— Чувак, мы вопрос задали. — Майк подошел ближе и пнул мужчину по ноге.
— Я не из «Синей тетрадки», — ответил тот. — Просто жизнь не сложилась.
— Чё за херня?
— Тут куча разного народу, кроме синяков. Но если вам понадобились они…
— То идите и найдите, — процедила женщина. — Да попробуйте им похамить.
— Они в Дыре приторговывают, — сказал мужчина, а когда мы удивленно переглянулись, пояснил: — В «Мервинсе», в дальнем конце, где карусель была.
— И хрен собачий вам в помощь, — напутствовала женщина.
Место, где раньше стояла карусель, отмечал густо накрашенный круг. Незадолго до закрытия «Риверуэй молл» мы с Эми катались на нем. Двое взрослых людей уселись верхом на зайцев. Это моей жене приспичило увидеть «Риверуэй», где я в детстве провел столько времени, и послушать мои рассказы. Не все у нас было плохо, как ни крути.
Решетка на входе в «Мервинс» была выломана, двери гостеприимно распахнуты, как на распродаже в Президентский день. Все оборудование давно вынесли, за исключением тумб, на которых когда-то стояли кассовые аппараты. Сейчас под плакатами «Ювелирные украшения», «Салон красоты», «Постельные принадлежности» валялись люди — с дюжину. Каждый более или менее под кайфом. Их освещали походные лампы, мерцавшие, как факелы. Кое-кто, услышав нас, приоткрыл глаза, другие лежали неподвижно. В дальнем углу два парня, едва-едва вышедшие из подросткового возраста, самозабвенно декламировали «Геттисбергскую речь»: «Теперь мы ведем великую Гражданскую войну…» На коврике лежал мужчина в чистых белых шортах и кроссовках, как будто вышел поиграть в ти-бол с детьми. Ранд посмотрел на него так пристально, будто встретил старого знакомого.
Да, Карфаген погряз в наркомании глубже, чем я полагал. Только вчера копы устраивали здесь облаву, и вот уже наркоши слетелись обратно, как мухи на дерьмо. Пока мы пробирались через эти отбросы человеческого общества, подъехала на электроскутере толстуха с влажным от пота прыщавым лицом и зубами как у кошки.
— Или покупайте, или уходите, — сказала она. — Потому что мы ничего не скажем и не покажем.
Стакс направил фонарь ей в лицо.
— Убери эту херовину на хрен.
— Я ищу свою жену, — начал я. — Эми Данн. Она пропала еще в четверг.
— Она вернется. Очухается и придет домой.
— Дело не в наркотиках, — возразил я. — Мы беспокоимся из-за некоторых ваших людей. Ходят разные слухи.
— Все в порядке, Мелани, — раздался голос.
На краю секции подростковой одежды, прислонясь к манекену, стоял мужчина и с кривой улыбкой наблюдал за нами.
Толстуха пожала плечами, сердито зыркнула и укатила.
Не сводя с нас глаз, мужчина крикнул в дальний конец секции одежды, где из раздевалок торчали четыре пары ног. Кое-то предпочитал ночевать в отдельных номерах.
— Эй, Лонни! Эй, парни! Опять эти жопы заявились. Их тут пятеро. — Он пнул в нашу сторону пустую банку из-под пива.
Три пары ног позади него задвигались, а одна оставалась неподвижной, — видно, ее владелец крепко спал или был под кайфом.
— Да, мать вашу, мы заявились! — подтвердил Майк Хиллсем. Он взял биту как бильярдный кий и с силой ткнул манекену прямо между пластмассовыми грудями. Парни из «Синей книги» торжественно проследили за падением куклы, как зрители на хорошо отрепетированном представлении. — Нам нужны сведения о пропавшей девчонке.
Трое наркоманов из примерочных кабинок присоединились к своему другу. Одевались они в футболки с надписями «Пи фи тай дай» и «Острова Фиджи». Местное отделение благотворительного фонда «Гудвил» с наступлением лета просто не знало, куда их девать, — выпускники колледжей избавлялись от поношенных «сувениров».
