Через три часа я уже в Красноармейске, где будет митинг. Широкая площадь завешана кумачом, транспарантами, плакатами. Тысячи людей. Но я сразу нахожу своих - Ускова, Слепуху. Усков стоит у трибуны и молитвенно шепчет губами - штудирует речь. Слепуха стоит рядом, приговаривает:
- Не робей, не волнуйся. Будет порядок.
Спрашиваю:
- Где "Уралец"?
- Увезли. Скоро и мы поедем.
- Куда же?
- Сначала в отпуск. Путевку дали.
- Я в Москве слышал, будет большое награждение. С вас магарыч.
Слепуха смеется:
- Что вы? Больше, чем медаль, мы не заслужили.
Жара стоит страшная, но митинг идет своим чередом. Больше всех достается музыкантам, они дуют в свои инструменты, и кажется, медные трубы обливаются потом.
Министр речного флота прочитал по бумажке речь. Пожилой казак благодарит: поднял над трибуной сноп пшеницы, выращенной на орошенных землях. Мы налетели на сноп, урвали по колоску. Усков прочитал речь без запинки, пожимали ему руки.
Кинооператор говорит:
- Митинг надо снимать вначале, пока еще слушают. Потом можно только крупные планы.
Вдруг выясняется, что у Слепухи и Ускова только по одному пригласительному билету на теплоход, который первым пройдет по каналу. Без жен они не хотят ехать, предлагают билеты мне.
- А вы "орел" или "решка", - говорю я, - кому достанется.
Досталось ехать Слепухе. А мы с Усковым отправились на водораздел, стояли на крыше большого шагающего, кричали, махали шапками, когда теплоход проходил мимо. Мне даже показалось, что я вижу на палубе Дмитрия Слепуху...
6
Это началось в субботу, солнечным сентябрьским утром. Он сидел за столом и пил чай, гадая про себя, как лучше провести свободный день, может быть, поехать с Юриком на катере по каналу...
Жена включила радио. Передавали последние известия из Москвы.
- Указ Президиума Верховного Совета СССР "О присвоении звания Героя Социалистического Труда строителям Волго-Донского судоходного канала имени Владимира Ильича Ленина".
Слепуха отодвинул стакан, прислушался.
- Александрову Александру Петровичу, - говорил диктор, - начальнику Красноармейского строительного района...
Слепуха два года копал землю в этом районе и хорошо знал Александрова.
- ...Елисееву Василию Ивановичу...
Да это же бульдозерист Вася Елисеев, вечно смеющийся, напористый паренек!
Диктор продолжал говорить торжественно-спокойным голосом, перечисляя хорошо знакомые Дмитрию имена, с одними он не раз встречался, о других слышал.
- Слепухе... - произнес диктор.
Его собственное имя, произнесенное так торжественно, показалось ему чужим, не относящимся к нему, Слепухе Дмитрию Алексеевичу, старшему мастеру экскаватора Водораздельного строительного района, как говорил диктор...
Он поднялся со стула, с минуту напряженно глядел на репродуктор. Диктор продолжал говорить, но он уже ничего не слышал. Слова слились в сплошной басовый гул. Он посмотрел на жену, та не выдержала и бросилась к нему на грудь...
Внешне все осталось по-прежнему. В понедельник он заторопился и вместе с Иваном Селиверстовым поехал на Волгу, в управление гидростанции. Они постояли в очереди, прошли в кабинет отдела кадров. Там посмотрели бумаги и неожиданно сказали:
- Нам экскаваторщики сейчас не нужны. Все штаты укомплектованы.
- Очень жаль, - ответил Слепуха и пошел к двери.
Они уже дошагали до пристани, строя обширные планы на будущее: "Поедем в Среднюю Азию копать канал или в Сибирь на стройку, нас теперь ничем не запугать", - когда их разговор прервал человек, выскочивший из подъехавшей машины. Слепуха узнал кадровика, с которым только что разговаривал в кабинете.
