– И вы не слышали! – кивнул Георгий с видом полного удовлетворения. – Все забыто, я же говорю. А тогда о нем все шептались… Это случилось здесь, рядом, на Петровке. Я мог бы показать вам дом, но не могу на него смотреть. Уж простите… Это произошло осенью, в октябре… Нашли два трупа в квартире, принадлежавшей ордену иезуитов. Убили двух священников. Убийцу скоро нашли, он что-то плел в свое оправдание, но был осужден как виновный. Кто-то плакал, кто-то молился, кто-то сплетничал. А теперь, видите, все забыто… Отец Отто Мессмер – это и есть мой земляк, и еще с ним был убит отец Виктор Бетанкур. Вы хоть имена этих священников помните?
– Я их вообще слышу впервые! – призналась Александра. – Должна вам сказать, я не прихожанка этого храма и не католичка. Я крещена в православие, в детстве, бабушкой, но вообще далека от церкви. Разве зайду где-нибудь фрески посмотреть, иконы, витражи…
– Но заходите же! – заметил собеседник. – Значит, церковь вас зовет.
– Не сама церковь, но…
– Не спорьте, – мягко возразил Георгий. – Вы ходите именно в церковь, не в музей и не в выставочный зал, где иконы и витражи бывают куда как лучше! Просто сейчас церковь говорит с вами на языке, который вы пока не понимаете. Однажды вы поймете, что она вам хочет сказать, и уже останетесь в ней сознательно.
– Хорошо, – сдалась художница, – спорить я не буду, не о чем. Говорить о том, что еще не произошло, вообще не в моих правилах…
Она ощущала глухое раздражение. Этот человек, совсем ее не знавший, живший какой-то очень далекой и непонятной ей жизнью, говорил о ее будущем с видом полного на то права; и самым удивительным было то, что его слова, как будто случайные, находили отклик в ее сердце.
Собеседник, казалось, уловил настроение Александры и заговорил другим, безлично-любезным тоном:
– А вам, как художнику, понравилась наша церковь? Говорю «наша», потому что хожу сюда, когда живу в Москве. Я ведь на две страны существую.
– Церковь интересная, – в тон ему, любезно ответила Александра. – Хотя, честно вам скажу, меня больше привлекает архитектура более ранних эпох. Там классицизм, а я, если на то пошло, поклонница романского стиля, готики. В Москве таких старинных католических храмов нет, конечно. Больше всего мне понравились статуи. Сам Святой Людовик, например… Он немножко сусальный, конечно… Но очень выразительный.
– Да, да, статуя прекрасная…
Потеплевшие было глаза собеседника вновь приобрели отсутствующее выражение, словно тема разговора перестала его привлекать. Взгляд устремился в окно, но был прикован не к фигурам спешивших мимо прохожих, а к некоей неведомой цели. Александра допила кофе, съела пирожное и уже собиралась распрощаться, но Георгий внезапно заговорил снова, словно продолжая фразу, с которой начал свои откровения.
– Сперва он убил отца Виктора, но не ушел, а сутки оставался в квартире и пьянствовал… Спокойно выходил за спиртным в магазин, в рубашке, испачканной кровью, затем возвращался в квартиру, где лежал труп… Потом приехал из командировки второй священник – это был отец Отто, занимавший другую комнату. Убийца не ожидал, что сосед появится, и убил его тоже, чтобы скрыться. Это было двадцать седьмого октября…
– Ужасно! – содрогнулась Александра. – Но по какой причине он это сделал? Почему?!
– Кто знает… Когда убивают священника, все равно какой конфессии, ко всем остальным причинам приплетают еще и прямое участие дьявола, одержимость бесами, да и чего еще только не скажут… А потом, убийца был пьян и оставался пьяным вплоть до задержания… – Георгий поднял на Александру усталый взгляд. – Их похоронили не здесь. Отца Бетанкура в Эквадоре, отца Мессмера в Германии. Я навещаю иногда его могилу… Он многое для меня сделал, поддержал в пору душевного кризиса… Не знаю, во что бы я превратился, если бы не он!
