Я заранее знаю ответ.
— Конечно нет, дорогая. Ты сделала то, что должна была сделать. Глупостью было бы поступить как-то иначе.
Дези ничего не спрашивает о беременности. Я предвидела, что он не станет проявлять любопытство.
— Никто, кроме нас двоих, не должен знать, — говорю я.
— Я позабочусь о тебе. Чем могу помочь?
Изображаю нерешительность, покусываю губу, отвожу взгляд, а потом заявляю прямо:
— Мне нужно немного денег на жизнь. Я даже подумывала, не устроиться ли на работу…
— О нет! Не надо! Твои фото мелькают повсюду. Во всех выпусках новостей, во всех журналах. Кто-нибудь обязательно тебя узнает. Даже с этой, — он прикасается к моим волосам, — новой спортивной стрижкой. Красивой женщине спрятаться очень трудно.
— Ты прав, к сожалению, — киваю я. — Но мне бы не хотелось, чтобы ты думал, будто я решила просто воспользоваться… Я не знаю, к кому еще обра…
Официантка — самая обычная брюнетка, изображающая из себя симпатичную брюнетку, — ставит на наш столик заказанные напитки. Отворачиваясь от нее, замечаю, что усатый молодчик продолжает следить за мной с легкой улыбкой. Я слишком беспечна. Прежняя Эми никогда бы не появилась здесь. Мой мозг одурманен запахом диетколы и собственного пота.
— Я заказала тебе джин-тоник.
Дези деликатно кривится.
— Что-то не так? — спрашиваю я, хотя уже догадываюсь.
— Это мой весенний напиток. Летом я пью «Джек Дэниелс» с имбирным пивом.
— Ну давай закажем «Джек» с имбирем, а я выпью твой джин.
— Нет-нет, все отлично, не волнуйся!
Краем глаза я снова замечаю подглядывающего:
— Тот парень, ну, с усами, следит за мной?
— Он смотрит на… певцов, — кинув взгляд в его сторону, заверяет Дези. И причем последнее слово произносит с сомнением: — Тебе нужны не только деньги. Ты устала от всей этой беготни. Устала прятать лицо от людей, с которыми… — он обвел рукой казино, — с которыми не имеешь ничего общего. Устала жить в скотских условиях.
— Мне еще лет десять так жить. Пока моя история не забудется.
— Ха! И ты готова ждать эти десять лет, Эми?
— Ш-ш-ш! Не произноси моего имени.
— Ну, Кэтти, или Дженни, или Меган, или еще как-нибудь. Не смеши меня.
Дези сует вернувшейся официантки двадцатку и жестом отпускает ее. Она уходит, улыбаясь. Двадцатка на чай! Как это непривычно. Я отпиваю из стакана. Подозреваю, «ребенок» не станет возражать.
— Не думаю, что Ник выдвинет обвинения против тебя, если вернешься, — неожиданно сообщает Дези.
— Что?
— Твой муж приезжал поговорить со мной. Кажется, он чувствует свою вину…
— Он приезжал к тебе? Когда?
— На той неделе. Слава богу, до того, как я с тобой поговорил.
Вот это да! За последние десять дней Ник проявил больше интереса ко мне, чем за пять лет. Мне всегда хотелось, чтобы мужчины боролись за меня — и боролись насмерть. Ник решил допросить Дези — отличное начало!
— И что он говорил? Как выглядел?
— Вел себя как последняя гнида. Хотел повесить твое исчезновение на меня. Рассказал какую-то безумную историю о том, как я…
Мне всегда нравилась моя выдумка, будто Дези собирался покончить с собой. Да, он сильно переживал из-за нашего разрыва, был подавлен и опустошен, блуждая возле школьного городка в надежде встретить меня.
Пожалуй, он вполне способен на суицид.
— А что Ник говорил обо мне?
