— Срань господня! Тут же какое-то мошенничество! — воскликнул я. — Это не мое. Вот, смотрите, некоторые счета совсем неправдоподобны. Я никогда не играл в гольф! А заплачено больше семи тысяч зеленых за набор клюшек. Кто угодно вам подтвердит: я в самом деле никогда не играл в гольф. — Я постарался это высказать самоукоряюще: мол, вот еще одно дело, в котором я не ах, — но детективы не клюнули.
— А вы знакомы с Ноэль Хоторн? — резко спросила Бони. — С подругой Эми, которую предлагали нам проверить?
— Погодите! Я хочу поговорить о платежах, поскольку они мне не принадлежат! — возмутился я. — Это очень серьезно. Нам нужно ловить мошенников!
— Мы их поймаем, не переживайте, — отмахнулась Бони. — Так как насчет Ноэль Хоторн?
— Верно. Я предложил ее проверить, потому что она носится по всему городу и называет себя лучшей подругой Эми.
— Кажется, вас это раздражает? — Ронда выгнула бровь.
— Да нет, я ведь уже говорил. Просто она как-то чересчур сильно переживает, будто на публику. Наверное, пытается привлечь к себе внимание. И повернута на Эми.
— Мы беседовали с Ноэль, — заявила Бони. — Она утверждает, что ваша жена сильно переживала, как бы ваш брак не развалился из-за финансовых проблем. Дескать, Эми боялась, что вы женились на ней только ради денег. Ноэль утверждает, что ваша жена беспокоилась из-за вашего характера.
— Не знаю, почему Ноэль так говорит. Едва ли они с Эми за все это время обменялись хотя бы пятью словами.
— Да? Странно, ведь вся гостиная Хоторнов увешана фотографиями Ноэль с вашей женой, — нахмурилась Бони.
Нахмурился и я. У Хоторнов есть настоящие фотографии Ноэль и Эми?
— В прошлом октябре они фотографировались в зоопарке Сент-Луиса, — продолжала детектив. — На пикнике с тройняшками, на лодочной прогулке в минувшем июне. Всего месяц назад.
— Эми ни разу не произнесла имя Ноэль за все то время, что мы здесь живем. Я не шучу.
Порывшись в памяти, я вспомнил, что один июньский уикэнд я провел с Энди, сказав Эми, что отправляюсь на мальчишник в Сент-Луис. Когда вернулся, она ждала меня пунцовая и недовольная, уставшая от скучного кабельного телевидения и аудиокниг. И что же получается, в эти дни она оттягивалась на лодочной прогулке? Нет, я даже представить не мог себе Эми, предающейся обычным для жителей Среднего Запада развлечениям: привязанные к каноэ кулеры с пивом, громкая музыка, пьяные парни и заблеванные бивуаки.
— Вы уверены, что на этих фотографиях моя жена?
Копы переглянулись: мол, он в своем уме?
— Ник, — сказала Бони, — у нас нет никаких причин полагать, что женщина на фотографиях, которая как две капли воды похожа на вашу жену и которая, согласно утверждениям Ноэль Хоторн, матери троих детей, является вашей женой, не ваша жена.
— Причем женились вы на ней ради денег, по утверждению Ноэль Хоторн, — добавил Джилпин.
— Я серьезно, — возразил я. — В наше время любой может соорудить фото на ноутбуке.
— Замечательно! Несколько минут назад вы уверяли, что Дези Коллингс причастен к похищению, а теперь предъявляете претензии Ноэль Хоторн, — заметил Джилпин. — Кажется, вы все время пытаетесь кого-нибудь обвинить.
— Вместо себя? Да так оно и есть. Я женился не ради денег. Вам следует поговорить с родителями Эми, они знают меня, знают мой характер.
«Они не знают всего», — подумал я, ощущая, как холодеет живот.
Бони наблюдала за мной с оттенком сожаления. Джилпин, похоже, даже не слушал.
— Вы застраховали жизнь вашей жены на миллион двести тысяч, — с притворной усталостью сообщил Джилпин. Даже провел ладонью по длинному лицу с узкой челюстью.
— Да сама Эми это и сделала! — выпалил я.
Коп просто смотрел на меня и ждал продолжения.
— Я хочу сказать, что, конечно, документы оформлял я, но настояла Эми. Это была ее идея. Клянусь! Я даже не думал, но Эми сказала… Она сказала, что, учитывая перемену в ее материальном положении, так она будет чувствовать себя уверенней, или что-то вроде того. То есть это было просчитанное деловое решение. Мать его так! Я не знаю! Я не знаю, почему она этого захотела. Я не уговаривал ее!
— А два месяца назад кто-то посылал поисковый запрос с вашего компьютера, — вступила Бони. — «Река Миссисипи уплывает тело». Вы можете это объяснить?