– Прошло столько лет… – Александра решилась нарушить вновь повисшее молчание. – Видно, это и впрямь был очень значимый для вас человек, если утрата до сих пор так свежа.
– Да, конечно… Но есть еще кое-что! Дело в том, что я мог тогда погибнуть тоже. – Георгий выдержал многозначительную паузу. – Мы должны были увидеться с отцом Мессмером по делу, он назначил мне встречу на вечер двадцать седьмого, как раз когда вернется из Германии… Был один срочный вопрос, который нужно было спешно решить. Но я не смог прийти, стыдно сказать, по какой причине… – Георгий тяжело перевел дух, глядя в сторону. – Ведь я когда-то очень сильно пил, – признался он, все еще избегая взгляда Александры. – Просто до беспамятства… Запоем… Приходил в себя, занимался делами, вел бизнес, потом опять срывался. Мне никто не мог помочь, да я сам не хотел себе помогать. Жена, уже в Германии, не выдержала и ушла от меня с детьми. Я был совсем уже на краю, когда встретил отца Мессмера, случайно, в церкви. Вот здесь, в Святом Людовике, как раз у его алтаря… Я тогда не молился даже… Просто стоял, полупьяный, и чего-то ждал. Он подошел, заговорил со мной, потом оказалось, что мы знакомы, земляки, общались на родине. Я его едва узнал. Он оказал мне большую поддержку, и я начал бороться… Запои еще случались несколько раз, но я выходил из них легче… Последний случился накануне его гибели. Когда убивали священников, я был пьян, как их убийца… Понимаете? Как их убийца! С тех пор я к спиртному совсем не прикасаюсь… – Он растер ладонью покрасневший лоб и взглянул на женщину, молча сидевшую напротив. – Я никак не могу понять, что тогда произошло? – спросил он не то ее, не то себя самого. – Почему я вдруг напился, да так ужасно, ведь этого давно уже не случалось? Благодаря этому я, получается, остался в живых. Но если бы я не напился, а пришел в указанное время, может быть, я смог бы предотвратить убийство отца Отто? На двоих убийца не напал бы. Я следил за судебными заседаниями… Это было ничтожество, дегенерат с уголовным прошлым. Он не напал бы на двоих, он и священников убивал поодиночке, ударом в затылок. От нас двоих он попросту бы убежал…
– Не думайте об этом! – подалась вперед Александра. – Вы не можете знать, как бы все повернулось…
Ей было по-настоящему жалко этого человека, лишившегося поддержки, которую он однажды нашел, бесцельно кружащего между церковью, где он встретил надежду, и улицей, где погиб подаривший ее священник.
– Конечно, не могу, – признал Георгий. – Но эти мысли меня не оставляют. Потому я и решил сделать алтарь. Конечно, не такой грандиозный, как наш алтарь Святого Людовика… Я хотя и крещен с детства, но, пока в эту церковь не зашел, не знал, что есть такой святой. Потом уж мне отец Мессмер и историю его рассказал, как король Людовик Девятый устраивал крестовые походы, как умер в Тунисе, со своим сыном Тристаном… Казалось бы, я был взрослый человек, побитый жизнью, а слушал, как сказку, и мне почему-то веселее становилось… Хотя веселиться тогда было не от чего…
– У Святого Людовика был сын по имени Тристан? – перебила Александра, удивленная внезапно мелькнувшим именем, о котором она часто думала последние дни.
– Да, совсем молодой юноша, лет двадцати, – кивнул Георгий. – Когда войско стояло в Тунисе и ждало подкрепления, начались эпидемии. Юноша умер первым, вскоре за ним последовал и отец. Жалко, я не смогу вам рассказать так увлекательно, как рассказывал отец Мессмер! У меня такого дара нет. У меня, – мужчина улыбнулся с печальной иронией, – нет вообще никакого дара!
