесят демонстрантов, в том числе больше тридцати членов ЛСДРП — они шли, как всегда, впереди с красными знаменами. В Риге вспыхнула всеобщая забастовка протеста, громовым эхом прокатились по всему краю экономические стачки и демонстрации. К революции потянулось обездоленное батрачество. В канун обнародования царского манифеста народ захватил власть почти повсеместно… На борьбу поднимался весь мир рабочих и рабов!
…Петера радостно встретили родители, друзья.
— А у нас свергли волостное правление! — наперебой рассказывали ему. — Видишь, всюду красные флаги. Подобно местным Советам в центральных губерниях России, здесь организовали распорядительный комитет из надежных людей, бедняков. Революция! Петер, ты нам нужен! Надо отобрать землю у баронов и помещиков!
— В Риге я видел много воинских частей, казаков, — нахмурившись, сказал Петер. — Надо быть готовым ко всему… Царь без боя не сдастся.
— Понимаем! Для этого мы разоружили и разогнали урядников и полицейских, сколотили свою собственную народную милицию! Иди к нам милиционером! Тебя ведь не придется учить стрелять!
Петера, этого пятнадцатилетнего рослого, решительного паренька, уже знали как смелого бойца. Когда устроили ночную засаду на казаков в лесу, он действовал отважно, хладнокровно. Нагнали тогда страху на казаков, а ведь в отряде дружинников было всего шестнадцать бойцов, вооруженных дробовиками и револьверами, собранными с бору по сосенке.
Петер Кюзис уже тогда понял, как важна перед боем разведка, как необходимо наперед знать намерения врага и его силы. Ведь это помещичья прислуга, ненавидевшая своих хозяев-угнетателей, сообщила дружинникам о карательном рейде казачьего отряда. А он, Петер, разработал соответствующий план действий. Это была первая в жизни Кюзиса разведка…
Петер Кюзис вступил и в милицию, и в партийный кружок «Скригулис». Уже тогда он понимал, что если боевая дружина может дать ему винтовку, то только партия снабдит его верным прицелом.
— Долой царя! Свободу народу! — факелами вспыхивали над возбужденной толпой бедняков страстные слова.
Как-то ночью небольшой отряд милиции совершил дерзкий налет на баронский замок — оплот контрреволюции, но был вынужден отступить — казаки. Видимо, нападения ожидали и встретили милицию губительным огнем. Это было новым уроком для Петера Кюзиса. О враге надо знать как можно больше, но враг о тебе должен знать как можно меньше…
Если семинарист Петер Кюзис был по успеваемости одним из лучших учеников, то дружинник, милиционер, боевик Петер Кюзис был душой своего отряда. Смолоду отличала его способность учиться на ошибках, анализировать оплаченный кровью опыт. А опыт этот он черпал из самого активного участия в народной борьбе против самодержавия.
На всю жизнь врезался в память Петера Кюзиса тот январский день 1906 года. 12 января в его родной Яунпилс ворвался карательный отряд. Командовал отрядом известный палач ротмистр Незнамов. Полилась народная кровь. Повальные обыски, аресты, экзекуции… По черным спискам, составленным «почетными приставами» — баронами и охранкой, каратели выжигали целые хутора.
Ускоренным курсом проходил Петер Кюзис науку классовой ненависти. Ему самому едва удалось ускакать в лес. Спаслись и некоторые дружинники-милиционеры. Они стали партизанами, или, как их называли в Латвии, «лесными братьями». Действовали отряды под руководством социал-демократов.
В заснеженном суровом лесу пришлось пройти Петеру Кюзису курс стойкости, выносливости, выдержки. Рано вдохнул он горький запах партизанского костра, узнал холод и голод. После очередного налета на помещичью усадьбу или жандармский участок зарывались в снег, путали следы, ночевали в сенных сараях, в баньке лесного хутора. «Лесные братья»… Да, партизанская жизнь в лесу учила братству, взаимной выручке… Петер Кюзис твердо усвоил, что партизан, разведчик может побеждать лишь при широкой народной поддержке, при помощи братьев по классу. На стороне революции стояла передовая часть народа: рабочие Риги, бедняки и середняки. Но у революции было и множество врагов, были предатели, шпики, провокаторы.