Я сделал два глубоких вздоха и девять секунд успокаивался.
— Господи! Это был дурацкий сюжет для книги… Я всего лишь хотел написать книгу.
— Ха! — воскликнула Бони.
— Вот что, на мой взгляд, происходит, — начал я. — По телевизору часто показывают передачи, где муж всегда ужасный злодей, убивающий свою жену. Потому-то люди видят меня через эту призму. И некоторые вполне обычные, невинные поступки воспринимаются совершенно извращенно. И расследование превращается в охоту на ведьм.
— Это так вы объясняете счета покупки по кредитной карточке? — спросил Джилпин.
— Я уже сказал, что эти счета не могу объяснить, поскольку не имею к ним ни малейшего отношения. Это ваша работа — выяснить, откуда взялись проклятые счета!
Копы молча сидели и ждали продолжения.
— Что сейчас вообще делается, чтобы найти мою жену? Какие версии, кроме мужа-убийцы, вы рассматриваете?
Дом задрожал, небо с оглушительным треском разорвалось, и в открытое окно мы увидели пролетевший на бреющем полете над рекой реактивный самолет.
— Эф-десять, — сказала Ронда.
— Не-а, маловат, — возразил Джилпин. — По-моему, это…
— Это Эф-десять.
Бони наклонилась ко мне, сцепив пальцы.
— Наша работа, Ник, — убедиться, что вы чисты на сто процентов, — проговорила она. — Не сомневаюсь, что вы тоже этого хотите. Сейчас нужно, чтобы вы помогли разобраться с некоторыми мелкими моментами, которые вызывают путаницу.
— Похоже, мне пора обзавестись адвокатом.
Копы обменялись такими взглядами, будто недавно заключили пари.
Эми Эллиот-Данн
21 октября 2011 года.
Страницы дневника.
Мама Ника умерла. Я долго не могла писать, потому что мама Ника умирала, а сын как с цепи сорвался. Милая упрямая Морин. Она ходила и ясно соображала еще за несколько дней до кончины, отказываясь обсуждать любые способы продления жизни.
— Я хочу жить до тех пор, пока не придет срок умирать, — говорила она.
Она вязала шерстяные шапочки для других больных, проходящих химиотерапию (а сама бросила лечение — бросила, бросила! — после первого же курса; жить подключенной к трубкам — это не для нее), поэтому я всегда буду помнить ее в окружении ярких мотков шерсти — красной, желтой, зеленой, — с бегающими пальцами, с цокающими спицами. И пока Морин вязала, она мурлыкала по-кошачьи, тихо и сонно.
А потом, в одно сентябрьское утро, она проснулась, только на самом деле это была уже не Морин. Всего за одну ночь съежилась, скукожилась, сморщилась — не женщина, а птичка. Металась по комнате, ничего и никого, даже себя, не узнавая.
Так в нашу жизнь вошел хоспис — мягко освещенный, с портретами женщин в капорах и пейзажей с холмами, с автоматами для кофе и закусок. Никто и не ждал, что лечебница поможет Морин выздороветь или облегчит страдания. Ее положили для того, чтобы она умерла в комфортных условиях. Что она и сделала через три дня. Очень практично. Думаю, Морин хотела именно этого. Хоть я и уверена, что она закатила бы глаза при этой фразе: «Морин хотела именно этого».
Похороны были скромными, но душевными. Собралось человек сто. Хлопотала очень похожая на Мо ее сестра Омахи — разливала кофе и «Бэйлис», раздавала печенье и рассказывала забавные истории из жизни Мо. Мы прощались ветреным теплым утром, Го и Ник стояли, прижавшись друг к другу, а я топталась поодаль, ощущая себя лишней. А после, ночью, в постели, Ник позволил мне обнять себя, но уже через несколько минут высвободился и, шепнув: «Мне нужно на воздух», ушел из дому.
Его мама все время заботилась о нем. Настояла, чтобы она приходила раз в неделю и гладила белье. «Я только немножко помогу наводить порядок», — говорила она всякий раз, но, когда уезжала, я могла заглянуть в холодильник и найти тонкими дольками нарезанный грейпфрут для Ника или еще какую-нибудь еду на верхней полке. Потом, открыв хлебницу, я обнаруживала, что Мо срезала корки с хлеба, с каждого ломтика. Я замужем за тридцатичетырехлетним мужчиной, который не терпит хлеб с коркой!
Я попробовала делать то же самое в первую неделю после похорон Морин. Срезала корки с хлеба, елозила горячим утюгом по футболкам Ника, испекла черничный пирог по маминому рецепту.
— Эми, не стоит делать из меня младенца, — неторопливо проговорил Ник, рассматривая ободранные ломти. — Я позволял маме срезать корки, потому что это доставляло ей удовольствие. А тебе такие сюси-пуси не по нутру, я же знаю.
