- Расскажи мне о себе. Откуда ты, кто родители, где учился, кем работал, - попросил командир полка.
Не понимая, зачем это нужно полковнику, но улавливая его доброжелательный тон, солдат успокоился.
- Жил я в деревне Зыкино, она в Оренбургской области находится. Там и учился. Окончил десять классов. Отец на фронте погиб. Мать и сестра работают в колхозе. Я тоже до армии работал в колхозе.
- Кем?
- В полеводческой бригаде.
- А где отец воевал, на каком фронте?
- По письмам, которые сохранились, вроде бы на Прибалтийском.
- Ну а город или село, где погиб, не знаешь?
- Нет, - печально сказал Ченцов. - В последнем письме, как и во всех других, обратный адрес - полевая почта и номер. И все.
Кандыбину очень хотелось помочь солдату. Стоит, наверное, где-нибудь скромный памятник, и, может быть, на нем в длинном списке есть и фамилия Ченцова. Сын должен знать, где похоронен отец.
- Номер полевой почты не помнишь?
- Нет, не помню.
- Напиши матери, пусть пришлет, а мы через архив запросим. Попытаемся установить боевой путь, которым шел твой отец. Уволишься, может быть, пройдешь или проедешь по этому маршруту. - И, чтобы как-то развеять охватившую его и солдата печаль, Кандыбин добавил: - Туристом, может, проедешь, на собственном автомобиле.
Ченцов улыбнулся.
Полковник встал, пожал ему руку.
- Ну что ж, иди, товарищ Ченцов, я передам твою просьбу офицерскому суду чести.
15
Суд чести проходил в Доме офицеров. Зал, в котором Шатров много раз смотрел кинофильмы, теперь выглядел строго и официально. Стол, накрытый красной скатертью, стоял не на сцене, где его обычно ставили для торжественных собраний, а внизу, в самом зале. Одинокий Шатров сидел в пустом пространстве между красным столом и рядами кресел.
Судьями были хорошо известные Шатрову однополчане: подтянутый и стройный командир первого батальона подполковник Тарасов, постоянно суетливый и худой, как мощи, начпрод капитан Щеглов и здоровенный, не только видом похожий на борца, но и действительно борец старший лейтенант Аронов. Да, сейчас не подойдешь к Тарасову и не заговоришь запросто о рыбалке, о которой он может говорить в любое время дня и ночи. Или к Щеглову с каким-нибудь продовольственным вопросом. Или к Аронову, который в другое время мог бы добродушно пошутить.
Сегодня они судьи.
В зале, за спиной Алексея, все ряды были заполнены. Кандыбин, Ячменев, Торопов, штабные офицеры сидели около окна. Компания Берга собралась возле глухой стены в заднем ряду. Анастасьев, Антадзе - рядом с Зайнуллиным.
Сначала судьи, как и полагалось, подробно разбирали суть дела.
Шатров хоть и волновался, но все же раздраженно думал: "Зачем повторять? Они же читали все перед заседанием. Опять формализм и напрасная трата времени! А впрочем, это естественно, мне хочется, чтобы все кончилось побыстрее, а им нужно использовать дело как воспитательное средство для других".
Шатров утешал себя тем, что происходящее - неизбежная неприятная ступень к скорому освобождению. Надо только потерпеть. Замкнуться. Перенести. Слушать и пропускать все мимо ушей. Все это скоро кончится. Суд возбудит ходатайство об увольнении лейтенанта Алексея Шатрова из армии. А министр обороны, конечно, издаст приказ. Министр не откажет офицерскому суду чести.
Однако, как ни старался Шатров замкнуться и укрыться, судьи, то один, то другой, кололи его вопросами, обнажали перед всеми.
- Это ваша карта? Ею вы пользовались на учениях?
- Да.
- У вас почти нет тактической обстановки, почему?
- Не успевал наносить. В движении не было возможности.
- Ну а там, где вы оставили человека, можно было хотя бы точку поставить?
Шатров молчал.
- Можно или нет?
- Можно, - тихо сказал Шатров.
- Почему же вы не поставили? Почему вы так легко подвергли смертельной опасности человека? Вашего подчиненного, о котором вам полагается заботиться.
Шатров молчал.
Но молчать ему не позволяли. Его заставляли говорить. Из-за стола судей и из зала все время сыпались разоблачающие вопросы, и на них надо было отвечать.
Офицеры безжалостно клеймили Шатрова позором. Многие требовали изгнать его из армии. Особенно зло и горячо высказался Зайнуллин. Он боялся, как бы суд не пожалел Шатрова и не продлил бы тем самым его, зайнуллинские, муки.
Шатров очень удивился, услыхав, как после Зайнуллина слова попросил Берг.
Присутствующие притихли.