- Почему не сказали, что вы Герой? - спросил кадровик, подбегая к нему.
- Зачем же я буду себя рекламировать? Я экскаваторщик: в документах об этом сказано. - Слепуха был как будто прежним, но в то же время он стал другим, еще более спокойным и сильным.
- Садитесь в машину, поедем.
- Нас же двое. Селиверстов тоже работать хочет.
- Садитесь оба.
- Но я, учтите, не Герой Труда, - сообщил Иван.
- Орден, правда, и у него есть, - подхватил Слепуха.
- Садитесь, садитесь.
- У вас же мест нет?
- Есть, есть, - поспешно и виновато пояснил кадровик. - Экскаваторщик Анохин, слышали? Ему дело на алименты пришло, так он удрал третьего дня. А хотите, дадим вам совершенно новую машину...
- Кажется, он удрал вовремя, - заметил Слепуха с усмешкой.
На другой день он ходил по участкам. Его увидел главный механик, посадил в "Победу", привез к разгрузочным путям и показал на длинный ряд платформ.
Здесь, за Волгой, все казалось будто новым, лишь бескрайняя степь походила на ту, какая была за Доном три года тому назад, когда Слепуха приехал в Калач. И все, что начиналось наново, чем-то повторяло то, что было на Волго-Доне в начале строительства. И занимался он будто похожими делами. Но сам Слепуха не был прежним. Будучи глубоко убежденным в закономерности случившегося, он вместе с тем был уверен - все, что делал он прежде, на новой работе не может повториться просто: грош цена будет тогда ему. Все теперь должно быть новым и лучшим. Однако каким оно будет, Слепуха не знал.
Больше всего ему хотелось очутиться за рычагами машины, начать крошить, рубить, загребать неподатливую землю, чтобы ощутить свою власть над ней. Но разобранная машина была пока мертва.
Рано утром его разбудил осторожный стук. Недоумевая, кому он нужен в такую рань, Слепуха открыл дверь и от дежурного по управлению узнал: вызывают в Москву, в Кремль.
- Телеграмма еще ночью пришла, - словоохотливо объяснял дежурный, радующийся тому, что он тоже имеет отношение к этому событию. Правительственная, с красной полосой. Срочно, написано, командируйте Героя Социалистического Труда в Москву. Главный механик подписал приказ. Как бухгалтер пришел, я сразу к вам...
Слепуха понял, что именно этого ждал он все дни и что именно эти два слова, такие привычные и простые - Москва, Кремль, - выражают сейчас его самые сокровенные желания.
На секунду мелькнула мысль о монтаже, но Слепуха отогнал ее: она уже мешала ему. Он стремился вперед, в путь.
А когда весь путь - на машине, на глиссере через Волгу, на самолете до Москвы - был проделан, когда он пришел в министерство, ему сказали, что вручение наград состоится лишь 30 сентября, и посоветовали направиться в гостиницу.
- Еще никто не приехал; вы - первый. Так что ждите, отдыхайте.
На девятом этаже гостиницы "Москва" он вошел в комнату, указанную дежурной, и стал обдумывать случившееся. До тридцатого оставалось четверо суток и одна ночь. Надо как-то их прожить. Он помылся, переоделся, поужинал. На это ушло немногим более двух часов. Впереди по-прежнему было четверо суток и одна ночь.
...Он ходил по улицам Москвы, по залам музеев и все время думал: "Теперь надо работать лучше". И тут же спрашивал себя: "А что значит "работать лучше"? Может, ставить новые рекорды? Пусть люди видят, кто такие волгодонцы!"
"А что дальше? - снова спрашивал он себя. - Построить ГЭС и поехать на другую? Нет... Одних рекордов мало. Теперь надо смотреть дальше. Ведь мои помощники - Ваня Селиверстов, Вася Федоров - могут уже работать самостоятельно. Пусть они тоже получат новые экскаваторы и копают сами. А я наберу новый экипаж - молодежь - и начну с ними".