– Так не бывает! – возразила Александра. – Мы все так или иначе одарены, только не всегда понимаем, в чем он заключается, наш дар. Я вот в юности твердо знала, что у меня дар художника! Училась, пыталась чего-то достичь, всерьез мечтала о славе… Но с годами стала понимать, что мои картины – это совсем не то, что я хочу принести в этот мир. Подарить ему… Нельзя ведь подарить то, чего у тебя самого нет, правда? У меня не было настолько хороших картин, чтобы мне хотелось оставить их миру в дар… И я потихоньку занялась совсем другими вещами – стала реставрировать, занялась перепродажей предметов искусства… Какая уж тут слава, сами понимаете! Но мне это нравится. Нравится разгадывать загадки, скажем так, которых в этом деле много. И у вас есть дар, вне всякого сомнения!
– Какой же?
Александра помедлила с ответом. Мужчина смотрел на нее со странно напряженным, выжидательным выражением, словно то, что ему предстояло услышать, было очень важно.
– Дар помнить добро… И быть верным своей памяти, – произнесла она наконец. – Это очень ценный дар, а то, что он причиняет вам страдания, делает его еще дороже. Вам кажется, что вы могли бы что-то сделать для своего друга тогда… Но я совершенно точно знаю, что вы многое делаете для него сейчас!
Мужчина внезапно поднялся из-за стола, наклонился к художнице и крепко, до боли пожал ей руку. Александра в панике увидела проступившие на его глазах слезы. Плачущие мужчины пугали ее так, что она полностью терялась. Вот и сейчас она не могла ничего сказать в ответ, пока Георгий горячо и сбивчиво благодарил ее. Он вдруг заторопился, словно вспомнив наконец об утраченной цели, вид у него был чрезвычайно воодушевленный. Мужчина расплатился, вновь пожал ей руку на прощание и вышел из кафе, оставив недоумевающую Александру одну за столиком. Повернувшись к окну, она увидела, как он быстро шагает по улице прочь. У него даже походка изменилась – теперь Георгий шел уверенно, словно точно зная, куда он должен прибыть и во сколько именно. У него был вид человека, которого с нетерпением где-то ждут.
«Удивительно… Ведь я ничего особенного не сказала, а как он приободрился! – Александра провожала его взглядом до тех пор, пока не потеряла в толпе. – Какого пустяка ему хватило! У каждого человека на душе своя тяжесть, у каждого своя история, только не всегда ее можно кому-то рассказать!»
Она заказала еще чашку кофе. Мысли шли вразброд, этот хаос усугубила последняя встреча и разговор, принявший неожиданный поворот. «Ведь вот совпадение! Алтарь Святого Людовика, а вместе с ним погиб сын Тристан. Как будто эхо того, о чем я думала раньше. Только здесь Тристан – это все-таки имя. Так может, я изначально ошиблась, как ошибся тот, кто написал это слово со строчной буквы? Может, это вовсе не “алтарь печали”, а алтарь какого-то конкретного Тристана – например, романтического героя? Но при чем тут евангельская тематика! Кстати, интересно – покойная супруга Гдынского имела какое-то отношение к католической церкви? Эти алтари – западная традиция, да и сын Людовика Святого, как и сказочный кельтский герой, в честь которого его, очевидно, назвали, родом с Запада. Тристан! Никогда не встречала человека, которого бы так звали…»
Она достала телефон и, пролистав книжку, нашла номер подруги, уже двадцать лет жившей в Париже. Александра знала ее со школьной скамьи. Людмила по профессии была фотографом и на одном вернисаже в начале девяностых встретила своего будущего супруга – французского журналиста. Вскоре молодые люди поженились и уехали во Францию. Бывая там, Александра всякий раз звонила Миле (так она ее называла по старой памяти), и они встречались хотя бы на полчаса, на час. Мила совсем офранцузилась, говорила по-русски с небольшими ошибками, воспитывала двоих детей, работала во французской газете. Москву она помнила, как помнят давно забытый сон, – смутно, начиная путать детали. Появлениям Александры она всегда была очень рада. Хотя Мила и уверяла, что ее дом теперь во Франции, тоска по родине ее не отпускала. За эти годы она не приехала в Москву ни разу, лишь жадно расспрашивала о ней.