— Эми, не стоит делать из меня младенца, — неторопливо проговорил Ник, рассматривая ободранные ломти. — Я позволял маме срезать корки, потому что это доставляло ей удовольствие. А тебе такие сюси-пуси не по нутру, я же знаю.
И мы вернулись к черным квадратикам. Милый, влюбленный до безумия, обожаемый мною Ник исчез. Грубый, раздражительный и сердитый Ник вернулся. Вообще-то, в тяжелые времена принято опираться на супружеское плечо, но у нас с Ником это не получается. Он маменькин сынок, оставшийся без мамы. И он не желает ничего принимать от меня.
Если Ник испытывает потребность, он использует меня для секса. Прижимает к столешнице или перегибает через спинку кровати и молча совокупляется, лишь в последние секунды несколько раз хрюкает. Потом отпускает меня, напоследок легонько погладив по спине — единственный интимный жест, — и произносит слова, которые, по его мнению, превращают все в игру:
— Ты такая сексуальная, что невозможно удержаться.
Но голос у него при этом мертвый.
Ваш муж, с которым раньше у вас была просто восхитительная половая жизнь, вдруг становится холодным и отстраненным. Он только время от времени хочет от вас секса. Вы:
а) отказываете в сексе — ему не выиграть эту игру!
б) плачете и жалуетесь, выпрашивая ласку, дать которую он не готов, вызывая еще большее отчуждение;
в) верите, что это лишь временные затруднения в долгой супружеской жизни, — у мужа черная полоса, вам следует понять его и дождаться лучших времен.
Ответ: в). Правильно?
Конечно, меня тревожит, что наш брак на грани распада, но я не знаю, как быть. Возможно, вы думаете, что следует поговорить с моими родителями, с тандемом психологов, но я чересчур горда. Вряд ли они дадут полезный для семейной жизни совет. Если вы не забыли, они родственные души. У них всегда были только взлеты и никогда не случалось падений — один сплошной поток радости. Обратись я к ним, они тут же напишут очередную книгу про Удивительную Эми, где та без всяких забот и хлопот вступит в идеальный, выдающийся брак.
«Потому что она все сделала как надо».
Но я тревожусь. Непрестанно тревожусь. Знаю, что на вкус моего мужа я уже слишком стара. Когда шесть лет назад соответствовала его идеалу, то слышала безжалостные суждения о сорокалетних женщинах. Какими жалкими они выглядят в барах — расфуфыренные, ищущие внимания, но позабывшие об утерянной привлекательности. Он возвращался домой подвыпивший и, когда я спрашивала, как все было, отвечал: «Полно „нулевых шансов“». Так он называл женщин моего нынешнего возраста. В те годы, будучи девчонкой чуть старше тридцати, я смеялась вместе с ним, наивно полагая, что со мной этого никогда не произойдет. А теперь я сама «нулевой шанс», и Ник со мной как в ловушке. Возможно, именно в этом кроется причина его неприязни.
От тоски я лечусь общением с детьми. Я каждый день наведываюсь к Ноэль и вожусь с ее тройняшками. Пухлые ручонки в моих волосах, влажное дыхание на моей шее. Теперь я понимаю, почему женщины всегда обещают съесть малыша: «Эх, так бы и съела! Такой сладенький, хоть ложкой ешь!»
И вместе с тем вид троих карапузов, заспанных после «тихого часа», ковыляющих к маме, цепляющихся за ее руки и колени, как будто она для них надежда и опора, обещание безопасности, причиняет мне боль.
Вчера я побывала у Ноэль и вконец расстроилась. Может, потому и натворила глупостей.
Ник вернулся домой, обнаружил меня в спальне, свежую после душа, немедленно прижал к стене и бесцеремонно трахнул. Когда он, сделав свое дело, отпустил меня, я смотрела на мокрый отпечаток моих губ на голубой краске, а Ник присел на край кровати и, вздохнув, проговорил: «Ну, извини. Мне это было нужно».
И при этом отвел глаза.
Я присела рядом, обняла его, делая вид, что ничего такого не произошло, обычные отношения между супругами, и сказала:
— Я тут подумала…
— Да? И о чем же?
— Может, пора увеличить семью. Я хочу забеременеть.
Знаю, это полное безумие — обращаться к Нику с таким предложением. Но я ведь и есть безумная женщина, которая хочет родить ребенка, поскольку это может спасти ее брак.
Как же унизительно уподобляться тем, кого раньше ты сама высмеивала.
Ник резко отстранился:
— Прямо сейчас? Не самое удачное время. Ты же сидишь без работы…
— Да, но можно сидеть и с малышом, пока не…
— Эми, только что умерла моя мама.
— Ребенок — новая жизнь, новое начало.