Он тут же взялся за дело. Накупил книг по электротехнике, механике и, сидя на девятом этаже в номере, принялся за составление "Памятки экскаваторщика".
"Основные правила, - писал он, - как принимать смену, как произвести осмотр экскаватора перед работой, как производить загрузку земли в автосамосвалы, как делать прорезь и разрабатывать забой, как ускорить цикл, как работать в зимних условиях".
...Он шагал по площади перед Кремлевским дворцом, разглядывая фасады зданий. Поднялся по устланной коврами лестнице и очутился в просторном зале, где было уже больше ста человек. "Все с Волго-Дона", - подумал Слепуха, замечая знакомые лица.
Открылась дверь. Разговоры стихли. Вошел Председатель Президиума Верховного Совета Николай Михайлович Шверник. Секретарь Президиума начал читать Указ и называть фамилии. Первым вызвали Александрова. Слепуха увидел своего бывшего начальника и стал аплодировать ему. Затем к столу подошел знаменитый начальник Цимлы Барабанов, потом подходили другие.
Вот Симак, сидевший рядом с ним, тяжело встал со своего места и ушел туда...
"Сейчас меня", - затаив дыхание, подумал он и действительно услышал свое имя. Дмитрий Алексеевич встал и на негнущихся ногах пошел вперед. Ему казалось, что он идет слишком долго. "Надо было сесть поближе", - подумал он. Подойдя к столу, он неловкими руками принял большую красную папку, красную коробочку, потом еще одну коробочку.
Отвечая на поздравления Шверника, он протянул руку и посмотрел ему в лицо, потом поблагодарил, хотел сказать что-то еще, но ничего не сказал и пошел обратно, плотно прижимая к себе папку и обе коробочки. За Слепухой пошел Анатолий Усков, начальник большого шагающего.
"Сейчас меня", - затаив дыхание, подумал он и действительно услышал свое имя. Дмитрий Алексеевич встал и на негнущихся ногах пошел вперед. Ему казалось, что он идет слишком долго. "Надо было сесть поближе", - подумал он. Подойдя к столу, он неловкими руками принял большую красную папку, красную коробочку, потом еще одну коробочку.
Отвечая на поздравления Шверника, он протянул руку и посмотрел ему в лицо, потом поблагодарил, хотел сказать что-то еще, но ничего не сказал и пошел обратно, плотно прижимая к себе папку и обе коробочки. За Слепухой пошел Анатолий Усков, начальник большого шагающего.
На своем месте он принялся рассматривать орден Ленина и Золотую Звезду. Потом пришел Усков, достал перочинный нож, и они привинтили медали к пиджакам. Орден Ленина Слепуха прикрепил рядом с орденом Красного Знамени.
Он вынул из папки грамоту, стал читать: "За особо выдающиеся заслуги и самоотверженную работу по строительству..." Перечитал еще раз, задумался. Когда же было это особо выдающееся и самоотверженное? Стал вспоминать. Может быть, это было в марте, в напряженные предпусковые недели? Ночью разыгрался небывалый буран. Густой снег залепил окна кабины, прожекторы, но он продолжал копать. Вдруг что-то случилось: ковш перестал подниматься. Он полез на стрелу: надо было заменить искрошившиеся щетки. Колючий ветер швырял в лицо хлопья снега, пальцы стыли, переставали слушаться. На скользкой стреле под ветром и снегом невозможно было держаться - два раза он скатывался в сугробы. Тогда он приказал помощникам привязать себя ремнями к стреле и, освободив руки, устранил неисправность.
...Может быть, это было раньше, в позапрошлом году, когда он копал котлован для третьего шлюза? На экскаватор неожиданно двинулся оползень, грозя раздавить машину. Трое суток не уходил он с машины, разбрасывая в стороны надвигавшуюся землю. Оползень был остановлен.