«Вот еще одна загадочная история отсутствия – не едет человек сюда и не едет, хотя тоскует страшно, деньги имеются, родители тут живут! – Глядя на часы, Александра прикидывала, будет ли звонок кстати. – Но к Миле хотя бы из Москвы гости, родственники наезжают, с Иваном же все связи оборваны… Или это очень большая странность его характера, на границе с сумасшествием, или глубокая обида на отца, или… Да, или просто смерть!»
Мила откликнулась сразу. Она обрадовалась, решив, что подруга звонит сообщить о скором приезде, и огорчилась, узнав о своей ошибке, а затем с интересом выслушала поручение. Александра попыталась донести до нее смысл истории с визой и нелегальной работой, и Мила, вникнув в ее просьбу, воскликнула:
– Узнать я все узнаю, раз тебе нужно, не сомневайся! Но заранее предупреждаю – это какая-то совершенно дикая история! Люди как-то устраиваются с визами, живут спокойно, работают, ездя, куда хотят! Да у африканских эмигрантов куда больше прав и свобод, чем у этого твоего Ивана. Где он работает? Что за театр? – А услышав название кабаре, присвистнула в трубку так, что оглушенная художница поморщилась. – Ну, эти могли бы оформить ему и рабочую визу, у них средства есть! Послушай, я не верю этой истории ни на грош. Тут что-то не то.
– Вот и я… Старика жалко, понимаешь? Два года ничего не знать о сыне, подозревать, что его уже и в живых нет…
– А в случае, если он умрет, завещав все сыну, а сына тоже нет в живых, кто получит наследство?
– Хороший вопрос! – поежилась Александра. – Я так понимаю, либо Ирина, либо Нина. Я слабо разбираюсь во всех этих наследниках второй-третьей очереди, но приходилось несколько раз присутствовать при разделе таких спорных имуществ… А есть еще такая штука, как предназначенный наследник – то есть лицо, которое наследует имущество в том случае, если наследник в силу разных причин не может вступить в права наследства… У старика – квартира в центре Москвы, да еще дача имеется и кое-какие ценности… Есть, из-за чего копья ломать!
– А ты зачем во все это вникаешь? – спросила практичная подруга. – Ты, как я уяснила, тут вовсе ни при чем и никак не заинтересована в наследстве? Зачем ты опять впутываешься в то, что тебя не касается?
Александра помедлила с ответом.
– Наверное, такой у меня дар, – произнесла она, когда Мила повторила вопрос.
Глава 8
Статью Александра окончила к утру. Она управилась бы и раньше, но ей очень мешал непривычный метод работы – она впервые писала, пользуясь ноутбуком. Это приобретение она сделала недавно и до последнего момента боялась начинать осваивать компьютер. Стас научил ее азам, об остальном она догадывалась сама, продираясь сквозь многочисленные затруднения и ошибки. Еще одним необходимым приобретением стал мобильный модем. Без выхода в интернет становилось почти невозможным следить за новостями аукционов, связываться с коллекционерами, демонстрируя им на расстоянии товар и рассматривая их предложения. Наконец у Александры появилась надежда хоть изредка опережать конкурентов, которые давно уже освоили современную технику работы.
«Почему я столько лет дарила соперникам возможность переиграть меня из-за глупой неприязни к техническим новинкам?» – спросила себя Александра, закрывая ноутбук. Она только что отправила статью в журнал и наслаждалась ощущением маленького свершившегося чуда. «Я лучше многих знаю свой предмет, быстро ориентируюсь на рынке. У меня бесценный архив на руках, наконец… Такие сведения о московских коллекционерах, каких нет больше ни у кого, включая полицию и налоговую инспекцию! И я уступала продажи людям, которые лицом к лицу не могли бы со мной конкурировать! Просто потому, что они меня опережали! Но теперь с этим покончено!»
