Мне стало досадно, обидно, меня разбирала злость на саму себя. Передо мной, то есть перед креслом Эдуарда Филипповича, лежал толстенный сводный отчет. Я стала его листать…
Мой возглас прозвучал сценически точно, во время случайной паузы, когда слово предоставили очередному докладчику, а он замешкался. Хотя я не выбирала момент, а просто не удержалась и выпалила:
– Это же бред!
– Что? – впервые обратил на меня внимание главный-главный.
Я подняла голову, на секунду встретилась с ним глазами, опустила голову:
– Страница восьмая, пункт десять, видите цифру? Теперь итоговая сводка. Страница двадцать пять, пункт три. Числа не совпадают, хотя должны. Далее, страница девятая, пункт три «а» и страница двадцать семь…
– Медленнее, девушка! – попросил кто-то.
Все зарылись в бумаги. У них переменились лица. Только что это были успешные благодушные менеджеры, а теперь стали – колючие, сосредоточенные, напряженные клерки. Свой отчет я помнила наизусть, у меня хорошая память на цифры. Поэтому и увидела несоответствия. Я хотела сказать, что арифметической ошибки тут нет, ведь компьютер не ошибается, но меня заткнули:
– Помолчите!
Они еще несколько минут листали отчет, наверняка видя то, что мне было не дано видеть, – знаний и информации не хватало. А потом главный-главный объявил, что совещание окончено, попросил остаться только своих заместителей.
В свой кабинет я возвращалась на дрожащих полусогнутых ногах. Я еще не знала, что выступила с блестящим дебютом, я боялась, что меня погонят с фирмы поганой метлой и моя карьера, толком не начавшись, пойдет под откос. Схватила сумочку, оделась и помчалась домой. Если мне суждено детей рожать, а не финансовыми потоками рулить, значит, так тому и быть.
Ночью мне стало плохо, померила температуру – под сорок. Догнал-таки грипп и меня. Болела я тяжело. Виктор и Максим Максимович ухаживали за мной, но масками, которые я просила надеть, чтобы не заразились, пренебрегли. Кажется, я слышала, что звонили Эдуард Филиппович и Нонна Эдуардовна, муж культурно посылал их подальше. В моем температурном бреду бушевали цифры – они сыпались с неба и вырастали из-под земли, окружали со всех сторон – как полчища фантастических диких солдат.
На пятый день мне стало полегче, но свалились Виктор и Максим Максимович. Особенно страшен был грипп для свекра с его больным сердцем. Муж твердил: «Позвони Оле! Позвони Оле!» Я отказывалась. Хотя меня от слабости мотало, я не хотела обращаться за помощью к медсестре, которая ухаживала за покойной Анной Дмитриевной.
Виктор позвонил сам. Не спрашивал, есть ли у нее возможность помочь, сказал в трубку коротко:
– Выручай. У нас полный лазарет.
Она приехала, взяла лечение в свои руки. Профессиональный медик, конечно, не сравнится с полуживой девушкой, которая ничего не смыслит в лекарствах, выписанных врачом. Лекарства в аптеках смели, и я, качаясь от слабости, переползала от одной аптеки к другой. Ольга достала нужные препараты и наладила лечение. Прежняя наша неприязнь почти растаяла. Ольгу захлестнула жалость. «Краше в гроб кладут», – сказала она, увидев меня. Я же была ей признательна за помощь в трудную минуту. За то, что готовила нам куриные бульоны и паровые котлеты, делала уколы, пичкала витаминами и какими-то иммуностимуляторами. Стараниями Ольги удалось избежать осложнений после гриппа у Максима Максимовича. И все-таки между нами, Ольгой и мной, осталось что-то непреодолимое. Мы никогда не станем подругами или просто приятельницами. И дело здесь не в разнице возрастов, а в каком-то необъяснимом внутреннем отрицании.
Когда муж и свекор выздоровели, визиты Ольги прекратились, я спросила мужа:
– Сколько ты ей заплатил?
Вопрос почему-то обидел Виктора.
– Это для Ольги не бизнес.
– А что тогда? Бизнес, кстати, не ругательное слово. И получать деньги за отлично выполненную работу не зазорно.
Муж ушел от ответа.
На работу я вышла через десять дней. Что происходило все это время на фирме, я не знала. Не успела обзавестись приятельницами из соседних отделов, и никто меня не информировал, не доносил сплетни и факты. В кабинете меня встретила странная пустота: на столах Эдуарда Филипповича и Нонны Эдуардовны только компьютеры и телефоны, ни стопок бумаг, ни папок с документами, ни ручек – ничего. Я не успела осмыслить ситуацию, как раздался звонок. Это была секретарь главного-главного, она сказала, что я должна явиться к нему через пятнадцать минут.
