— В таком случае похищение оружия — отвлекающий маневр.
— Маневр с риском попасться и выдать готовящуюся операцию? Нет, здесь что-то другое. Выяснить бы, кто стоит за всем этим.
— Человек, дерзнувший бросить вызов безопасности, сильный противник.
— Обычно люди сильны до тех пор, пока отстаивают сильную идею, а какая сильная идея может быть у адептов террора? Да и не может один человек пойти против системы, скорее всего заработала какая-то организация типа фундаменталистских или анархо-террористических.
Умник промолчал.
— Мне пора идти, — напомнил о себе Шевчук, который слышал разговор, будучи включенным в сеть «спрута». — Посмотрю на местах, совпадает ли «почерк» хищений.
Боянова кивнула, отпуская заместителя, подождала, пока он уйдет, снова вызвала Умника:
— Нашли Лондона?
— Пока нет, но, похоже, гипотеза о его «закодированных» в компьютерной сети сообщениях подтверждается. Оперативная служба на него выйти не смогла, в Солнечной системе его, наверное, нет.
— Продолжайте поиск, подключив пограничников. Кроме того, дайте мне список лиц, имеющих доступ к информации «спрута» — раз, и к информации с грифом «служебная тайна» — два.
— Включая консортников?[23]
— Их в первую очередь.
Через пять минут принтер выплюнул лист пластпапира с тремя десятками фамилий, и Боянова принялась изучать его, делая пометки световым карандашом. Потом вызвала Умника:
— В десять часов у меня должен был быть математик ксеноцентра Железовский.
— Сейчас проверю. Он дома, — сообщил инк через несколько секунд. — Дать канал?
— Кажется, слово «обязательность» он не жалует.
Вспыхнувший виом открыл окно в квартиру Железовского, заставленную прозрачными шкафами с образцами всевозможных руд. Математик в халате с изображениями старинных автомобилей возился у одного из шкафов. Поднял взгляд на комиссара, ничуть не удивившись звонку.
— Извините, что оторвала вас от творческой работы, — с иронией проговорила Власта. — Вы хотели навестить наш отдел…
— Передумал, — лаконично ответствовал Железовский. — Ваше предложение насчет работы мне не подходит. Извините. Во-первых, все интрасенсы — индивидуалисты, жаждущие свободы в максимальной степени, и я не исключение. Я предпочитаю заниматься тем, что мне нравится. А во-вторых: живи тихо — не увидишь лиха.
Бояновой показалось, что Железовский при этом лукаво подмигнул ей, но вряд ли это соответствовало истине.
— Насчет лиха — это ваш девиз?
— Просто человек я осторожный и люблю комфорт. — Аристарх повел рукой вокруг. — Камни — моя страсть. Не хотите оценить коллекцию?
— Некогда, — отрезала Власта, выключая виом. Она была раздосадована и разочарована до такой степени, что не сразу ответила на вопрос Умника:
— Я вам еще нужен?
— Нет, — ответила она уже спокойней и пробормотала: — Ну и ну! Что в тебе нашла Забава? Не понимаю!
Позвонив домой и предупредив дочь, что будет ночевать у сестры, в пол-одиннадцатого вечера Боянова воспользовалась метро управления и в одиннадцать была уже в Вылкове, пригороде Софии, где жила Забава.
По местному времени было всего лишь девять вечера, но темнота и здесь властвовала над землей и небом.
Отпустив такси, Боянова мельком посмотрела на плывущие над головой алые огоньки чужой машины, подумала: прикрытие, наверное, любит Алекс архаику, — и тут же забыла об этом. Лифт вознес ее на семнадцатый этаж здания-пирамиды, а спустя минуту она уже входила в квартиру сестры: жилой стандарт — четыре комнаты, кухня, сауна.
Забава примеряла новое платье, вырастив из стены треугольник зеркала. Оглянулась на звук шагов.
— Как я тебе?
Комиссар оценивающим взглядом прошлась по фигуре сестры.
— Весьма недурно. Однако носить такое можно только вечером.
Платье горело, то есть впечатление было такое, что легкая ткань вспыхнула и горит бездымно, трепеща язычками пламени: алыми, оранжевыми, голубыми и фиолетовыми. Сквозь неумирающее и нежгучее пламя изредка то туманной кисеей, то рельефной скульптурой — на мгновение — проступало прекрасное тело молодой девушки, полное сил и женственности.
— Стиль «аутбэст», — проговорила Забава смущенно. — Зиркорн, конечно. И все же красиво, да?