А может быть, это было тогда, когда он ездил на соседние участки обмениваться опытом и учил других экономить секунды? А может быть, это было когда-то еще, в каком-то другом случае, который он не мог сейчас вспомнить? Много их было, всяких случаев.
Ночью он улетел из Москвы и утром завтракал в столовой нового поселка. Рядом с ним сидел Иван Селиверстов. Слепуха говорил ему:
- ...Вот и прилетел я, Иван. Будем с тобой прощаться. Решил набрать учеников. Начну с ними.
- Куда же меня?
- Получишь свою машину. Наберешь экипаж, будешь учить. Тогда будет толк.
- А как вы посмотрите, если я сам пойду в ученики на большой шагающий? Мне предлагали.
- Одобряю. Я сам хотел идти, две ночи не спал, раздумывал. Это машина такая, что на ней можно расти до инженера.
Потом он шел по улицам нового поселка, и ему казалось, будто он давным-давно живет здесь.
7
- В газетах напечатали: депутат Слепуха принимает там-то, живет по такому-то адресу. Каждый день хоть одно письмо, да было. К депутату, само собой, идут не только с хорошими делами.
Приходили просьбы в отношении квартир, семейных дел, пенсий. Особенно я не любил алиментщиков. Как же так можно? Это же твой ребенок. Вот пишет женщина - помогите найти моего подлеца, уехал неизвестно куда, милиция его не ищет, одна осталась с двумя детьми. Я тотчас на депутатском бланке запрос в милицию. С милицией я в дружбе жил. Они мне отвечают - уехал ваш подлец в неизвестном направлении. Ищите, говорю, на родине. У него же мать есть, пусть она узнает про своего сына. Человек пропасть не может. Найдешь такого блудного родителя - до чего же приятно: плати денежки на воспитание.
Однажды пришла женщина, молодая, симпатичная. Нет, думаю, тут не алименты, а что-либо другое, от такой вряд ли захочется убежать. А она в слезы: "Помирите меня с моим мужем". Выяснилось, что он инженер, работает на моем участке, имеет склонность к спиртным напиткам. "Как же я могу вас помирить?" - спрашиваю. Она свое: "Вы - мой депутат, я за вас голосовала, прошу - помирите". - "Хорошо, подумаю над этим вопросом". На другой день вызвал его к себе: "Как работа? Как жена, дочка?" - "Все в порядке, отвечает, - претензий по работе не имею, дома все хорошо". - "Симпатичная у тебя жена, - говорю я, - я с ней разговаривал". - "Уже жаловаться ходила, я ей задам..." - "Не спеши, я тебя перебью. Она ко мне не ходила, мы в кино случайно встретились. Сидели рядом. Очень она мне понравилась. Думаю поухаживать за ней. Ты не имеешь возражений?" Он, чудак, глаза на лоб буквально вытаращил: "Она же моя жена". Я продолжаю в том же духе: "Да ты ведь сам говорил, что она тебе не нужна". - "Наврал, ей-богу, наврал. Сдуру наговорил". - "Если ты возражаешь, я, конечно, ухаживать за ней не буду, но только учти. И насчет спиртного - тоже".
Через три дня звоню ей на квартиру: "Разрешите пригласить вас сегодня вечером в кинотеатр на итальянский кинофильм "Рим в одиннадцать часов". Она смеется в трубку: "Мне муж все рассказал, мы с ним уже идем сегодня. Приходите с Клавдией Михайловной..."
Разные вопросы приходилось решать. По общественной линии тоже. По примеру Казахской республики поднимали мы залежные земли. На сессии об этом был разговор. Возвращаюсь я из Москвы, приходит ко мне директор Николаевской МТС Леонид Аксенов, отчества сейчас не помню, можно по журналу посмотреть. Я ведь журнал специальный вел, все просьбы и жалобы записывал: секретаря у меня не было, Клавдия Михайловна помогала.