Все мужчины выглядели сильными — мускулистые и жилистые, руки перевиты голубоватыми венами. Последним появился Лонни, парень с вислыми усами и волосами, собранными в конский хвост. Одетый в тенниску «Гамма фи», он прихватил длинный обрезок трубы. Перед нами предстала охрана молла.
— В чем дело? — спросил Лонни.
— Но в более широком смысле мы не можем посвящать, мы не можем благословлять, мы не можем почитать эту землю… — нараспев декламировали юнцы, едва не срываясь на крик.
— Мы разыскиваем Эми Данн, — ответил Джо Хиллсем. — Вы могли видеть ее в новостях. Она пропала еще в четверг. Красивая добрая женщина похищена из собственного дома.
— Я слышал об этом. И что? — сказал Лонни.
— Это моя жена, — вмешался я.
— Мы знаем, чем вы тут занимаетесь. Вы, которые тут собираетесь, — продолжал Джо, обращаясь к одному Лонни, который потряхивал конским хвостом, выпятив челюсть. Расплывшаяся зеленая татуировка покрывала его пальцы. — Слышали про групповое изнасилование.
Я покосился на Ранда, проверить, в порядке ли он, но мой тесть не отрывал глаз от поваленного манекена.
— Херассе! — воскликнул Лонни, резко запрокидывая голову. — Мать вашу! Нас назвали бандой насильников!
— Вы же из «Синей тетрадки», — пояснил Джо.
— Парни из «Синей тетрадки» — это прежде всего команда, — фыркнул Лонни. — Но мы не звери, слышь, ты, жопа с ушами! Мы не похищаем женщин. Нам никто не хочет помогать, вот и распускают говенные слухи. Типа, видите, они не заслуживают помощи, это просто банда насильников. Херня это все. Я бы давно убрался из этого гребаного городишки, если бы получил расчет как положено. Но мне не дали ни цента. Никому не заплатили. Вот и приходится здесь торчать.
— Мы дадим вам денег, — вмешался я. — Нормально заплатим, если поможете найти Эми. Вы же многих тут знаете. Может, что-то слышали.
Я достал ее фотографию, чем явно удивил Хиллсемов и Стакса. Ну конечно, вдруг осознал я, ведь для них это всего-навсего приключение, мужская забава. Шагнув к Лонни, я протянул ему фото, надеясь, что он взглянет хотя бы мельком. Но вместо этого он наклонился ближе, пробормотав:
— Вот дерьмо… Она?
— Вы ее узнали?
— Она хотела купить ствол, — растерянно сказал он.
Эми Эллиот-Данн
16 октября 2010 года.
Страницы дневника.
С праздником меня! Уже целый месяц я в штате Миссури, и все идет к тому, что я стану настоящей жительницей Среднего Запада. Да, я забыла все привычки Восточного побережья и заработала медаль за тридцатидневный стаж (по местным обычаям она должна быть из картофеля). Я учусь, я уважаю здешние обычаи. Я Маргарет Мид с гребаной Миссисипи.
Давайте посмотрим, что у меня нового. В настоящее время мы с Ником погрязли в проблеме, которую назвали Загадкой Часов с Кукушкой. Семейная реликвия, бережно хранимая моими родителями, в новом доме выглядит смешно. Но, с другой стороны, все наши нью-йоркские вещи не избежали этой участи. Благородный мастодонт «Честерфилд» со своим детенышем — оттоманкой стоит в гостиной и выглядит обалдевшим, как будто в него выстрелили снотворным и вывезли из естественной среды обитания, а проснулся он в окружении незнакомых новых предметов — горбатых ковровых дорожек, пластика под дерево и девственно-гладких стен. Я припоминаю наш старый дом — трещины и царапины, накопившиеся за десятилетия. (Небольшая пауза, чтобы привести в порядок чувства.) Но и новый весьма неплох. Просто он другой. Хотя часы со мной не согласны. Кукушке тоже нелегко приспосабливаться к новому жилью. Птица выскакивает, словно пьяная, запаздывая минут на десять. А вчера на семнадцать. А позавчера — на все сорок. Она испускает предсмертный вопль — ку-кру-у-у! — и всякий раз Бликер бежит прятаться: шерсть дыбом, хвост трубой. Найдя убежище, он смотрит на часы и возмущенно мяукает.