Она небрежно взмахнула рукой, и платье вдруг стекло к ее ногам лужицей света. Оставшись в бикини, девушка нагнулась, подобрала «лужицу», превратившуюся в ленту, бросила в дырчатую пластину стенного шкафа, который проглотил ленту и заурчал, как сытый кот, ожидая приказа. Забава щелкнула пальцами, надела выданный шкафом халат — ничего не скрывающий по сути, прошлась перед сестрой, покачивая бедрами, и обе засмеялись.
Спустя несколько минут сестры вырастили в спальне мебель по вкусу, приготовили напитки и устроились в уютном уголке комнаты, делясь впечатлениями от прожитого дня и последними новостями. Они были очень похожи, особенно бровями, густыми и широкими; но у Забавы лицо было смуглое и тонкое, с твердым подбородком и такими же твердыми, резными губами, с глазами-сапфирами, а лицо Власты светилось белизной, такое же тонкое — один и тот же резец их вырезал, — но более мягкое, с губами пухлыми, готовыми, казалось, сложиться в улыбку, и желто-зелеными глазами. Правда, в отличие от сестры, комиссар улыбалась редко, в исключительных случаях, а вот характеры у них получились одинаковые: решительные, сильные, властные.
— Что ты в нем нашла? — пробормотала младшая сестра, насмотревшись на Забаву. — Тебе на вид двадцать, ты красивая, изящная и умная… а он — бегемот с фигурой Геракла, бифкейк[24] с едва заметным проблеском мысли…
Забава с изумлением посмотрела на сестру.
— Власта, что с тобой? Ты об Аристархе? Всерьез?
— О нем, о ком же еще.
— Да ты же его не знаешь совсем! Это… это… — Забава не нашла слова и только зажмурилась изо всех сил. Потом недоверчиво заглянула в глаза Власты: — Что произошло между вами?
Она могла свободно читать в душе сестры, воспринимать бег ее эйдетических образов — процесс мышления, но никогда не делала этого, и даже не в силу этики интрасенсов — в силу безоговорочного доверия.
— Он отказался работать в отделе, — поморщилась Власта. — Придумал какую-то смехотворную причину… хотя, вероятней всего, это лень или трусость!
— Власта!
— Ну не буду, не буду, раз тебя это задевает. Он меня вывел из себя, отсюда и настроение соответствующее. А тут как назло начинаются странные события и нужен очень хороший эфаналитик, чтобы сделать верный прогноз.
— Он очень хороший аналитик, а математик от бога.
Власта улыбнулась, провела рукой по щеке сестры.
— Надо же, как ты его защищаешь. А разница в возрасте не смущает? Ведь ты старше его на тридцать лет. Впрочем, — комиссар пригорюнилась, — извини, при чем тут возраст? Просто я никогда не думала, что моя железная сестра, идеал строгости, точного расчета, вкуса, свободы, целеустремленности, способна влюбиться так по-девичьи, бездумно и щедро.
— Закрыть глаза на событие — еще не значит уничтожить это событие. Хотя я сама не поверила, когда поняла. И встречались мы с ним всего-то несколько раз… Тянет меня к нему, понимаешь? Ничего не могу поделать с собой, хоть плачь.
— А он?
— А он весь в себе: что-то ищет, к чему-то стремится, чего-то добивается, но — один! И прочитать его я не могу, понимаешь? То есть пытаюсь, но он закрыт, заблокирован, как… как вход в пещеру, где спрятаны несметные сокровища.
Власта улыбнулась.
— Ты уверена, что сокровища существуют?
— Чаще да, а иногда… хочется убить его или хотя бы избить, лишь бы увидеть, что он прячет в себе. — Забава всхлипнула. — Изверг каменный! Истукан! Индивидуалист несчастный!
Женщины обнялись, притихли.
— Тебя что-то еще беспокоит? — шепнула Забава. Она хорошо знала заботы сестры и была в курсе всех дел, которые велись службой безопасности.
— Границы допустимого, — так же шепотом ответила Власта. — До каких пределов могут дойти братья «Ордена» в борьбе с интрасенсами, с тобой в том числе. Я боюсь за тебя.
— А ты не бойся, мы способны постоять за себя, я в том числе. Атака на интрасенсов, комиссар, это не есть цель «Ордена», его цель — дестабилизация работы службы безопасности, единственной прочной базы общества. Кто-то хочет сменить формулу существования земной федерации Советов как таковых и парламента в частности.
— Может быть, они правы и безопасность — анахронизм?
— Во все времена только этически зрелые дисциплинарные коллективы были способны решать самые сложные задачи, в том числе и по крупному счету, к примеру — задачу сохранения жизни на Земле, а отнюдь не «свободные» от условий и ограничений анархистские организации, ставящие во главу угла «абсолютную свободу» личности. Человеческая свобода не тождественна всемогуществу.