Приходит, значит, Аксенов, полный такой, бритый, жизнерадостный. "Слушаю вас". - "Плохо мое дело, - говорит, - план мне дали - умереть и то легче". - "У нас тоже план не легкий. План ведь и дается для напряжения. Чтобы не расслабляться". - "Чувствуется государственный ум", - говорит он. Ну, думаю, раз до государственного ума дошло, сейчас будет просить машины. Верно, начинает высказываться с просьбой - у вас машины стоят на консервации, а у нас нужда. Машины у меня действительно были в резерве начальство заинтересовано в том, чтобы машина стояла на консервации, но была целой. Говорю Аксенову: "Тракторы есть, но, к сожалению, они не мои". - "Дмитрий Алексеевич, мы же с вами волгодонцы, я механиком там работал, теперь послали тридцатитысячником, войдите в мое положение". - "Для волгодонца готов на помощь. Только давайте сделаем по-государственному, чтобы мое начальство не имело ко мне претензий". - "Что же вы предлагаете?" - "Поезжайте в обком партии, просите машины. Скажите, сами видели, что у них стоят без дела. А на меня не ссылайтесь, наше начальство этого не любит". - "Прекрасно, Дмитрий Алексеевич, я чувствовал, что не зря за вас голосовал".
Через два часа из обкома раздается телефонный звонок: "Есть у вас такая возможность?" - "Возможность есть, но людей выделить не можем, только машины". - "Хорошо".
И вот я выполняю решение обкома партии. Пятьдесят пять тракторов отправили поднимать залежные земли. Шли своим ходом триста километров, работали там пять месяцев, подняли несколько тысяч гектаров.
В другой раз поступила общественная просьба от жителей Ленинска о выделении дополнительных средств на укрепление левого берега Ахтубы. Поехал посмотреть в чем дело. Старую дамбу за двадцать лет сильно размыло - надо укреплять. Обратился с письмом в Совет Министров. Выделил туда бульдозеры, скреперы непосредственно с моего участка, дамбу заплели хворостом. Сделали не меньше пятнадцати тысяч кубов земляных работ. Неоднократно ездил туда для проверки состояния дел.
Начальство стало посматривать на меня косо. Слепуха, мол, технику разбазаривает. Пошли неприятные разговоры. Но тут объявили очередную сессию, и я все свои грехи замолил. Хотите, расскажу вам, какие в Москву привез поручения? У меня в блокноте все записано. Многие поручения уже выполнил. Остались только личные.
Разумеется, было интересно знать, что делает в Москве депутат Верховного Совета, когда он не сидит в зале Кремлевского Дворца на заседаниях. Наш разговор происходил в марте 1957 года у меня дома: после Волго-Дона мы встречались со Слепухой всякий раз, как он приезжал в Москву на сессию или по другому поводу.
- Так что же за дела? - спросил я.
- Пожалуйста. У меня в блокноте записано для памяти. Здесь общественные, а здесь - домашние. Первое - вагоны с инертными, второе оборудование для бани, третье - дорога до Средней Ахтубы.
- Не понимаю. Разве дорога до Ахтубы делается в Москве?
- С Москвы начинается все. Как только назначается сессия, меня вызывает начальник строительства. "Как поживает Клавдия Михайловна? Как сыновья?" - "Растут", - отвечаю я, а сам в этот момент думаю: значит, скоро предстоит дальняя дорога. Начальник приступает к существу дела: "Заявки мы вам приготовим, передадите в министерство. А вот вам для памяти в блокнот железная дорога задолжала нам шестьсот вагонов с инертными материалами. В Министерстве коммунального хозяйства надо раздобыть оборудование для городской прачечной. Вы ведь, кажется, знакомы с министром?" - "Сидели рядом в президиуме". - "Значит, с баней будет все в порядке". Как раз сегодня в перерыве между заседаниями разговаривал с министром. Обещал поставить оборудование во втором квартале.