Высокий, красивый Берг подошел к трибуне. Проходя мимо Шатрова, он украдкой подмигнул ему - не принимай, мол, всерьез, это все лишь хитрость, ради твоей же пользы.
- Я хочу присоединиться к общему мнению, - веско сказал Семен. Лейтенант Шатров совершил достаточно проступков для того, чтобы уволить его из армии. Не хочет служить - и пусть уходит, зачем его держать? И командованию меньше неприятностей. В общем, надо увольнять: всем будет от этого польза.
В зале послышался сдержанный ропот. Офицеры задвигались, заскрипели стульями, они явно были недовольны выступлением Берга. Руку поднял Ячменев. Председатель дал ему слово.
Маленький, белобрысый замполит быстрым шагом вышел к трибуне, на ходу резким движением рук расправил гимнастерку, и по этому резкому движению, по быстрым шагам Ячменева Алексей понял: сейчас подполковник наговорит много неприятного.
- Ни один завод не выпустит за ворота явный брак, - сказал Ячменев и рубанул ладонью воздух. - Так почему же мы хотим выпустить Шатрова из своей среды? Он тоже брак в нашей воспитательной работе! Изгнать его из армии значит признать себя бессильными. Что же получается? Советские люди, у которых и так забот по горло, станут за нас еще и с Шатровым возиться? Я считаю это неправильным и прошу суд не возбуждать ходатайство об увольнении лейтенанта Шатрова из армии. Нам всем надо задуматься о работе среди молодых офицеров. И взять наконец за горло стиляг в военной форме, которые позорят офицерский корпус. Я имею в виду Берга, Савицкого и Ланева. Они разлагают, отравляют нашу жизнь. Я не случайно назвал их стилягами. Да, товарищи, стиляжничество проникает в армию. И дело тут вовсе не в ширине брюк и поповских прическах. Наши стиляги носят военную форму. Правда, стремление чем-то выделиться приводит к нарушению формы одежды и в условиях армии - они вынимают пружинки из фуражек, перешивают брюки, отпускают волосы, как пещерные люди. Но это внешние проявления стиляжничества в условиях армии. Не в этом главный порок. Стиляжничество, товарищи, - это прежде всего категория идеологическая, искривление в сознании. И приводит оно к антиобщественным делам и поступкам. Все стиляги ищут полегче тропинку в жизни. Если удается не работать, они не работают, их лозунг - "пусть все работают, а я буду есть". Посмотрите на наших полковых стиляг, кто из них работает как положено? Никто! Все они отбывают служебное время! Мы долго терпели их в своей среде, надеясь, что они заблуждаются, ошибаются по молодости. Но сегодня должны предупредить - не надейтесь больше на нашу доброту! И не ждите, что мы пойдем по легкому пути. Нет, мы не возложим бремя вашего перевоспитания на плечи советских тружеников. Мы сами попробуем излечить вас от хамского отношения к труду и к своим общественным обязанностям.
Выступление Ячменева офицеры одобрили аплодисментами.
После Ячменева попросил слова командир полка.
Полковник встал. Он был хмур. Дождался, пока успокоились офицеры, взволнованные выступлением замполита.
- Вчера вечером, уже после отбоя, ко мне приходил солдат, - медленно проговорил Кандыбин.
В зале стало совсем тихо.
- Тот самый рядовой Ченцов, которого лейтенант Шатров потерял на учениях. Он пришел с просьбой...
У Шатрова по телу побежал холодок. Лейтенант напряженно ждал - что мог сказать солдат? Просил о беспощадном наказании? Требовал воздать по заслугам? Шатров считал, что солдат вправе просить самой суровой кары, потому что он, лейтенант, виноват перед ним.
Кандыбин сделал паузу умышленно, чтобы пронять лейтенанта. Пусть попереживает. Это полезно, даже сейчас, когда по лицу видно - дошло наконец!
- Солдат просил меня передать суду офицерской чести, что он ни обиды, ни претензий к лейтенанту Шатрову не имеет...
По рядам прошел сдержанный гул. У Шатрова напряжение сменилось чувством благодарности к солдату и к полковнику Кандыбину, передавшему эти слова. Однако то, что командир полка сказал дальше, опять заставило Шатрова внутренне съежиться, опустить голову.
- Вы знаете, товарищи, как устает наш солдат за день. После отбоя он засыпает мгновенно. Голова не успеет коснуться подушки, он уже спит. А Ченцов не спал. Он не мог спать потому, что его командира будут судить. И как он считал... судить из-за него!
- Человек, жизнью которого вы так легкомысленно рисковали, - сказал Кандыбин, обращаясь к Шатрову, - просит суд о снисхождении к вам. Вот пример благородства! Вот вам пример проявления солдатской чести! И такого человека вы едва не погубили, лейтенант Шатров!