— Ой-ей-ей, — вздыхает Ник при этом. — Похоже, твои родители меня здорово ненавидят. — Но держит себя в руках и не предлагает избавиться от ненужного хлама.
Мне тоже ужасно хочется выкинуть часы ко всем чертям. Я-то безработная, дома весь день и постоянно жду очередного дикого вопля за спиной. Испытываю облегчение (она еще живая!) и злость (она еще живая!), когда птица орет.
Много суеты вокруг часов устроили гости в новоселье («Ты только погляди — антикварные часы!»), на котором настояла Морин Данн.
Хотя, если быть точным, она не настаивала. Мама Мо никогда не настаивает. Она просто делает идеи реальностью, будучи убеждена, что так и надо. В первое же утро после нашего переезда появилась на пороге с омлетом по-домашнему и упаковкой туалетной бумаги (нелучшая рекомендация омлету) и упомянула о новоселье так, как если бы оно было свершившимся фактом.
— Ну и когда же вы собираетесь праздновать новоселье? Уже подумали, кого я должна пригласить на ваше новоселье? Хотите традиционное новоселье или что-то вроде вечеринки в баре? Традиционное всегда лучше.
Поэтому мы назначили день, и этот день настал. Семья Данн и их друзья с преувеличенной старательностью стряхивают октябрьскую морось с зонтиков и тщательно вытирают ноги у дверей о коврик, который нам утром принесла Морин. На нем надпись: «Все, кто приходит к нам, — друзья». Он куплен в «Костко». За четыре недели, прожитые на берегах Миссисипи, я узнала многое о покупательских привычках местных жителей. Республиканцы идут в «Сэмс-клаб», демократы — в «Костко». Но те и те покупают очень много, потому что здесь тебе не Манхэттен, здесь в домах очень много места. Достаточно, чтобы поставить две дюжины банок огурцов в маринаде. И (опять же не Манхэттен) они съедают все двадцать четыре банки огурцов в маринаде. Ни одна вечеринка не обходится без «лентяйки Сьюзен», дешевой пластмассовой менажницы, с горой пикулей и банки, из которой надо пальцами вылавливать испанские маслины.
Поэтому мы назначили день, и этот день настал. Семья Данн и их друзья с преувеличенной старательностью стряхивают октябрьскую морось с зонтиков и тщательно вытирают ноги у дверей о коврик, который нам утром принесла Морин. На нем надпись: «Все, кто приходит к нам, — друзья». Он куплен в «Костко». За четыре недели, прожитые на берегах Миссисипи, я узнала многое о покупательских привычках местных жителей. Республиканцы идут в «Сэмс-клаб», демократы — в «Костко». Но те и те покупают очень много, потому что здесь тебе не Манхэттен, здесь в домах очень много места. Достаточно, чтобы поставить две дюжины банок огурцов в маринаде. И (опять же не Манхэттен) они съедают все двадцать четыре банки огурцов в маринаде. Ни одна вечеринка не обходится без «лентяйки Сьюзен», дешевой пластмассовой менажницы, с горой пикулей и банки, из которой надо пальцами вылавливать испанские маслины.
Теперь я опишу место действия. Это один из тех ароматных дней, когда люди приносят запах дождя с улицы на рукавах плащей и на волосах.
Подруги Морин, тетеньки в летах, тащат всякие вкусности в пластиковых контейнерах, спокойно переносящих посудомоечную машину, — их меня потом попросят вернуть. Попросят, попросят, попросят… Сейчас-то я знаю, что контейнеры должны быть вымыты и развезены по домам, но тогда не догадывалась о таком обычае. Спокойно отправила всю пластмассу во вторсырье; пришлось идти и покупать новые. Лучшая подруга Морин, Вики, тут же заметила, что ее контейнер новехонький, и потребовала объяснений. После моего чистосердечного признания выпучила глаза от изумления: «Так вот чем они занимаются в своем Нью-Йорке!»