Зимой в лесу без помощи извне на подножном корму не проживешь. Значит, надо искать верных помощников, вверять свою жизнь в чужие руки. А для этого необходимо научиться разбираться в людях, в человеческой природе, психологии. Предают не только из классовой ненависти, есть и такие понятия, как «страх» и «корысть». Вот и разбирайся, пятнадцатилетний партизан, кто друг, а кто враг, кто храбр, а кто трусоват, кто честен, а кто может предать тебя в трудную минуту. Верный компас тут — классовое чутье. И этот компас вручили Петеру умные и многоопытные наставники, члены той партии, с которой он с ранних лет навсегда связал свою жизнь.
Отряд «лесных братьев» нес потери, испытывал жестокие страдания от мороза-костолома. Решили пробраться домой, укрыться под родной крышей. По слухам, уланы-каратели ротмистра Незнамова, чинившие зверскую расправу в хижинах, попритихли, пьют и гуляют, празднуя победу.
Семье старого батрака Яна Кюзиса повезло — до него и до его дома еще не добрались каратели. Но старика одолевали тяжелые думы о сыновьях. Что с Яном, скрывающимся в Риге, в глубоком подполье? Что с Петером в лесу в этот трескучий мороз? Хорошо хоть, что мать держится стойко, не бьется в истерике, не опускает руки. В доме Кюзисов не должно быть слез.
Поздним вечером за оконцем, освещенным изнутри огоньком лучины, заскрипел снег, кто-то тихо постучал в дверь.
Старый Ян переглянулся с женой. Та медленно поднялась со скамейки, прижала руки к груди и прошептала еле слышно:
— Это Петерис!
Сердце матери не ошиблось. Вместе с облаком пара в натопленную избу вошел Петер. Он повзрослел, вытянулся, суровое лицо почернело. За плечом — винтовка. Молча обнял он мать и отца. Только теперь дала мать волю слезам. Сестры — Паулина и Кристина — прятали за улыбками слезы.
…Драгуны ворвались в полночь. Их явно подослал предатель — выследил, донес. Солдаты — от них разило перегаром — перерыли весь дом в поисках оружия, но винтовку с патронами не нашли: Петер надежно упрятал трехлинейку в печь.
— Где оружие? — рычали каратели. — У, волчонок, бандитское отродье!..
Они избивали подростка, повалив, пинали сапогами, а он, стиснув зубы, молчал, думал о неизвестном предателе, и все внутри у него горело от обиды, злости и жажды мщения.
И этот горький урок пригодился в жизни Кюзису.
Едва дав Петеру одеться, драгуны связали его, бросили в сани, увезли в морозную темную ночь. Взвизгнув, заскрипели массивные ворота баронского замка. Повели его, само собой, не в гости к барону — швырнули в подвал, на ледяной каменный пол. Этот подвал был первой тюрьмой юного революционера. В темных углах под низкими сводами копошились, стонали какие-то люди. Здесь томились арестованные карателями бунтовщики — бывшие милиционеры, агитаторы, члены Распорядительного комитета.
И этот горький урок пригодился в жизни Кюзису.
Едва дав Петеру одеться, драгуны связали его, бросили в сани, увезли в морозную темную ночь. Взвизгнув, заскрипели массивные ворота баронского замка. Повели его, само собой, не в гости к барону — швырнули в подвал, на ледяной каменный пол. Этот подвал был первой тюрьмой юного революционера. В темных углах под низкими сводами копошились, стонали какие-то люди. Здесь томились арестованные карателями бунтовщики — бывшие милиционеры, агитаторы, члены Распорядительного комитета.
Не успел Петер забыться тяжелым сном, как с лязгом громыхнула, разбудив его, железная дверь, и кто-то проорал:
— Петер Кюзис! Выходи!
Еще не рассвело. В радужном венце мерзла полная луна над зубчатой черной стеной замка.
Петер думал, что его ведут на допрос. А это был суд. Вернее, расправа.
— В милиции состоял? — устало зевая, спросил усатый драгунский офицер с серебряными аксельбантами.