Он хватает меня за плечи и, впервые за неделю глядя в глаза, говорит:
— Эми, похоже, теперь, когда моей мамы нет, ты решила, что мы весело помчимся в Нью-Йорк, наплодим детей и ты заживешь своей привычной жизнью. Но у нас для этого нет денег. Мы и здесь-то едва сводим концы с концами. Ты представить себе не можешь, как я кручусь каждый день, чтобы выпутаться из безнадежной ситуации. Мы в финансовой дыре. Я не смогу содержать себя, тебя и вдобавок еще детей. Ты захочешь дать им то, что сама получила в детстве, а я не смогу этого обеспечить. Для маленьких Даннов не будет ни частной школы, ни тенниса, ни скрипки, ни летних пансионатов. Ты возненавидишь нашу бедность.
— Ник, не надо принимать меня за…
— Ты правда думаешь, что у нас все так хорошо и осталось только завести ребенка?
Мы зашли довольно далеко в обсуждении нашего брака, и я вижу, что Ник уже сожалеет о сказанном.
— На нас давит слишком много проблем, милый, — говорю я. — Мы часто ссоримся по пустякам, и я знаю, что не всегда бываю права. Просто здесь я не в своей тарелке…
— Так мы что же, присоединимся к тем парочкам, которые рожают детей для укрепления брака? Потому что это всегда действует безотказно?
— Нет, мы родим малыша, чтобы…
Его глаза темнеют, лицо приобретает собачье выражение. Он снова хватает меня за плечи:
— Только не это, Эми… Не сейчас. Мне и так тяжело. Еще одна проблема, и я просто сломаюсь.
И я чувствую: на этот раз он не врет.
Ник Данн
Спустя шесть дней.
В любом следствии первые сорок восемь часов самые важные. Эми пропала почти неделю назад. В ее честь решено жечь свечи всю ночь в парке Тома Сойера, который, по утверждению прессы, являлся любимым местом Эми Эллиот-Данн. Я не был уверен, ступала ли нога Эми когда-либо в этот парк. Несмотря на название, он запущенный. Грязный, без деревьев, с песочницами, наполненными собачьим дерьмом. Совершенно нетвеновский. Но в минувшие сутки сюжет о нашем мероприятии крутился по национальным телеканалам, его мог увидеть любой.
Благодарение господу, Эллиоты мне верили. Мэрибет позвонила вчера вечером, когда я приходил в себя после допроса с пристрастием. Моя теща посмотрела передачу Эллен Эббот и с ходу обозвала ее шлюхой и оппортунисткой в погоне за рейтингами. Большую часть сегодняшнего дня мы вырабатывали стратегию, которая позволит перетянуть массмедиа на нашу сторону.
Журналисты — мой бывший клан, мои соратники! — сами разрабатывали сценарий. Им страшно понравилась история «Удивительной Эми» и долгоживущего брака Эллиотов. Никаких упоминаний о том, что цикл сворачивается, о том, что его авторы близки к банкротству. В настоящий момент все сердца и все цветы падали к ногам Эллиотов. СМИ любили их.
В отличие от этой идеальной пары, я для массмедиа выступал как объект с ограниченным кредитом доверия. Сказались не только просочившиеся наружу малопривлекательные сведения — отсутствие алиби, возможная имитация разгрома на месте преступления, — но и отдельные штрихи моей личности. Журналисты сообщили, что, по воспоминаниям сверстников, в школе я никогда не ухаживал за одной девчонкой дольше нескольких месяцев, а поэтому меня объявили отъявленным ловеласом. После узнали, что мой отец содержится в пансионате «Комфорт-Хилл», что я очень редко навещаю его, и я тут же превратился в неблагодарного сына.
— Ты им не нравишься, и это проблема, — говорила Го после каждого выпуска новостей. — И не мнимая, а вполне реальная проблема, Лэнс.
СМИ воскресили имя, которое я ненавидел. В начале каждого учебного года возмущался на перекличке: «Я Ник! Я буду Ником! — Что ни сентябрь, то этот ставший привычным обряд. — Я Ник! Отметьте себе, я хочу быть Ником!»
И всегда среди одноклассников находился засранец, который тратил на меня всю перемену, вышагивая рядом на манер чопорного джентльмена и повторяя противным голоском: «Привет, я Лэ-э-энс!» А потом все забывалось до следующего года.
И вот оно крутится во всех новостях, жуткое и предосудительное тройное имя, как у типичного серийного убийцы. Лэнс Николас Данн. И я ничего не могу с этим поделать.
Ранд и Мэрибет Эллиот и мы с Го прикатили на ночное бдение вместе. Я до сих пор не представлял, сколько компромата на своего зятя получили Эллиоты. Но знал о том, что им разболтали насчет «поддельного» места преступления.