– Кгхм, кгхм!
Ольга Павловна строго кашлянула, как это часто делала на уроках, возвращая на грешную землю замечтавшегося или заигравшегося оболтуса Овчинникова на «камчатке». Для полноты эффекта хорошо было бы еще постучать по доске указкой, но доска – хоть и приборная – поблизости была, а вот указки под рукой никакой не имелось.
– Давайте вернемся к делу, – сказала Ольга Павловна строгим учительским голосом.
– К телу! – внес существенную поправочку бестрепетный Малинин, закладывая крутой вираж, в результате которого «копейка» чуть не ткнулась носом в кирпичный забор. – При-ехали уже, вот она – поселковая больница. Во двор нас не пустят, так что вылезайте, дальше пойдем пешком. Нам надо в морг, а он на задворках.
– Откуда вы знаете?
При упоминании ужасного слова «морг» Оля снова струхнула.
– Обычно так и бывает, – пожал плечами Андрей.
И вновь ей не захотелось продолжать расспросы.
Малинин оказался прав: морг нашелся в дальнем углу двора. От чахлого больничного парка его на манер ширмы отделяло подобие дощатого сарая с крышей на столбах. Сквозь щели виднелись сваленные в кучу панцирные сетки и железные кроватные спинки, неприятно похожие на кладбищенские оградки. В сарае кто-то возился, оттуда доносился унылый металлический скрежет, наводящий на мысль, будто это сама Смерть точит свою косу.
Оля совсем приуныла.
– Может, вы сами? Без меня? – Она кивнула на крыльцо.
При этом, скользя взглядом по стене, она старательно обошла зарешеченное окно, чтобы, не дай бог, не увидеть за мутными стеклами чего-нибудь ужасного.
– Хотите, я сам пойду? – угадав настроение спутницы, великодушно предложил Малинин.
– О да! Да! – вскричала Оля с пылом счастливой новобрачной у алтаря.
– Оставайтесь здесь, – предупредил Малинин и решительно взошел на крыльцо.
Оля повернулась спиной к окну, а правым боком к сараю, из которого по-прежнему доносился размеренный и печальный скрежет загадочного происхождения. Она втянула голову в плечи и скосила глаза влево – на ржавые ворота запасного выезда. Из-под ворот во двор задувал искристый снежок.
«То адский ветер, отдыха не зная, мчит сонмы душ среди окрестной мглы!» – с подобающим зловещим завыванием припомнил внутренний голос незабываемые строки Данте.
– Цыц, – хриплым шепотом сказала Оля. – И так страшно!
– Девушка, сигареткой не угостите? – донесся вдруг ломкий голос из сарая.
– Нет у меня сигаретки! – машинально откликнулась Оля.
«Только окурков полкило», – ехидно пробормотал обиженный внутренний голос.
– Извините, я не курю, – построже сказала Оля, всматриваясь в хаотическое нагромождение металлических кроватных скелетов. – И вам не советую!
– Нам никто не советует, – печально хохотнули в сарае. – А мы все равно тут курили, курим и будем курить, пока не вырастем!
– А потом что? Бросите? – заинтересовалась Ольга Павловна.
Она подошла к сараю, заглянула сквозь сетку и увидела сидевших на штабеле панцирей пацанов лет двенадцати-тринадцати. В полумраке настороженно сверкали три пары глаз.
– Не-еет! Потом мы будем курить везде где захочется!
В ломком голосе прорезался вызов, но мудрая Ольга Павловна его дипломатично не заметила.
– А вы тут хорошо устроились! – похвалила она. – Как настоящие трапперы!
Угол за штабелем был утеплен аккуратно разобранными картонными коробками, скрипучее ложе из металлических сеток накрыто больничным одеялом. У ног настоящих трапперов дымила старая алюминиевая кастрюля, наполненная щепками.
– Как кто? – насторожился ломкий голос.
– Как охотники и следопыты, – объяснила Ольга Павловна. – Вы Фенимора Купера читали?
– Феню – как? Феню Морду? – заржали в сарае.
– Купер Фенимор – знаменитый писатель, – терпеливо объяснила Ольга Павловна. – Это он сочинил истории про Чингачгука.
– Чингачгук – это круто, – потолкавшись локтями и поскрипев панцирной сеткой, постановили в сарае. – Ну да, мы тоже следопыты-разведчики! Все видим, все знаем, ничего не пропустим!
Ольга Павловна оглянулась на корпус с моргом и тоже почувствовала себя отчасти траппером: педагогический зуд уступил место охотничьему азарту.
– Вчера вечером сюда девушку привезли. Вы и это видели?
– Санька видел, – сообщил ломкий голос.
– Видел! – подтвердил писклявый. – Часов в десять примерно приехала «Скорая», а сразу за ней менты на «Ниве». Носилки занесли, сами зашли, потом вышли, по телефону поговорили и обрадовались.