— Во все времена только этически зрелые дисциплинарные коллективы были способны решать самые сложные задачи, в том числе и по крупному счету, к примеру — задачу сохранения жизни на Земле, а отнюдь не «свободные» от условий и ограничений анархистские организации, ставящие во главу угла «абсолютную свободу» личности. Человеческая свобода не тождественна всемогуществу.
— По-моему, ты комиссар отдела больше меня, но в одном ты права: дисциплинарные коллективы, несущие ответственность, всегда были нужны человечеству, нужны и сейчас. Истинное сообщество — это сообщество ответственных личностей, а не толпа свободных от любой зависимости удальцов. Нас же хотят заставить не трогать тех, кто проповедует «истину толпы», способной ради удовольствия разнести не только продуктовую базу, но и всю Землю, а главное — тех, кто строит планы физического уничтожения неугодных. И самое страшное, что находятся исполнители!
Забава вздохнула.
— Чему ты удивляешься? Высочайшие взлеты человеческой мысли, разнообразие и утонченность культуры и наш рафинированный гуманизм всегда будут уживаться с разгулом низменных страстей, наркоманией, терроризмом и просто хулиганством. Таков человек, Власта. Биологическая эволюция не успела до сего времени вычистить в человеке агрессивность, трусость, алчность, вероломство, страсть к стяжательству, лживость и так далее, и, быть может, мы, интрасенсы, — последняя попытка эволюции в этом направлении. Поэтому нас и ненавидят. Не все, далеко не большинство, но еще многие.
— Один из их лозунгов: интрасенсы больны, болезнь их заразна и ведет человечество к вырождению и гибели. — Власта слабо улыбнулась, целуя сестру в щеку. — Это ты-то больна? Да я за тебя жизнь отдам!
В прихожей вдруг заиграла мелодию дверь. Власта увидела расширившиеся глаза Забавы и в тревоге привстала.
— Что?!
— Это он! — еле прошептала старшая сестра.
— Кто?
— Железовский!
— Желе… Аристарх? Не может быть! — Власта вышла в прихожую и открыла дверь. Перед ней с непроницаемым лицом горой высился Аристарх Железовский собственной персоной.
— Добрый вечер, — вежливо пророкотал он своим — не басом — подземным гулом. — Если гора не идет к Магомету…
— Что? — Власта на мгновение растерялась, за что потом казнила себя весь вечер. — О чем вы?
— Ну, я же вас приглашал к себе. А если гора не идет, то идет Магомет. Вот я и пришел объясниться.
— Ах, вот о чем речь! — Легкая краска легла на щеки комиссара, в глазах промелькнули иронические огоньки. — Мне казалось, что мы все выяснили. Что ж, заходите, Магомет, если в этом есть смысл.
— Власта, — с укором позвала появившаяся в проеме двери Забава, — гость всегда гость, при чем тут смысл. Заходи, Аристарх.
Власта молча посторонилась.
В гостиной женщины усадили математика на диван и принялись его разглядывать до тех пор, пока не почувствовали неловкость. Власта сдалась первой, засмеялась и ушла на кухню. Вернулась с плавающим подносом, протянула Аристарху красивый резной стакан с янтарным соком, взяла другой, толкнув поднос в сторону сидевшей с нерешительным видом Забавы. Железовский кивком поблагодарил, отпил глоток сока и снова превратился в изваяние, изредка поглядывая то на одну, то на другую.
— Итак? — произнесла Власта.
— Начну с того, — сказал Железовский, — что я принимаю ваше предложение работать в отделе. По многим причинам. Главная из них — прямая утечка информации, я не мог сказать вам это по видео. Конечно, я не бог, просто хороший математик и согласен с формулой эфанализа: глубина предвидения ограничена. И все же попытаюсь кое-что сделать для вас.
— Для нас? — не выдержала Власта. — А разве не для вас в конечном счете? И не переоцениваете ли вы свои силы?
Железовский порозовел, хотя очень старался держаться невозмутимо.
— Не переоцениваю.
— Оперативной информацией мы вас снабдим, но вам придется сделать не стандартный эфанализ с выдачей прогноза, а определить центр дестабилизирующих общество сил, понимаете? Надо очень хорошо разбираться в жизни общества, которое в наше время представляет собой сложнейший организм, мозаику разнообразных форм производственных, политических и общественных организаций. Вас это не пугает?
— Нет.