Итак, новоселье. Давние подруги Морин по Ассоциации родителей и учителей, по «Шу-би-ду-би» в торговом центре, где она по сорок часов в неделю натягивала обувь на пятки женщинам всех возрастов. Она могла определить размер и полноту, едва взглянув на ногу: «Восьмой размер, узкая!» Все подруги Мо без ума от Ника и готовы пересказывать замечательные поступки, совершенные им в те годы.
Женщины помоложе — кандидаты в подруги Эми. У них обесцвеченные волосы и спортивные стрижки, у всех на ногах босоножки. Это дочери подруг Морин, они, как одна, без ума от Ника и готовы пересказывать замечательные поступки, совершенные им в те годы. Большинство из них потеряли работу при закрытии «Риверуэя», или их мужья стали безработными из-за «Риверуэя». Поэтому они делятся со мной рецептами «дешевой и полезной еды», которая обычно представляет собой здоровенную кастрюлю варева из консервированного супа, масла и чипсов.
Мужчины восхитительно-тихие и вежливые. Беседуют о спорте и доброжелательно мне улыбаются.
В общем, все хороши. Настолько хороши, насколько это доступно человеку. Морин, в последней стадии рака, представляет меня своим друзьям, как если бы знакомила их с домашней зверюшкой:
— Это Эми, жена Ника. Она родилась и выросла в Нью-Йорке. В городе.
И ее друзья, здороваясь, немедленно впадают в нечто вроде синдрома Туретта. Повторяют, пожимая руку: «О Нью-Йорк! Город!» Или: «Должно быть, это здорово!» Или сладким голоском нараспев: «Нью-Йорк, Нью-Йорк» — и раскачиваются, будто изображают джаз-хэнд. Одна из подруг Морин по обувному магазину, Бэрб, неожиданно выдала, растягивая слова: «Нью-у-у-Йо-орк-Сити! Надо вздернуть!» Когда я в замешательстве захлопала глазами, она пояснила: «Это из старой рекламы сальсы!» А увидев, что я все-таки не оценила шутку, она покраснела и накрыла мою ладонь своей: «Честное слово, я не собираюсь тебя вешать».
Но наконец смешки утихли, и тут-то каждый признался, что никогда не бывал в Нью-Йорке. Или был всего разок и особо об этом не задумывался. Поэтому я отвечаю: «Вам бы понравилось», или «Нью-Йорк не каждому подходит», или просто «Мм…», когда заканчиваются все слова.
— Эми, будь дружелюбнее, — шепчет Ник мне на ухо, когда мы в кухне разливаем напитки (жители Среднего Запада обожают содовую в двухлитровых бутылках, и мы наполняем ею большие красные пластмассовые стаканы «Соло»).
— Стараюсь же, — ною я.
Мне это даже обидно слышать — если спросить любого в нашей гостиной, дружелюбна ли я, ни один не посмеет возразить.
Иногда мне кажется, что Ник придумал меня. С тех пор как мы перебрались сюда, я напрочь забыла о ночных девичниках и благотворительных вечеринках, а вместо этого готовлю тушеные овощи для его папы и участвую в продаже лотерейных билетов. Я отдала последние сбережения, чтобы Ник и Го могли купить бар, о котором мечтали; я даже вложила чек в открытку в виде пивной кружки, а Ник — бурные аплодисменты! — лишь сухо поблагодарил. Даже не знаю, что я должна делать. Но я стараюсь.
Мы приносим газировку, однако теперь мне еще труднее улыбаться и смеяться, видеть радость и веселье, спрашивать гостей, чего они еще хотят, расхваливать принесенный салат «Амброзия», крабовый соус или дольки пикулей, завернутые в сливочный сыр и еще в салями.
Отец Ника пришел с Го. Они молча стоят на пороге. Билл Данн, жилистый, все еще красивый, несмотря на маленький пластырь на лбу, готичный мужчина Среднего Запада. И мрачная Го, с заколотыми волосами, на отца старается не смотреть.
— Ник, — заявляет Билл Данн, пожимая сыну руку, а потом шагает вперед и хмуро глядит на меня.