Вся волость знала, что он был милиционером. Отрицать это было бессмысленно. С врагом надо хитрить. Да, состоял. Но ни слова не сказал Петер Кюзис об участии в засадах на казаков, о бое с отрядом Незнамова, о «лесных братьях». Офицер бесновался, стучал по столу.
Кюзис разводил руками:
— Мне сказали: охраняй, я и охранял. А в других делах не участвовал…
И это тоже было уроком на будущее. Уроком тактики в обращении с врагом.
Как только рассвело, в мощенный брусчаткой двор баронского замка вывели семнадцать арестованных. Их выстроили вдоль высокой каменной стены с бойницами. Напротив встало отделение драгун. Щелкнули затворы винтовок. У Петера словно оборвалось в груди сердце: расстрел!
И расстрел действительно состоялся: на глазах пятнадцати арестованных повстанцев расстреляли двоих товарищей. Смерть они приняли мужественно. Их знала и почитала вся волость. Их называли большевиками.
Петер думал, что вслед за ними попарно расстреляют и остальных осужденных, и он готов был так же смело встретить смерть, как встретили ее большевики. Но остальных подвергли телесному наказанию — каждому бунтовщику всыпали по пятьдесят шомполов. Пороли так, как встарь пороли крепостных баронских холопов.
Шомпола со свистом рассекали воздух. Казалось, шомпола раскалены докрасна, так обжигали они голую спину. Петер сцепил зубы, досчитал до тридцати и потерял сознание. Избитого, окровавленного, полуголого, бросили его в снег.
Очнулся он в домике незнакомого батрака, лежал в короткой, тесной кровати на животе и не мог повернуться. Дикая боль резала, обжигала спину. Он снова сцепил зубы. Подошла какая-то немолодая женщина, с участием и лаской взглянула на него, нежными руками, словно сестра милосердия, стала мазать израненную спину каким-то холодным жиром. Все это надо запомнить: и звериную жестокость палачей, и бесконечную доброту этой женщины.
С трудом разлепил он запекшиеся губы:
— А что с товарищами?
— Слуги и батраки унесли всех по своим домам, — ответила женщина. — Боже мой! Что эти гады сделали с тобой, сыночек! Лежи тихо, я тебе и зельечко из трав сготовлю…
Недели две провалялся Петер в чужой халупе, где ухаживали за ним как за родным сыном. Многое передумал он за эти две недели. Нет, никогда он не сложит оружия, будет бороться до конца.
Этой клятве он остался верен до последних дней жизни.
2. Снова с «лесными братьями»
Вскоре после выздоровления Петер вернулся к «лесным братьям». Было это ранней весной, перед распутицей. Он привез в отряд директиву партии о расширении партизанской войны, об укреплении связей с РСДРП. В страхе трепетали перед «лесными призраками» урядники и жандармы. Бароны и пасторы переводили за границу свои капиталы, уезжали сами. Вновь и вновь просили карательные войска из Риги и Петербурга.
Вскоре партизаны провели несколько крупных боевых операций. Одна из них — разгром волостной управы в Яунпилсе. Расстреляли предателя-писаря, выдававшего повстанцев палачам ротмистра Незнамова, прихватили с собой очень нужные паспортные бланки. Потом спалили корчму и казенную винную лавку в имении Берзмуйжа, экспроприировав все наличные капиталы их хозяев.
По заданию «лесных братьев» Петер тайно ездил к брату в Ригу. Брат работал от зари до зари на пивоваренном заводе Кунцендорфа. Братья установили тесную связь с рижскими боевиками, с партийной организацией Малиенского сельского района. В конспиративной квартире на Романовской улице боевики разрабатывали планы своих действий. В их осуществлении принимал участие и Петер Кюзис.
…Случилось это в мае. Казаки-пластуны шли густой цепью, прочесывая лес. Малочисленный отряд «лесных братьев» откатывался, не принимая боя, — боеприпасы были на исходе. Кюзису поручили прикрывать отряд — трудное, смертельно опасное дело. Командир знал: Петер выполнит приказ любой ценой.