Кандыбин повернулся к судьям и жестко закончил:
- Я считаю, товарищи судьи, просьба солдата должна склонить вас не к снисхождению, а к предельной суровости. Офицер, легкомысленно рискующий жизнью людей, не заслуживает пощады ни на войне, ни тем более в мирное время!
Когда суд удалился на совещание, Алексей вышел покурить. Он стоял в стороне один. К нему подошли "мушкетеры".
- Ну, старик, поздравляю, - негромко сказал Берг, чтобы не слышали другие, - скоро ты будешь вольный сокол, идут последние часы твоей службы.
И только сейчас Алексей осознал, что действительно служба его кончается. Ячменев хоть и выступил против увольнения, но он выступал не как замполит, а как рядовой участник суда. Суд может не посчитаться с его мнением. К тому же выступление Кандыбина свело на нет слова Ячменева. И другие выступающие офицеры тоже высказывались за безусловное изгнание Шатрова из армии. Офицерский суд чести будет руководствоваться мнением большинства. А мнение большинства ясно. К тому же приговор офицерского суда чести обжалованию не подлежит.
Значит, судьба лейтенанта Шатрова решена. И главным виновником в том, что служба сложилась так позорно, был, несомненно, Берг. С него все началось. Он постоянно твердил о необходимости уволиться. Если бы Алексей не встретился в тот проклятый вечер на вокзале с "капеллой", может быть, ничего этого и не было. Через несколько дней придется снять офицерскую форму. А что дальше? Специальности нет. Приедешь к маме и скажешь: я опять на твою шею, мамочка! Нет, в Куйбышев ехать нельзя. Что же остается? Опять поступить учиться, как советует Берг, определиться к какой-нибудь одинокой женщине, чтобы кормила, пока продлится учеба в институте? Опять этот Берг и опять подлость? Алексей с ненавистью посмотрел на улыбающееся, красивое лицо Семена и злобно сказал:
- Уйди.
Берг побледнел. Стараясь сгладить ситуацию, спросил:
- Ты что, чокнулся?
- Уйди или я при всех дам тебе в морду.
Берг хмыкнул и, сохраняя достоинство, отошел не торопясь.
Суд вынес решение: объявить лейтенанту Шатрову строгий выговор. Мнение Ячменева посчитали наиболее правильным. Алексей отыскал глазами подполковника. Понял Ячменев или нет, что хотел высказать Шатров этим взглядом, неизвестно. Он посмотрел на лейтенанта прямо и строго, но Алексей заметил, что у замполита чуть дрогнули уголки губ в ободряющей улыбке. И этот едва уловимый намек был сейчас в жизни лейтенанта единственной опорой, надеждой и великой ценностью. Вокруг недоброжелательные косые взгляды. Позади все мерзко, подло и грязно. Даже "капеллы" для него больше не существует - он сказал об этом Бергу прямо в его красивую рожу. В общем, все рухнуло. Все надо начинать сначала. Причем начинать в гораздо более трудной обстановке. Когда он приехал из училища, все двери перед ним были гостеприимно распахнуты. Каждый готов был помочь, поддержать, ободрить. Теперь от него все отвернулись. И только вот эта едва заметная улыбка комиссара, скорее даже намек на улыбку, говорила о том, что жизнь продолжается, что еще есть возможность поправить дело!
Шатров не подошел к Ячменеву. Офицеры делали вид, что не замечают его.
Он шел один. Куда идти? Что делать? Опять нет квартиры. Нет друга. Нет близкого человека, с кем можно было бы отвести душу.
Единственное место, куда он мог пойти, где было ему отведено определенное место, где всегда он нужен и где постоянно есть дело, - это был полк. А в полку его взвод. Туда и отправился Алексей.
Часть вторая.
Товарищи офицеры...
1
Партийное бюро полка собралось обсудить и принять решение по вопросу: "Воспитание молодых офицеров и задачи коммунистов". Здесь были: седой строгий секретарь - майор Вахрамеев, полковник Кандыбин, командир второго батальона майор Углов, инженер полка капитан Сапрыкин, начальник артиллерии подполковник Богданов, командир лучшей роты Зайнуллин и командир лучшего взвода молодой коммунист Ваганов, которого избрали в бюро, чтоб растить смену и учить делам партийным.
Кроме членов бюро были приглашены замполит Ячменев и секретарь комсомольской организации лейтенант Золотницкий.
Все они были заранее оповещены майором Вахрамеевым о теме предстоящего разговора, думали о ней, советовались по этому поводу с сослуживцами.
Вопрос о воспитании молодых офицеров давно уже беспокоил всех. Коммунисты понимали - упущен момент. А в работе с людьми - как в бою: упустишь время - жди неприятностей. И вот они налицо.