— Думаю, он догадывается, что теперь, когда весь мир узнал о твоей беде, ему не удастся причинять тебе боль. Общество не позволит. Ты можешь безбоязненно к нему вернуться, потом развестись и выбрать подходящего спутника жизни. — Он пригубил бокал.
— Но мне нельзя возвращаться, Дези! Даже если люди поверили в виновность Ника. Окажется, что обманщица я, — они меня возненавидят. Я стану самой неприкасаемой из неприкасаемых…
— Ты моя неприкасаемая. Я люблю тебя, несмотря ни на что. Я защищу тебя от всего. Не нужно беспокоиться ни о чем.
— Но ведь мы не сможем ни с кем общаться…
— Если захочешь, уедем из страны. В Италию или Испанию, на твой выбор. Будем есть манго на солнышке, спать допоздна, играть в скрэббл, лениво листать книги и плавать в океане.
— А когда умру, что от меня останется, строчка петитом? Нет, Дези, у меня еще есть гордость.
— Я не позволю тебе жить в кемпинге. Ни в коем случае. Хочешь, отвезу в дом на озере? Там вокруг ни души. Буду доставлять все, что тебе понадобится. Поживешь тайно, пока мы не придумаем, что делать дальше.
Дом, о котором говорил Дези, на самом деле стоял в глухом углу. А желание обеспечивать меня всем необходимым я ощущала словно исходящий от него жар. Дези аж корчился под дорогим костюмом, так хотел, чтобы я согласилась. По сути своей он был типичным коллекционером. Четыре автомобиля, три дома, уйма костюмов, а обуви и вовсе не счесть. Теперь ему приспичило поместить меня под стеклянный колпак. Предел мечтаний рыцаря в белом: вырвать затюканную принцессу из плена злополучных обстоятельств и запереть в золотом неприступном замке.
— Нет, я не могу на это пойти… А что, если копы будут меня разыскивать и по какой-то причине заявятся к тебе?
— Эми, полиция считает, что ты мертва.
— Нет, все-таки я должна какое-то время пожить самостоятельно. Можешь просто дать мне немного наличных?
— А если я откажусь?
— Тогда я буду знать, что твое участие — притворство. Буду знать, что ты не отличаешься от Ника, хочешь всего лишь власти надо мной.
Дези через стиснутые зубы высосал джин-тоник.
— Это чудовищное обвинение.
— Чудовищно так поступать.
— Я не хочу получить власть над тобой. Я хочу помочь тебе. Поживи в доме на озере. Если почувствуешь давление с моей стороны или другое неудобство — просто уедешь. Самое страшное, что может с тобой произойти, — это несколько дней отдыха. Расслабишься немного.
Вдруг рядом с нашим столиком возникает давешний усач. На его лице смущенная улыбка.
— Простите, мэм, вы не из семьи Энлоу, часом?
— Нет, — отворачиваюсь я.
— Еще раз простите, но вы так похожи…
— Мы приехали из Канады, — решительно заявляет Дези. — Уж извините.
Парень закатывает глаза, чертыхается вполголоса и возвращается к барной стойке. Но продолжает искоса поглядывать на меня.
— Нужно ехать, — говорит Дези. — Давай отправимся в дом на озере. Отвезу тебя прямо сейчас.
В особняке у Дези шикарная кухня. Там есть спальня, по которой хоть на коне скачи, такая она огромная. Там есть Wi-Fi и кабельное телевидение — чего еще можно желать? Ах да, вместительной ванны, махрового халата и кровати, которая не скрипит, будто вот-вот развалится.
Правда, ко всему этому прилагается Дези. Но Дези вполне управляем.
Усач теперь смотрит на меня пристально и вовсе не доброжелательно.
Я наклоняюсь и легонько целую Дези в губы. Он должен понять, что это и есть мой ответ.
— Ты замечательный мужчина. Прости, что втянула тебя.
— А я вовсе и не прочь.
Мы направляемся к выходу, мимо особенно депрессивного бара, — там во всех углах бубнят телеящики. И тут я вижу Шлюшку.