Лежа с винтовкой за толстым замшелым пнем на пригорке, Петер оглянулся через плечо: большая часть отряда уже переправилась на тот берег Огре. Все решали какие-то минуты…
В густом ельнике впереди мелькнула казачья фуражка. Одна, вторая… Неотвратимо надвигается казачья цепь, ведя вслепую ураганный огонь. Петер берет наступающих в прорезь прицела. Спотыкаясь, падает один, опрокидывается навзничь другой… Выстрелив еще раза три по залегшим пластунам (надо экономить патроны!), Петер сменил позицию, а потом стал отползать к реке.
У Кюзиса оставалась одна лишь обойма, всего пять патронов. Он передернул затвор винтовки, но в левое плечо вдруг с бешеной силой ударило что-то одновременно тупое и острое, горячее и холодное, так что разом онемела вся рука. Вторая пуля насквозь прошила ногу. Этот удар был послабее, но встревожил больше первого — для партизана ранение в ногу всегда опаснее…
Стрелять он уже не мог. Тогда, напрягая все силы, с трудом действуя ранеными рукой и ногой, он поднялся и метнулся неловко, как подбитая дробью дикая утка, вниз к реке.
Со всего маху шлепнулся в холодную воду. Вода немного взбодрила его, прояснила сознание, и он поплыл к противоположному лесистому берегу, изо всех сил загребая здоровой правой рукой, волоча в воде будто парализованную ногу. Сгоряча он не чувствовал еще особой боли, но его страшила странная немота почти половины тела.
До чего же широка эта Огре! Летом ее воробей вброд перейдет, а сейчас залила она окрестные луга…
Казаки выскочили на берег Огре как раз в ту минуту, когда он выбирался на другой, спасительный берег. Раненая нога подламывалась под ним, тянула обратно в цепкие, ледяные объятия реки. Сзади раздалось сразу несколько выстрелов. Коротко взвыли пули над рекой. Но Петер не слышал этого. Перед его глазами вдруг все вспыхнуло нестерпимой яркости алым огнем, и наступил беспросветный мрак.
…Семеро «лесных братьев» лежали мокрые, окровавленные у берега лесной реки. Отряд ушел в глубь леса, а они остались. Четверо были убиты в перестрелке. Двоих, тяжелораненых, пристрелил сотник. А седьмой…
Один из стражников обыскал Петера, нашел какие-то документы, конверт с рижским адресом. Ого! Это, видно, не простой бандит, хоть и молод!
— Господин сотник! — неуверенно проговорил стражник. — У этого бандита, знать, связь с Ригой была. Вот документы!..
— Добре! — порешил сотник, крутя ус. — В лазарет его! А там допросят, выяснят его связи с Ригой!..
Кинули с мертвецами в фурманку. Повезли.
…Жандармское отделение в Вендене. Лазарет, запах карболки. Сердобольный пожилой фельдшер осмотрел его раны и тихо сказал:
— Ну, парень, жить тебе сто лет, не иначе! Как есть, завороженный ты от пуль. Первые две раны — в плечо и ногу — зарастут как на собаке. А третья рана… То ли на излете была пуля, то ли рикошетом угодила, только застряла она в черепе, не повредив мозга. Это ей-богу просто чудо!
— Операция будет? — шепотом спросил обессилевший Петер.
— Зачем операция? — удивился фельдшер, разглаживая усы. — Во-первых, от добра добра не ищут, а во-вторых, тебе все одно крышка. Таких, как ты, не милуют!..
И верно. Вылечили. Допрашивали о «лесных братьях», о связях с Ригой — он молчал. Судили снова военно-полевым судом. Было это в Ревеле, уже в 1907 году. На этот раз все было чин-чином: «Встать, суд идет!» и портрет батюшки царя в полковничьем мундире во весь рост за спинами господ судей, прокурор, защитник…
— Приговорить к смертной казни!..
Оловянный взгляд невозмутимого императора, напыщенные породистые лица судей-офицеров. Суд скорый и неправый. Затем — две долгие, выматывающие душу недели в камере смертников. Триста тридцать с лишним часов почти непрерывной пытки, беспросветной муки.
Однако у высокого суда вышла неувязка. Подсудимому-то, этому Петеру Кюзису, не исполнилось еще и шестнадцати лет, а до совершеннолетия суд не имеет права отнимать жизнь у подданного империи! Закон есть закон…