– Хорошо, – растерянно согласилась я, как будто спрашивали моего согласия. – А вы не знаете, где Эдуард Филиппович и Нонна…
– Они уволены, – коротко ответила секретарь и положила трубку.
Вот так номер! Значит, моя выходка на совещании имела большие последствия. Теперь меня выкинут за дверь, как нашкодившего котенка? Но для этого не требуется приглашать на небеса.
С небожителем, с главным-главным, я разговаривала без страха и трепета исключительно потому, что ослабела после болезни. И еще я забыла, как его зовут. Фамилию помнила, а имя и отчество вылетели из памяти. У меня никогда не было возможности обращаться к нему по имени-отчеству. Да и вообще возможности общаться с ним.
– Вас не было на работе десять дней, – сказал он, поздоровавшись и предложив мне присаживаться.
– Болела гриппом.
– Каменный век, – сморщился, как от кислого, главный-главный. – В наше время болеть гриппом и вообще болеть, когда есть масса профилактических средств… Но мы с вами о медицине говорить не будем. Что же мне с вами делать, Виктория Потемкина, двадцати одного года, замужем, – сверился он с листком, лежащим на столе, – студентка четвертого курса нашего достославного университета, в котором ничему толковому научить не могут?
– Не знаю, – пробормотала я, а потом неожиданно для самой себя, как бы оправдываясь, заговорила о том отчете: – Понимаете, это не могло быть случайной арифметической ошибкой…
– Мы во всем разобрались, – перебил главный-главный. – Но это… – запнулся он.
– Не моего ума дело? – подсказала я.
– Пока не вашего ума. Я хочу вам предложить должность, с испытательным сроком, естественно, которую прежде занимала Нонна Филипповна.
– Эдуардовна.
– Что?
– Ее звали Нонна Эдуардовна.
Почему-то я произнесла «звали» – в прошедшем времени, словно похоронила женщину. Я не поняла, что мне предлагается. Это было настолько фантастично, что я не могла с ходу поверить.
– Перебивать начальство по пустякам, – погрозил пальцем главный-главный, – нарушение служебной этики.
– Извините.
– Условия работы, оклад и прочее я обсуждать с вами не буду. Они вас не разочаруют. И будущий руководитель тоже понравится. Но я хочу, чтобы вы, Виктория Потемкина, твердо поняли одну вещь. Вам выпал шанс, которого больше никогда не выпадет, потому что в бизнесе все друг другу знают цену. У вас еще нет цены, вам ее нужно заработать. – Он сделал паузу. – Или не заработать. И еще. Вы молодая женщина, вздумаете рожать…
– Нет! – воскликнула я. – Мы пока не планируем детей.
– Вот и лады. Дерзайте! До свидания!
Моя жизнь совершила головокружительный оборот. Зарплата – в пять раз больше прежней, плюс премии – квартальные, по итогам года, «лечебные» к отпуску, плюс медицинская страховка для меня и мужа, плюс мелочи вроде оплачиваемого сотового телефона и машина, не персональная, но каждое утро забирающая меня от дома и вечером возвращающая домой. А руководителем отдела стал Казаков Федор Михайлович, мой любимый университетский преподаватель. Бабушка говорила, что с начальством везет один раз в жизни. Этот раз мне и выпал.
Федор Михайлович не жалел времени, растолковывая мне премудрости финансовой науки. Работать с ним было интересно, да что там интересно – вдохновенно. Мои промашки Федор Михайлович покрывал, а мало-мальские успехи превозносил. У меня было ощущение, как ни смешно звучит, растущих мозгов. Будто мой ум, как растение водой, питается новыми знаниями – растет, крепнет, набирает силу.
Единственной проблемой была влюбленность в меня Федора Михайловича. Натуральная влюбленность мужчины в женщину. Я и в университете замечала, что он на меня поглядывает особенно. Когда же стали работать вместе, чувство его расцвело. «Неровно дышит» – так моя бабушка определяла подобное мужское состояние. «Иногда вовсе не дышит», – добавила бы я. Подниму голову – замер, смотрит с болезненным обожанием. Отвернусь, как будто не заметила.
Чтобы не внушать несбыточных надежд, пресечь возможные объяснения, я изображала молодую жену, пылко влюбленную в мужа. К месту и не к месту вспоминала и цитировала Виктора: он то-то сказал, он вот так об этом думает. Мне это давалось без труда. Я на самом деле очень любила мужа.
Но в нашей семье становилось все хуже и хуже.
* * *Однажды я ехала домой в автобусе. Рядом, отвернувшись к окну, сидела женщина. Она тихо плакала, изредка всхлипывая.
Однажды я ехала домой в автобусе. Рядом, отвернувшись к окну, сидела женщина. Она тихо плакала, изредка всхлипывая.