– Чему обрадовались?! – Оля испытала легкий шок.
Она и прежде была невысокого мнения о юморе сотрудников милиции, которую теперь следовало называть полицией, но никак не думала, что их может развеселить закоченевший труп.
– Они обрадовались, что быстро выяснили, кто эта мертвячка! – объяснил писклявый, заставив чувствительную к словам и выражениям Олю передернуться. – Ее уже искали, оказывается, родные заявление принесли: пропала, мол, Репкина Вера Ивановна, восемьдесят какого-то года рождения…
– Он имя запомнил, потому что нашу классручку так зовут! – басовито хохотнул третий траппер. – А фамилию – потому что был такой художник знаменитый.
«Классручку» Ольга Павловна проглотила бестрепетно – привыкла, что непочтительные детки именно так называют классного руководителя, но художника Репкина без внимания не оставила:
– Репин, а не Репкин!
– Ну, пусть Репин. А она все-таки Реп-кина!
– Репки грызла, наверное! – предположил писклявый, и в сарае снова пугающе радостно заухало, заскрежетало. – Репки – они же твердые, вот эта Репкина и сломала себе зуб. У нее левый клык вставной, как называется, я забыл – инпло… Иплант…
– Имплантант, – четко выговорила Ольга Павловна, думая о другом.
Вот, значит, каким образом удалось так быстро установить личность погибшей – по особой примете.
– Левый клык – это круто! Как в кино про вампиров! – постановил ломкий голос, спровоцировав новый взрыв кладбищенского веселья.
Коротко и решительно проскрипела дверь морга.
– Ольга Павловна, можно вас на минуточку? – с нажимом произнес знакомый мужественный голос.
– Да, конечно, – откликнулась Оля, постаравшись не показать толстокожим юным трапперам своего волнения.
– Репкиной привет! – насмешливо пискнули ей вслед.
– Пороть вас некому, – сквозь зубы непедагогично пробормотала Оля, проходя мимо Малинина.
Он придерживал металлическую дверь – то ли из галантности, то ли для того, чтобы надежно захлопнуть ее за спиной трусихи.
Оказавшись в подобии крохотной прихожей, Оля напряженно спросила:
– Что я должна делать?
– Просто взглянуть, не знакомо ли вам это лицо.
– Уже только лицо? – Оля вздрогнула.
– В смысле?
Малинин пару секунд смотрел на нее непонимающе, потом помотал головой:
– Да нет же, она там вся! Перестаньте трястись, это не так уж страшно. Вы что, никогда не видели покойников?
– Только по телевизору, – призналась Оля. – И только генсеков.
Признаваться в том, что генсеков ей было не очень-то и жалко, она постыдилась.
– Да, небогатый опыт.
Разнообразно опытный Малинин нахально обнял девушку за плечи и провел по короткому узкому коридорчику в крайне неуютное холодное помещение.
На неприятного вида металлическом столе лежало тело, прикрытое застиранной серой простыней с большим чернильным штампом больницы. Угрюмый дядечка в таком же сером халате со штампом на нагрудном кармане молча отогнул край простыни, и Оля увидела незнакомое женское лицо.
– Нет, не думаю, что мы когда-либо встречались, – сказала она, обернувшись к Андрею.
Из всего того, что можно было увидеть в этой комнате, он был самым приятным объектом.
– Ну, хорошо, – отозвался Малинин с такой интонацией, что Оля услышала: «Ну, плохо».
– Во всяком случае, я ее не помню.
– Ну, хорошо, хорошо.
Они вышли во двор. Малинин убрал свою руку с Олиного плеча и затормозил, словно предлагая ей постоять и отдышаться, но Оля поспешила отойти подальше. Она не забыла, что в сарае прячутся остроглазые трапперы, и не хотела стать объектом наблюдения.
– Что вы узнали? – спросила она, когда они сели в машину.
Малинин покосился на нее – Оля сделала внимательную и строгую мину, отработанную ею в ходе затяжных педсоветов.
– Не так много. К сожалению, невозможно с точностью сказать, когда именно девушка оказалась на снегу: либо в новогоднюю ночь, либо в последний день декабря.
– Она просто замерзла насмерть? Она что, была пьяна?
– Да уж, трезвой она точно не была.
– Что-то вы недоговариваете, – догадалась Оля.
– Не знаю, как сказать!
С огромным удивлением она увидела, что чисто выбритые щеки Малинина затянул нервный румянец. Это было так же невероятно, как розовая утренняя зорька на Луне.
– Скажите, как сумеете, – мягко предложила чуткая и добрая учительница Ольга Павловна.
– По всей видимости, эта девушка уже была мертва, когда ее бросили на морозе.
– Ее убили?
– Она задохнулась.
– Опять недоговариваете!