Го вцепляется в Ника, оттаскивает его в сторону и шепчет:
— Понятия не имею, почему он такой смурной. Может, не с той ноги встал, а может, потому, что по жизни мудак. Хрен его разберет.
— Ладно-ладно. Я за ним пригляжу.
Го раздраженно пожимает плечами.
— Я не шучу, — говорит мой муж. — Иди выпей пива и отдохни. Снимаю тебя на час с дежурства по папе.
Будь на ее месте я, Ник, наверное, сказал бы, что я чересчур изнежена.
Тетки в летах продолжают виться вокруг меня и трещать без умолку. По их словам, Морин всегда утверждала, будто мы с Ником идеальная пара. Спору нет, мы просто созданы друг для друга.
Я понимаю, что болтушки исходят из лучших побуждений. С тех пор как мы поженились, я бесконечно слышу эти разговоры. Брак — трудная работа, требующая уступок, чем дальше, тем тяжелее. И тем больше компромиссов нужно находить. «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Торжественная помолвка в Нью-Йорке — разогретые вином и разговорами гости вели себя так, будто принимали нас в какой-то закрытый клуб женатиков. Советы градом сыпались на наши головы. Например, Бинкс Мориарти, восьмидесятилетняя мать лучшей подруги моей мамочки, перехватила меня у бара, проревев, как сирена «скорой помощи»:
— Эми, я должна поговорить с тобой!
Она крутила перстни на шишковатых пальцах — проворот со скрипом. Внезапно погладила мою руку (представьте, как древняя перечница щупает холодными клешнями вашу нежную теплую кожу), а потом поведала, что ее последний муж, умерший в шестьдесят три года, «не мог удержать в штанах свою игрушку». Бинкс произнесла это с ухмылкой в затянутых катарактой зенках: мол, я на краю могилы, а потому имею право говорить о таких вещах.
— Вот не мог, и все тут, — сообщила старушенция, не выпуская из смертельно холодных пальцев мою руку. — Но он никого из них не любил так, как меня. Я это знаю, и ты знай.
Мораль этой истории такова: мистер Бинкс, конечно, бабник и изменщик, но брак состоит из сплошных компромиссов.
Я при первой возможности улизнула от нее, а потом бродила в толпе гостей, стараясь не смотреть на одинаковые морщинистые лица, не ловить опустошенные, разочарованные взгляды людей, переваливших за середину жизни. Среди них хватало успевших поддать, кое-кто танцевал под музыку времен своей юности, пробуждая воспоминания о провинциальных танцплощадках. У окна я остановилась глотнуть свежего воздуха, и тут чьи-то пальцы сжали мой локоть. Мама Ника, с большими черными глазами и лицом мопса. Засовывая в рот кусочек козьего сыра и крекер, Морин ухитрилась проговорить:
— Это не такое простое дело — навечно соединить с кем-то свою жизнь. Но я рада, что вам с Ником это удалось. Вы молодцы. Парень встретил девушку, а девушка — парня. Но все же будут и дни, о которых придется вспоминать с горечью. И лучше, конечно, если это будут дни, а не месяцы.
Наверное, я выглядела потрясенной — а я в самом деле была потрясена, — поскольку она быстро добавила:
— Но у вас обязательно будут и славные денечки. Я в этом совершенно уверена. Много-много отличных дней. Ой… Прости меня, лапочка, за такие слова. Я всего лишь глупая разведенка. Ох, мама дорогая, я, кажется, выпила слишком много вина… — Она наспех попрощалась и убежала.
— Ты чего это здесь? — вдруг проговорил Билл Данн, обращаясь непосредственно ко мне. — Почему? Тебе здесь быть не надо.
— Я Эми, — говорю, дотрагиваясь до его руки, чтобы привести в чувство.
Биллу я всегда нравилась. Наверное, он даже не мог придумать повода, чтобы заговорить со мной, однако я догадывалась, что нравлюсь ему, по тому, как он на меня смотрел. Точно на диковинную птицу. А сейчас он хмурился и выпячивал грудь, напоминая карикатуру на молодого матроса-задиру. В нескольких шагах от нас Го поставила еду на стол и приготовилась подойти к нам на цыпочках, будто хочет прихлопнуть муху.