– У вас горе? – спросила я.
Она покивала головой, а потом помотала. И да, и нет.
– Закон подлости, – сказала она. – И ни разу исключения не было.
– Что вы имеете в виду?
– Если на работе все отлично, то дома обязательно раздрай. Если дома благодать, то обязательно в кассе недостача или контрольная закупка со штрафами. Я в магазине работаю, – пояснила она.
– А сейчас где проблемы?
– Дома. Муж запил со страшной силой, вещи из квартиры выносит. А на работе меня в завсекцией перевели и премию дали.
– Жизнь как зебра, – успокаивающе сказала я. – Черная полоса сменяется светлой.
– Нет. Жизнь – это весы, на которых никогда не бывает равновесия.
Примитивная философия продавщицы мне теперь часто вспоминалась. Ну почему нельзя, чтобы везде было замечательно? Кто виноват и что делать? Я считала, что виноват Виктор, а что делать, не знала. Он конечно же винил меня, но также не знал, что делать.
Как на грех, я забеременела. От мужа скрыла, сделала микроаборт. Я считала, что в данных обстоятельствах, при тех перспективах, которые передо мной открываются, это самое правильное решение. Но Виктор наверняка так не посчитал бы и взбесился. В последнее время он очень переменился. С одной стороны, относился ко мне подчеркнуто вежливо, как к дальней родственнице, с другой стороны, на корню пресекал все мои попытки наладить отношения, выяснить их. Он затыкал мне рот, стоило завести разговор о наших проблемах.
– Я это слышал тысячу раз, – говорил Виктор. – И две тысячи раз объяснял тебе свою позицию. Хватит, надоело!
Однажды заявил мне:
– Твои мозги растут для бизнеса в ущерб нормальной женственности.
Я с ним поделилась своим ощущением «растущих мозгов», и вот так мне аукнулось.
Кроме главных разногласий: моей работы, откладывания ребенка, Витиного прозябания на занюханном заводишке – стали часто появляться, как снежный ком расти, мелкие поводы для ссор. Эти поводы, конечно, давала я. Не купила свекру лекарство, не получила Витин костюм из химчистки, не пришила оторвавшиеся пуговицы к сорочке. А когда мне успевать? И вообще, я не начитанная, не слежу за современной литературой. А когда мне читать, скажите на милость? Я работаю как лошадь и учусь отлично, драю квартиру, обстирываю, обглаживаю и кормлю двух мужиков. Витя не рассыпался бы, покупая продукты по дороге домой. А Максим Максимович вместо того, чтобы газетки читать и телевизор смотреть, мог бы помыть посуду. Не умер бы у раковины.
Максим Максимович никогда не был свидетелем и тем более участником наших ссор. Однако не мог не замечать, что у нас проблемы. Свекор делал вид, что все прекрасно в нашем королевстве.
На его помощь мне рассчитывать не приходилось, хотя часто подмывало попросить об этой помощи – втолкуйте Вите! Максим Максимович, как я считала, меня любил. Как дочь. Я ошибалась.
Несмотря на ссоры, на мужнину холодность, краха я не ожидала, я думала – перемелется. Ведь не бывает супругов, которым нечего перемалывать.
Поздним вечером мы сидели на тесной кухне с Максимом Максимовичем, пили чай. Виктор задерживался. У них на заводе очередной аврал. Когда авралы каждую неделю, то это уже система – полный швах. Только наивный глупец может не понимать.
Максим Максимович, как обычно, рассказывал, какой замечательной была Анна Дмитриевна – тонкой и веселой, умной и затейливой. Они прожили счастливую жизнь. Я слышала это десятки раз. Затейницу Анну Дмитриевну не во что было одеть, чтобы в гроб положить, – ни одной приличной сорочки или трусов без дырок. Я по магазинам бегала, все новое покупала.
Мои мысли были о своем, поэтому я сказала со вздохом:
– Наверное, Виктор хотел, чтобы его жена походила на его маму. Но я совсем другая, у меня не получается.
– Ах, Вика! Вы чудная и удивительная! Вы прекрасная! – Он взял мою руку и поцеловал.
– Спасибо, Максим Максимович!
Не отпуская мою руку, на которую смотрел, как на драгоценность, он вдруг забормотал:
– Во мне столько нежности… столько нерастраченной нежности…
Он покрывал мою руку поцелуями, двигаясь все выше и выше, к локтю. И говорил, говорил…
Не могу найти верное слово, чтобы описать мое состояние. Наверное, это был шок. Но шок многоярусный. Рвотный шок, который испытывает человек, видя обезображенный труп. Шок внезапной обиды, предательства, разочарования, порушенных надежд и миропонимания, ощущение собственной ничтожности. Как он мог подумать, что со мной можно так?