— Вы заявили, что интрасенсы — индивидуалисты и не любят работать под каким бы то ни было давлением, что же движет вами? Вы случайно не относитесь к тем, кто называет себя «рыцарем эскадрона жизни»?
— Власта! — слабо запротестовала Забава.
Легкая улыбка тронула твердые губы Железовского.
— Кто-то из философов говорил: «Быть на стороне закона — такое же захватывающее дело, как и быть против него». Мне лично интересно работать на стороне закона. Проведите мне консорт-линию, Власта, и чтобы об этом знали только двое: вы и я. Умник тоже не должен ничего знать.
— Каким образом можно получать информацию через компьютер, не подключая его?
— Сообщите мне параметры инка, и я дам вам рекомендации. И учтите: против вас… нас работают очень хорошие специалисты, эфаналитики, политологи, социологи, технари, недовольные своим положением и отсутствием тех возможностей, которые открылись у интрасенсов. Это — элита, и вам придется в ходе следствия с этим считаться, если хотите довести дело до логического конца. Конечно, эти люди — без особого полета фантазии, номенклатурные работники, но в их руках реальная власть.
— Откуда вы это знаете? — почти шепотом спросила Власта.
Железовский подмигнул Забаве, сломав на миг невозмутимость и превратившись в лихого удальца.
— Ветер носит. Но что бы вы ни думали обо мне, приближается новая волна стихийной борьбы с творческим потенциалом, с генераторами идей, с людьми, одаренными богом, которые всегда во все времена раздражали аппарат власти. При любых правительствах и режимах. Как говорят новоявленные пророки: грядет очищение мира от скверны инородцев! От нас то есть. А заодно и от всех, кто довел себя до кондиции таланта. — Математик допил сок, легко встал. — Извините, спешу. Позвоните мне утром, Власта, по личному каналу. Забава его знает.
Вышел. Совершенно бесшумно.
Женщины остались сидеть, глядя друг на друга.
— Нахал, — нарушила молчание Власта.
— Мальчишка, — печально улыбнулась Забава.
Глава 6
Ощущение полета и сказочной легкости потрясало настолько, что хотелось петь и мчаться, опережая ветер и свет. Однако длилось это ощущение недолго: накатилась вдруг волна тоски, мир внизу, голубой и зеленый, покрылся серым налетом, солнце скрылось за мрачной пеленой туч. Похолодало.
Крылья стали тяжелыми, а тело потеряло легкость и обтекаемость, голова явно перевешивала хвост, и приходилось напрягать шейные мышцы, чтобы не перейти в пикирование. И очень мешали лапы…
Мальгин проснулся.
Сон, в котором он существовал в образе могучего, но одинокого орла, навещал его регулярно, и хотя не приносил неудобств, но запоминался щемящим и неуютным чувством одиночества, чувством, которое ранило больней удара шпаги. Однако в памяти сохранился еще один эмоциональный след, отзвук далекого зова, раздражающего таинственностью и неповторимым ароматом инородности и в то же время родства. Зов этот не был целенаправлен, то есть он звучал как призыв о помощи, сигнал SOS, предназначавшийся всем, кто его услышит, но и криком помощи назвать его было трудно. Зовущий не ждал ответа, и печальный зов — пакет пси-волн, не мысль, но и не эхо инстинкта, — мчался в пространстве, достигал мозга Мальгина и реализовывался фразой тарабарского языка, полной непонятных чувств (кроме печали, ощущения потери и горечи — что воспринималось сразу) и еще более непонятного смысла.
Мальгин поднял руки ладонями к себе, привычно раскачал температуру: голова — лед, ноги — огонь, — и ладони засветились в темноте, словно были вылиты из раскаленного стекла.
— Вставай, орел, — пробормотал он сам себе.
В душе царила ночь, бескрайняя пустота, где далеко-далеко сияли две звезды — Купава и Карой. Идти никуда не хотелось, мозг искал возможность спрятаться от ужаса внутренней пустоты и хватался за любую возможность отвлечься от привычного потока дум, зациклившихся на ощущении безвыходности. Самыми приятными отныне становились минуты после схваток с памятью «черного человека», когда мозг освобождался от информационных «шлаков» и отходов физиологических реакций. В эти минуты Мальгин, выражаясь высоким штилем, пил «божественный нектар сумеречного сознания» и отдыхал.
Клим попытался еще раз определить координаты зовущего, углубился в космос насколько мог далеко, но услышал только слабый отзвук чьей-то мысли, явно нечеловеческой: словно где-то на краю Вселенной заплакал ребенок…
И снизошла на него вселенская печаль, с горькой усмешкой подумал хирург, расслабляясь. Потом встал и поплелся умываться.