Короткую информацию о состоянии работы с молодыми офицерами сделал по просьбе Вахрамеева подполковник Ячменев. После его сообщения первым попросил слова подполковник Богданов. Немолодой, с запорожскими усами артиллерист прошел долгую службу. В полку офицеры старшего поколения в шутку звали его между собой "экс-бог войны", имея в виду, что когда-то он как артиллерист был "богом войны", а теперь с появлением на вооружении ракетного оружия стал "экс".
- Я согласен с Афиногеном Петровичем, - сказал Богданов густым, сильным голосом, который явно сдерживал. - Главная причина всех бед молодых офицеров - это отсутствие опыта. В училище им дают военные знания. А вот практический опыт они приобретают уже в полку. Причем каждый молодой офицер начинает открывать Америку заново, самостоятельно. Он идет не торной дорогой, которую мы уже проложили, а пробивается где-то параллельно. Ну зачем это? Почему мы допускаем такое? Придет время - уйдем из армии и унесем с собой этот богатый опыт, а лейтенанты так и будут разбивать себе лбы. По-моему, надо создать какой-то практический курс, что ли, и не только в полку, а еще в училище его преподносить.
- Не могу согласиться с вами, Вениамин Николаевич, в том отношении, что мы опыт не передаем, - заговорил Кандыбин. - А уставы? Уставы обобщения долголетнего опыта. В них собраны и расписаны все детали и тонкости службы: и внутренней, и караульной, и дисциплинарной практики, и боевых действий.
- Это, конечно, так, - согласился Богданов и тут же возразил: - Но есть еще что-то такое, чего нет в уставах. Оно в нас. Мы носим это в себе. Уносим в конце концов в могилу. Жалко ведь, Матвей Степанович... Вы думаете, Берг, Савицкий и Шатров не знают уставов?
- Они только помнят, что в них написано, - вставил Кандыбин.
- На все случаи рецептов не придумаешь, - сказал Вахрамеев, - это, пожалуй, даже хорошо, что каждый офицер накапливает опыт самостоятельности. Пусть иногда и шишку на лбу набьет - лучше запомнится! Но приобрести опыт побыстрее, уметь брать из опыта полезное, драгоценное - в этом мы должны помочь молодому офицеру. Во всяком случае, нужно налаживать эту работу. Сейчас у нас какая-то пассивная позиция в деле воспитания молодых, а нужно перейти к активным, наступательным мерам. Новое нужно искать и в этом деле.
Руку поднял Золотницкий.
- Пожалуйста, Николай Владимирович, - сказал Вахрамеев, и лейтенант Золотницкий слегка покраснел от приятного ощущения своей солидности - его обычно не называли по имени-отчеству.
- Я хочу сказать о пассивности. Это очень правильно. Комсомольское бюро тоже только наказывает за проступки, а живой, интересной работы у нас еще нет.
Коля Золотницкий волновался, ему хотелось назвать одну важную, на его взгляд, причину, но он и стеснялся и побаивался - это касалось командира полка. Однако, подумав о том, что он находится на бюро, где просто обязан доложить об известных ему недостатках, Коля все же решился:
- Мы не раз ставили вопрос о работе с молодыми офицерами, вы у нас были, товарищ майор, помните, Шатрова разбирали? - сказал Золотницкий, обращаясь к Вахрамееву. - Вы тогда посоветовали воздержаться от исключения.
- Помню, - сказал секретарь.
- Так вот я просил полковника Кандыбина прийти к нам, когда мы говорили о работе с молодыми, да и в другой раз тоже приглашал, но у командира все времени нет. А нам тоже много нужно бы подсказать. Как говорится, варимся в собственном соку...
Кандыбин подвигал бровями, но ничего не сказал.
После Золотницкого выступил Ваганов:
- Насчет внимания к молодым Коля правильно говорит. Ругать нас нужно. Но и помогать тоже следует. Вот взять вопрос с квартирами. Где мы живем? Где придется. Я почти месяц после училища в казарме спал. Солдат в наряде, а я на его койку ложусь. Разве это правильно? Нужно к занятиям готовиться, отдохнуть. А угла нет. Теперь о питании. Столовая по два часа работает завтрак, обед и ужин. Чуть задержался на работе - уже поесть негде. Вот и приходится идти в "сторан" или в буфет на вокзал. Ну а там без водки заказ сделаешь, так тебе нахамят и жмотом публично обзовут. Надо о нашем быте тоже подумать. Насчет опыта я согласен. Нет его у нас. Но быт - это тоже трещина, в которую некоторые сваливаются. Вот хотя бы тот же Шатров. Я думаю так: попади он сразу в здоровую среду, совсем по-другому бы у него дело пошло.
Кандыбин насупился еще больше. Он относил эти упреки не в адрес бюро, а принимал как камешки в свой огород.