На несколько секунд я впала в ступор, и только когда Максим Максимович поднял вторую руку, чтобы обнять меня, вырвалась, вскочила.
Я не подыскивала выражений, я выпалила первое, сорвавшееся с языка:
– Старый развратник!
Максим Максимович всхлипнул, закрыл лицо руками и выбежал из кухни.
Открылась входная дверь, пришел муж. Он заглянул на кухню:
– Привет! Я голодный как волк. Накормишь?
Не чмокнул дежурно в щечку, пошел переодеваться, мыть руки.
Когда Виктор снова вошел на кухню, я еще не пришла в себя. Стояла истуканом, не могла поверить в случившееся. Может, оно мне приснилось?
Виктор со ставшей в последнее время привычной иронией спросил:
– Эй, ты чего застыла? Бизнес не клеится? А поесть усталому труженику? Папа спит?
– Папа… твой папа сейчас… ко мне, со мной… хотел…
– Замолчи! – переменился в лице Виктор.
– Он говорил… целовал… Это ужас!
И тут мой муж размахнулся и ударил меня по лицу. Я полетела в сторону двери и упала на пол. Мне было больно, жутко, страшно. Я на четвереньках поползла в коридор, с трудом поднялась. У меня провалилась земля под ногами, мне не на что было опереться в жизни. Если муж меня бьет, значит, я лечу в преисподнюю. Я стремилась удержаться на поверхности, помчалась в комнату Максима Максимовича, распахнула дверь.
Закричала:
– Он бьет меня! Бьет! Скажите ему, что вы сами, сами!
Максим Максимович сидел на кровати, закрыв ладонями лицо, раскачивался и стонал.
Сзади, за плечи, меня схватили руки Виктора. Руки, которые столько раз ласкали меня, дарили божественное наслаждение, которые я любила до спазма в горле. Теперь они стали грубыми клешнями жестокого чужака.
Виктор вытолкнул меня в другую комнату.
– Убирайся! – велел он. – Убирайся отсюда и никогда больше не появляйся!
– Я не виновата…
– Пошла вон, я сказал!
Схватив сумочку, я выскочила на улицу, поймала такси, примчалась к девочкам в общежитие. Вахтерша пропустила меня со словами: «Я ж говорила!»
Потом я сняла однокомнатную квартиру. Могла себе позволить, я хорошо зарабатывала.
Виктор
После женитьбы мое имя стали часто употреблять с ненавистным мне ударением – Виктóр, потому что жену зовут Виктория. Есть замечательный американский фильм с Джули Эндрюс и Джеймсом Гарнером в главных ролях «Виктóр и Виктория». Моя жена несколько похожа на Джули Эндрюс в молодости, в ней тоже бездна обаяния. У меня с красавчиком Гарнером нет ничего общего, хотя и я симпатяга, каких поискать.
Смазливость была моим проклятьем с детства. Родители рассказывали, что, заглядывая в коляску, знакомые умилялись – ангел! Я подрос, и меня часто принимали за хорошенькую девочку с белыми кудряшками. Лет с восьми я стал требовать, чтобы меня стригли налысо. Уступил просьбам мамы – на голове у меня оставляли маленькую челку.
Однажды мы столкнулись на улице с бывшей соседкой, не виделись лет пять. Моя прическа «почти под нолик» ее не смутила. Женщина всплеснула руками:
– Такой же хорошенький! А малышом был вообще похож на маленького Ленина.
Мне захотелось пнуть эту тетку ногой или укусить за руку. Мама отлично поняла мое настроение и быстро распрощалась с ней.
– Расскажу тебе одну историю, – говорила мама по дороге. – Когда я училась в первом классе, нас должны были принять в октябрята. Это было большое и волнительное событие, потому что на груди, на школьном фартуке, засияет звездочка с портретом Ильича. Готовились мы ответственно: читали рассказы про детство вождя, учили стихи, ему посвященные, и так далее. И вот однажды, когда мы после уроков репетировали предстоящие выступления на торжественной линейке, в класс заглянула нянечка – так раньше называли в школе уборщиц – и сообщает (представь!): «Там пришел дедушка Ленин». Мы оторопели, потом возликовали и гурьбой бросились из класса. Но в коридоре стоял обыкновенный дядечка, совершенно не похожий на вождя. Девочка, которую звали Леной, воскликнула: «Это же просто мой дедушка!»
Я расхохотался, и дальнейший путь мы с мамой пропрыгали: нужно было так скакать по тротуару, чтобы не наступать на трещины в асфальте.
Мама обладала завидным чувством юмора и была неистощима на выдумки. В нашем доме постоянно звучал смех, и жизнь до болезни мамы мне помнится бесконечной веселой игрой. Конечно, по мере того, как я рос, игры усложнялись.