Шлюшка устроила пресс-конференцию.
Энди выглядит юной и невинной. Похожа на няньку, но не сексуальную няньку из порнофильмов, а настоящую — ту, что в самом деле играет с детьми. Я знаю, что эта Энди ненастоящая, ведь я интересовалась ее повадками. В реальной жизни она носит открытые блузки, выгодно подчеркивающие грудь, и обтягивающие джинсы; ее волосы длинные и волнистые. В реальной жизни она выглядит, как пишут в Интернете, — «я бы вдул».
Сейчас на ней скромное платье спортивного покроя, волосы зачесаны за уши. Похоже, она недавно плакала — под глазами розовые припухлости. Она выглядит усталой и задерганной, но очень симпатичной. Гораздо красивее, чем я думала. Никогда не смотрела ей прямо в лицо. Оказывается, у любовницы моего мужа веснушки.
— Ох, дерьмо… — говорит одна из женщин своей подружке с волосами цвета дешевого каберне.
— Да уж… А я начала было сочувствовать этому парню, — отвечает та.
— У меня кое-какая хрень в холодильнике старше, чем эта девчонка. Ну и засранец!
Энди стоит перед микрофоном и сквозь опущенные ресницы смотрит на листок бумаги, дрожащий в ее руке. На верхней губе капельки пота блестят в свете софитов. Она смахивает пот указательным пальцем и говорит, откашлявшись:
— Вот мое заявление. У меня была связь с Ником Данном. Все началось в апреле две тысячи одиннадцатого и продолжалось по июль этого года, до того дня, когда исчезла его жена Эми Данн. Ник был моим преподавателем в колледже Северного Карфагена. У нас завязалась дружба, которая переросла в более серьезные отношения.
Энди прерывается, чтобы еще раз прочистить горло. Брюнетка позади нее — не намного старше — протягивает стакан с водой. Энди принимает трясущейся рукой, пьет.
Энди прерывается, чтобы еще раз прочистить горло. Брюнетка позади нее — не намного старше — протягивает стакан с водой. Энди принимает трясущейся рукой, пьет.
— Мне ужасно стыдно оттого, что я позволила себе связь с женатым мужчиной. Это против всех моих убеждений. Но я верила, что на самом деле его люблю. — Она всхлипывает, голос срывается. — Думала, что люблю Ника Данна, а он любит меня. Он утверждал, что они с женой охладели друг к другу и скоро разведутся. Я не знала, что Эми Данн ждет ребенка. Сейчас я сотрудничаю с полицией по любым вопросам, связанным с делом об исчезновении Эми Данн, и готова помогать всеми силами.
Голосок у нее тоненький, детский. Она смотрит на ряд камер и вдруг оборачивается, словно в испуге. Румянец, красный, как яблоко, расплывается пятнами на щеках.
— Я… я… — Энди плачет.
Ее мать — а это видно по таким же огромным анимешным глазам — кладет ладонь ей на плечо. Девушка продолжает читать по бумажке:
— Мне стыдно за свой поступок. Я хочу попросить прощения у родственников Эми за то, что внесла свою лепту в их боль. Я сотрудничаю с полицией по любым вопро… Ой, я это уже говорила.
Она неуверенно улыбается, а собравшиеся репортеры подбадривают ее смешками.
— Бедная дурочка, — говорит красноволосая.
Она мелкая шлюшка, за что ее жалеть? Представить трудно, чтобы кто-то пожалел Энди. Буквально отказываюсь в это поверить…
— Я двадцатитрехлетняя студентка, — продолжает она. — Я прошу об одном: дайте мне справиться с болью, дайте мне немного времени…
— Удачи тебе, — бормочу я, глядя, как Энди уходит, а полицейский, сопровождающий ее, отказывается отвечать на вопросы журналистов.
Ловлю себя на том, что поворачиваюсь влево, будто желаю проследить за ними.