Она мечтала оцифровать архив, который подарила ей покойная ныне подруга. Альбина, некогда владевшая антикварным магазином, после разорения, тяжело заболев и почти не покидая квартиры, кормилась тем, что ей удавалось покупать и продавать благодаря обширным старым связям. Александра в то время была «ногами» подруги и оставалась с нею до конца. Альбина передала ей в наследство свой уникальный архив – большой старый чемодан с обитыми латунью углами, наполненный тетрадями, записными книжками и карточками. Там содержались самые подробные сведения обо всех когда-либо проведенных ею сделках. Так как Альбина была одним из старейших торговцев антиквариатом в Москве, сведения подчас могли попадаться удивительные. Она заносила в свои тетради все вкусы владельца коллекции, указывала его предпочтения и антипатии, слабости и привычки, даже кулинарные пристрастия и тайные пороки, о которых почему-либо знала.
«В нашем деле надо понимать клиента досконально, – поучала она Александру, тогда еще неопытную. – Иной раз думаешь, вот эту-то картину я продам мгновенно, выручу за нее большие деньги, ан нет! Отличная вещь не продается, как заколдованная остается на руках, и все тут! Что такое? Не тому предлагаешь, не так, не вовремя… Все важно, каждая мелочь, малюсенькая деталь. Они же, клиенты наши, собиратели старья, все немного ненормальные, а кто-то, прости господи, и сильно не в себе… Вот, спроси психиатра – есть ли мелочи в его работе? Кто-то из-за этой мелочи на тот свет может отправиться! Я знала человека, который убил старуху из-за серебряной солонки с гербом Павла Первого. Убил и в тюрьму отправился, уже без солонки, само собой. Отсидел, вышел и продолжил собирать солонки. Раскаяния – ноль, будто вошь раздавил. Это не Раскольников, нет… Это наши с тобой клиенты! А вот представь, что солонку ему показываешь уже ты, а денег у него нет, потому что этот идиот спустил на старинную дрянь все, что имел. Иметь солонку ему тоже хочется… И не просто хочется, он себя без нее душевно мертвым чувствует и должен ее заполучить! А ты, значит, помеха на пути к блаженству… Такие дела, моя дорогая! Делай выводы. Учись!»
Уже совсем рассвело. Художница прошлась по мастерской, открыла окошко, выключила лампу, горевшую всю ночь. Мансарду наполнил молочный голубоватый свет. Порывшись в сумке, Александра достала «полароид» и снимки, сделанные в мастерской Стаса в день его отъезда.
Два оказались вполне удачными: можно было рассмотреть детали рельефа. Подойдя к окну, художница поднесла фотографии к свету.
О нише она думала непрерывно, даже в то время, пока писала статью. То казалось, что вопрос, который ее мучает, ничтожен, проблемы вовсе нет. «Мила все узнает об Иване, она дотошная, твердо обещала, так нечего ломать голову!» То Александра думала, что случайностей в этой истории не может быть, уж слишком многое наводило ее на эту мысль.
«С чем спорить невозможно, так это с надписью на старом фото ниши. “Алтарь тристана”. Это алтарь скорби, как следует из слов самой Ирины. Она ясно сказала Стасу, что ниша для давно умершего человека… И добавила, что это для ее мужа. Но должны иметься в виду два разных человека. Ниша сделана давным-давно. Об Иване ничего не известно толком всего два года. Ниша не могла быть сделана в его память давно умершей матерью, в любом случае… Ирина имела в виду, что ее восстанавливают в интересах супруга… Конечно, это… Но… Если «тристан» – это имя, второпях написанное со строчной буквы? Кто таков этот Тристан и что он значил для покойной женщины? И для Гдынского, вероятно, раз он выбрал для испытания именно эту нишу! Да что я, собственно, прицепилась к этому загадочному имени?!»