– Черт! – Малинин глубоко вздохнул и решительно повернулся к Оле: – Она задохнулась в процессе полового акта. Вы знаете, что такое оральный секс?
– Конечно!
Оле очень хотелось сохранить лицо – желательно, то самое, с педсовета, но получалось это у нее плохо.
– Ага! – Малинин фыркнул. – Наверное, тоже видели по телевизору? Хотя…
Он замолчал и нахмурился, что-то вспомнив.
– Погибшую звали Вера Ивановна Репкина, – выпалила Оля, отчаянно желая вернуться в русло делового разговора.
– Откуда вы знаете? Вы же сказали, что не были с ней знакомы?
– Случайно выяснила.
Она пересказала Малинину свою беседу с трапперами, и он кивнул:
– Дворовые мальчишки! Отличные наблюдатели, лучше их только бабушки на лавочках.
При упоминании бабушек Оля погрустнела. Как там баба Женя, выкарабкается или нет? Расспросить бы ее, не знала ли она среди внучкиных знакомых такой особы – Веры Репкиной?
Но нет, нельзя беспокоить несчастную старушку в тот момент, когда она находится между жизнью и смертью.
– Я обзвоню наших общих знакомых, поспрашиваю насчет Веры Репкиной, – решила Оля. – Может, кто-то вспомнит такую.
– И наоборот: надо расспросить знакомых Веры Репкиной, не знал ли кто-нибудь Дашу Елину, – сказал Малинин, терзая стартер.
Машина кудахтала, не желая заводиться. Оля подумала, что дряхлый «жигуль» надо было припарковать ближе к моргу, он органично вписался бы в эту обстановку уныния, разрухи и упадка.
Словно подслушав ее мысли, машина фыркнула и завелась. Малинин молча вывел ее на улицу и погнал в сторону, противоположную той, где были Олин дом, мамин торт, папины родичи и непросохший свитер Костика.
– Куда это вы меня везете? – насторожилась Оля.
– На барщину! Отрабатывать вашу часть программы.
– А конкретнее?
– Приготовите нам с Ваней горячий обед, – объяснил Андрей. – А то я сегодня даже позавтракать толком не успел, да и мишка сидит дома некормленый и непоеный. А вы же обещали стать нам родной матерью!
– Разве? – тихонько усомнилась Оля.
Признаться, она бы предпочла иную связь – не настолько близкородственную.
Поселок Прапорный по-прежнему тонул в снегу, как заброшенная база полярников. Собаки были все так же голосисты и приветливы, а сосульки на карнизах сделались даже толще и длиннее.
– Запущенное хозяйство! – осмелилась прокомментировать Оля, оценивая фронт предстоявших ей работ.
Малинин посмотрел на нее мрачно, но от ответа воздержался. Тем не менее Оля не рискнула спросить, где же положенная по штату хозяйка? Почему у славного Андрея Петровича нет доброй супруги?
Почему-то ей казалось, что супруги у него действительно нет. Или просто хотелось, чтобы так и было.
Очень быстро выяснилось, что воевать с беспорядком в запущенном хозяйстве Андрея Петровича Ольге Павловне предстоит в одиночестве.
– Я и так из-за вас полдня потерял, а нам с Ванькой работать надо, золотые новогодние праздники скоро закончатся, а следующие будут еще не скоро! – ворчливо объяснил хозяин-барин, собирая медвежонка на барщину.
– К сожаленью, день рожденья только раз в году, – нарочито кротко поддакнула Оля строчкой из незабываемой детской песенки.
Малинин стрельнул в нее взглядом, но Оля не только устояла под огнем, но даже не потеряла трудоспособности. Едва Андрей и Ваня уехали, как она закатала рукава, бодро провозгласила:
– Эх, дубинушка, ухнем! – и поудобнее прихватила отполированную до лаковой гладкости антикварную швабру.
Лесик широко распахнул деревянную дверь и выступил из уличного сортира величаво, как какой-нибудь Людовик в приемный зал королевского двора. Сходство с августейшей особой усиливала антикварная накидка алого бархата с золотыми бомбошками – слегка траченая молью скатерть со стола в большой комнате, которую деревенские с торжественной нежностью называли уютным словом «зала».
Игривый пес Полкан, сидевший у своей будки, при появлении августейшего Лесика немедленно вскочил, улыбнулся во всю пасть и завилял хвостом.
– Сидеть! – Лесик вальяжно махнул верноподданному Полкану пухлой рукой.
На немецких пивных дрожжах и богатых кормах Лесик, уезжавший на чужбину тощим юношей, поднялся и распух, как добрая квашня. Теперь он выглядел настоящим зажиточным бюргером, чем несказанно радовал глаз бабки Зои и деда Василия, наивно полагавших, будто их любимый внучек за границей как голландский сыр в датском масле катается.