— Бедная овечка, — говорит пожилая женщина. — Она выглядит напуганной.
— Наверное, он все-таки убийца.
— Он был с ней больше года.
— Подонок!
Слегка толкнув меня локтем, Дези спрашивает одними глазами: «Ты знала? Ты в порядке?» Мое лицо перекошено яростью — какая еще, к матери, бедная овечка! — но я притворяюсь, что всему виной известие об измене Ника. Я киваю, улыбаясь. Да-да, я в порядке… Но когда мы собираемся идти дальше, я вижу своих родителей, приближающихся к микрофону. Как всегда рука об руку, как всегда — пара. Похоже, что мама недавно подровняла волосы. Я задумываюсь, стоит ли обижаться на то, что она находит время заниматься собой, когда ее дочь исчезла. Когда кто-нибудь умирает, а его родня продолжает вести привычный образ жизни, всегда слышишь: имярек этого как раз и хотел. А вот мне этого почему-то не хочется.
— Наше заявление будет очень коротким, — говорит мама. — На вопросы отвечать не станем. Для начала мы бы хотели поблагодарить за огромную поддержку, оказанную нашей семье. Кажется, что весь мир любит Эми так же, как и мы. Эми, мы помним твой нежный голос, твой мягкий юмор, твой живой ум и доброе сердце. Ты и в самом деле удивительная. Мы вернем тебя. Я уверена, у нас все получится. Это во-первых. Во-вторых, мы поняли, что совсем не знали нашего зятя Ника Данна до сегодняшнего утра. С самого начала этого кошмара он был менее внимательным, менее заинтересованным, менее обеспокоенным, чем следовало. Трактуя сомнения в его пользу, мы приписывали отстраненность Ника душевному потрясению. Теперь же мы знаем, как обстоят дела в действительности. Мы отказываемся поддерживать Ника. Впредь мы будем самостоятельно заниматься поисками Эми, не переставая надеяться, что ты, доченька, вернешься к нам. Твоя история не закончена. Весь мир ждет новой главы.
«Аминь», — слышится мне чей-то голос.
Ник Данн
Спустя десять дней.
Шоу закончилось. Энди и Эллиоты скрылись из виду. Продюсер Шэрон, топнув ногой, выключила телевизор. Все, кто был в помещении, повернулись ко мне, как будто я гость на вечеринке, который нагадил на полу. Шэрон улыбалась чересчур бодро, отчего ботоксное лицо пошло складками не там, где нужно.
— Ну? — прозвучал в тишине ее хорошо поставленный голос. — Как это, мать вашу, понимать?
— Это и была наша бомба! — шагнул вперед Таннер. — Ник подготовлен, он может немедленно прокомментировать их заявления. Жалко, что опоздали, но в некотором роде для вас, Шэрон, так даже лучше. Вы первая, кто получит объяснения Ника.
— Будет лучше, если Нику найдется что сказать в свое гребаное оправдание, — процедила она, вставая, и добавила, не обращаясь ни к кому: — Сделаем это. Сделаем прямо сейчас.
Шэрон Шайбер вернулась и круто взялась за меня. По Нью-Йорку ходили слухи, что она в свое время хорошо погуляла, но вернулась к мужу, — одна из многих кулуарных историй журналистского мирка. Это произошло лет десять тому назад, но, как я догадывался, желание оправдывать свой поступок оставалось. А теперь понял, что не ошибся. Она сияла, проявляла заботу, льстила и подначивала. Она искренне улыбалась мне полными блестящими губами, опираясь подбородком на сцепленные пальцы, и задавала прямые, жесткие вопросы, на которые мне удалось дать достойные ответы. Конечно, как лгун я в подметки не гожусь той же Эми, но, когда клюнет жареный петух, способен на многое. Я вошел в образ мужчины, который любит жену, обидел ее своей изменой и готов на все, чтобы искупить вину.
Минувшей ночью я нервничал и потому не мог уснуть. Пришлось залезть в Интернет и посмотреть заявление Хью Гранта в шоу Джея Лено в 1995 году, где он винился перед всей американской нацией за постыдный инцидент с проституткой. Он запинался, заикался, корчился, будто кожа стала на два размера меньше и немилосердно жмет. Но никаких оправданий типа: «Я думаю, вы знаете, что есть плохие поступки и есть хорошие поступки, и вот я совершил плохой поступок… — так уж получилось». Черт возьми, парень сработал отлично — он выглядел робким, неуверенным, до того расстроенным, что всем так и хотелось проявить участие и поддержать. «Эй, приятель, ну чего такого ты натворил? Не изводи себя…» Именно такого эффекта я и добивался. Я так долго пересматривал ролик, что опасался подцепить британский акцент.
Я был абсолютно фальшив: муж Эми, который раньше не умел каяться, наконец-то научился, использовав слова и эмоции, позаимствованные у актера.
И ведь получилось!
— Знаете, Шэрон, я совершил дурной поступок, можно сказать непростительный. Мне нет оправданий, я пал в собственных глазах — никогда не думал, что смогу изменить жене. Мне нет прощения… Нет прощения, но я хочу, чтобы Эми вернулась, и тогда я остаток жизни проведу, искупая вину, ухаживая за ней так, как она этого заслуживает.
«Уж она бы получила от меня по заслугам!»
— Но вот что я хочу сказать, Шэрон. Я не убивал Эми. Я бы в жизни не причинил ей боли. Мне кажется, вот что происходит на самом деле… Всю шумиху, связанную с моим именем, я мысленно называю (смешок) эффектом Эллен Эббот. Плоды не самой достойной и ответственной журналистики. Муж. Я думаю, общественность просто приучили к этой мысли, даже полиция принимает такое положение дел как данность. С самого начала все были уверены, что я убил свою жену. Почему? Да просто нам вдалбливали это раз за разом. Это плохо, с точки зрения морали неправильно. Я не убивал Эми. Я хочу вернуть ее.
Я знал наверняка: Шэрон захочет выставить Эллен Эббот беспринципной охотницей за высокими рейтингами и дешевыми сенсациями. Для ее величества Шэрон, двадцать лет проработавшей в массмедиа, прославившейся интервью с Арафатом, Саркози и Обамой, оскорбителен сам факт существования Эллен Эббот. Я-то журналист (вернее, был им), у меня есть свой опыт. Когда я произнес слова «эффект Эллен Эббот», губы Шэрон дрогнули, тонкая бровь чуть приподнялась, все лицо просветлело. Я попал в десятку.
В конце интервью Шэрон заключила мою руку в свои ладони, прохладные и немного шершавые — я слышал, она заядлая гольфистка, — и пожелала мне удачи:
— Я буду пристально следить за вами, друг мой.
После поцеловала в щеку Го и покинула нас, показав спину, стянутую множеством булавок, призванных избавить лицевую часть платья от самых мельчайших морщин.
— У тебя, мать твою, отлично вышло! — заявила сестра, когда мы шли к выходу. — Ты выглядел совершенно другим. Решительным, но не самоуверенным. Даже челюсть была не такая… дебильная.
— Избавился от ямки на подбородке.
— Ну да, почти. Ладно, пойдем домой! — Она крепко хлопнула меня по плечу.
Я узнал, что интервью, записанное Шэрон, завтра будет показано сразу двумя источниками — кабельной сетью и эфирной. А потом и другие подхватят новость — раскаяние и прощение разбегутся по принципу домино. Наконец-то мне удалось получить контроль над ситуацией. Я не собирался и впредь довольствоваться ролью виноватого мужа, или эмоционально подавленного мужа, или бессердечного мужа-изменщика. Я стал человеком, в шкуре которого бывали многие мужчины, да и женщины тоже: «Я изменял жене, вел себя как последний говнюк, но я готов приложить усилия, чтобы все исправить. Ведь я настоящий мужчина».