Прозябавшим в российской глубинке старикам процветающая неметчина виделась страной молочных рек и кисельных берегов. Лесик не стал говорить им, что плывет он по этой воображаемой реке, как то самое, что дурно пахнет и не тонет. Он наслаждался впечатлением, которое произвел на деревенских, потому что в Германии чувствовал себя очень маленьким – не в пример приобретенным габаритам – человечком без всякого веса в обществе.
А веса Лесику ой как хотелось!
Навестить бабку с дедом он приехал отчасти в режиме борьбы с психологическим дискомфортом, отчасти для того, чтобы проверить, в каком состоянии находятся родовое гнездо и продолжавшие гнездиться в нем старые родичи. В перспективе именно Лесику предстояло хоронить стариков и наследовать за ними имущество, так что имело смысл время от времени проводить ревизию.
Дом обветшал, и старики тоже. Это не радовало.
С кислой миной Лесик выслушал бабкины жалобы на здоровье и дедовы намеки на то, что родовому гнезду нужна хозяйская рука. Ясно было, что следует хоть немного раскошелиться, и Лесик развязал мошну. К счастью, старики были скромны и непритязательны, так что пары сотен иностранных денег хватило, чтобы их унылые речи сменились восторженными. Лесик расслабился, начал получать удовольствие от деревенского гостеприимства и неожиданно понял, что небольшие инвестиции в дедово хозяйство вполне могут вернуться к нему значительной прибылью.
Гениальная бизнес-идея золотой рыбкой сверкнула в мозгу Лесика, когда баба Зоя выставила на стол наилучшую закуску под дедов самогон – домашнего засола огурцы и помидоры с собственного огорода.
– Кушай, внучек, не отравишься! – пошутил дед, прозрачно намекая на прошлогодний скандал в Германии.
Тогда по благополучной стране прокатились разрушительные для аграрного сектора волны паники, вызванной массовым отравлением овощами. Граждане разных стран, имевшие несчастье откушать вегетарианских блюд в немецком общепите, валились как подкошенные на больничные койки, а кто-то особенно невезучий улегся и вовсе под могильный холмик.
Санитарные службы страны никак не могли определиться с загадочной заразой и клеймили позором то испанские огурцы, то греческие помидоры. Соответственно и то, и другое моментально исчезло из рациона напуганных бюргеров. Несмотря на то, что испанские и греческие фермеры истово клялись в чистоте своих продуктов и намерений, а министр сельского хозяйства одной из скомпрометированных стран с редкой самоотверженностью и показательным аппетитом съел в прямом эфире телевидения немытый огурец, импортные овощи бесславно гнили на складах, а немецкие граждане тосковали по подножному корму.
Некоторую выгоду из сложившейся ситуации извлекли только беспринципные спекулянты. Они по дешевке скупали в берлинских супермаркетах невостребованные испанские огурцы, вывозили их на окружное шоссе и там продавали горожанам, жаждущим чистых и непорочных немецких овощей, под видом экологической продукции с ближайшего огорода. Огурцы с беспримерной легкостью меняли испанское гражданское на немецкое: достаточно было переложить их из пакета с логотипом супермаркета в любую емкость без опознавательных знаков и слегка присыпать сверху землицей. Доверчивые жители столицы с легкостью платили за испано-германские огурчики аж четыре цены!
Лесик не сомневался, что автором этой простой и действенной аферы был какой-то хитрый русский, не страдавший в отличие от немцев избыточным законопослушанием. Лесик и сам немного погрел руки на том помидорно-огуречном скандале.
Плавающие в бабкином рассоле отборные томаты и огурцы исконно русского происхождения навели его на смелый замысел. Лесик придумал выйти на туристический рынок Германии с оригинальным предложением – об организации экскурсий в российскую глубинку со всеми ее незамутненными цивилизацией прелестями! Возможность поесть вкусных овощей с грядки и фруктов с ветки, бесспорно, должна была понравиться многим немцам.
В последующие дни идея разрослась и оформилась в черновой бизнес-план. Летний вегетарианский тур Лесик придумал дополнить осенним охотничьим и всесезонным рыболовным.
Сам с детства приохотившийся к посиделкам с удочкой, Лесик не понаслышке знал, какие муки терпят страстные любители тихой охоты в Германии. Рыбачить там можно только в специально отведенных местах, в оговоренное время и по особому разрешению. Пойманную рыбу следует измерять специальной линеечкой и в случае, если у карася до нужной отметки нос не дорос, возвращать его в родную водную среду. Рыбу подходящего калибра следует пересчитать поштучно, результат записать, заполненный специальный бланк опустить в имеющийся вблизи разрешенного к употреблению специального водоема специальный ящичек, а потом еще уплатить государству специальный налог. Причем рыбу, добытую ценой стольких мучений, наверняка не станут есть даже кошки!