Вот-вот, самодержец — этого у Романова не отнять. И внешность — немного грустное лицо, высокий лоб с намечающимися залысинами. Ему бы бородку добавить — и чистый полковник Николай Александрович Романов. Тот, которого в Екатеринбурге якобы расстреляли.
Я уже лег в постель, уже засыпал, и потому мысли мои бродили не строем, а вольно, словно штатские на ветру. Вспомнился учитель истории, говоривший, что есть версия: Романовы бежали, и, чтобы замести следы своего разгильдяйства или продажности, чекисты расстреляли семью купца Пугачева. Вот как переплетаются фамилии в веках, Чтобы скрыть подлог, трупы изуродовали, пытались сжечь, в конце концов побросали в шахту, надеясь на авось. Генетический анализ? А что генетический анализ? Историк привел пример, как при определении генетического родства лаборатория выдала положительное подтверждение, хотя был представлен материал даже не родственника, а обыкновенной свиньи. Науке свойственно ошибаться.
Науке свойственно.
А мне нет. Так, по крайней мере, казалось во сне. А еще казалось — нет, я был совершенно уверен, — что какое-то отношение Романов к императорскому дому Романовых имеет.
Или хочет иметь.
Во сне я решил осмотреть Замок. Не весь, на весь не хватило бы самого долгого сна. Кусочек. Почему во сне? Потому что наяву можно осмотреть только то, что можно. Шаг вправо, шаг влево — и перед тобою запертые двери, которые открываются лишь особо доверенным людям, да и степени доверенности разные, для каждой двери — своя.
А во сне… Во сне я умею летать, проходить сквозь стены, читать по губам и оставаться невидимым и неслышимым.
Ну что ж, посмотрим, что за сон мне в этом сне приснится.
Я встал, огляделся: В покоях увидел три жучка: у каждого был один тусклый глаз-чечевица. Жучки были в спячке — их отключили, ибо нельзя объять необъятное. В Замке, поди, были и более интересные объекты, нежели Иван Фокс. На всех же наблюдателей не напасешься. Плюс наблюдающие за наблюдателями.
Если честно, на жуков мне было плевать. К тому же наверняка все мои перемещения передают наручные часы. Это наяву.
Я вышел в коридор.
В фильмах, особенно старых, любят показывать камеры видеонаблюдения, поворачивающиеся, аки змеиные головы, вслед крадущемуся герою. Всё в прошлом. Нынешние видеожучки и в самом деле не крупнее клопика, потому легко маскируются. Другое дело — камеры демонстративного наблюдения, те да, остались заметными, но сверхширокоугольный объектив обеспечивает круговой обзор безо всяких движений электростража.
Но жуки меня не видели, хоть и работали. Если они мне снились, то я им определенно не снился.
Рядом с моим покоем другой, пустой, но он мне неинтересен.
Я несся по коридорам замка туда, откуда доносился еле слышный, а для дневного уха и вовсе не слышный шум прибоя. Шум или иллюзия шума, вроде той, которая бывает, если поднесешь к уху морскую раковину. Прибой? Или это кровь течет по артериям?
Наконец коридор закончился дверью. Но я умею проходить сквозь стены.
И я прошел рядышком с дверью. Сон сном, но я чувствовал мертвую структуру камня, и тьма на мгновение окутала меня: стена-то полутораметровой толщины, построенная в расчете не на осадные орудия времен хана Батыя, а на хорошую бомбу. Может быть, даже атомную, если та чуть собьется с пути или окажется слишком уж тактической.
Коридор продолжался и за стеною. И я полетел — касаться пола не хотелось. Летел вдоль ряда дверей, за которыми слышались отзвуки минувшего дня. Что мне звуки, когда где-то рядом бьет неумолчный прибой?
Поворот. Выбор — лифт или длинная лестница. Лифт я во сне не люблю, да и заставлять сниться лифт работающим — зряшная трата ментальной энергии. Поэтому я просто опустился на восемь пролетов — и каких пролетов — ниже уровня земли. И это был не последний уровень. Замок определенно напоминает айсберг. Если были башни, подпирающие небо, то были и шахты, ведущие в недра.
Но глубоко сегодня я опускаться не собирался.
Вокруг меня царили свет и чистота — как в операционной. Стены и потолок обложены кафелем, добротным немецким кафелем, который навеки и который скрепил отличный цемент, да и почему ему не быть отличным: отсюда не уворуешь и на сторону не продашь. Не в городе, чай, строили, и не халтурщики-однодневки. Тут срок десять лет за короткий шел.
У Гитлера в Альпах чайный домик был куда меньше, вдруг подумал я. И архитектор знал и помнил о том.
Еще одни двери, большие, раздвижные. Но раздвигать я их не стал. Просто пролетел сквозь тягучий металл.
Пролетел — и остановился.
Я очутился в зале. Не очень большом, не очень маленьком. В зале было пять стен — правильный пятиугольник, Пентагон. В центре зала — возвышение, сцена, подиум — как хочу, так и назову, мой сон. Возвышение повторяло очертаниями зал. И уже в центре возвышения висел темно-красный шар, который освещал пространство вокруг себя. Был он около метра в поперечнике, скорее, метр ноль пять — и дышал, то на сантиметр увеличиваясь, то уменьшаясь. И шум прибоя раздавался как раз от этого шара.
Я подошел к нему на шаг — летать расхотелось, вдруг шар притянет меня, притянет да и поглотит. Чушь, но разве во снах чушь — редкость?
Приглядевшись, я увидел на шаре темные пятна.
Я обошел его со всех сторон. Что это? Искусственная шаровая молния? Чувствовалось, что в нем много энергии. Красной энергии.
Красная ртуть, пришел на ум алхимический термин. Действительно, шар казался необычайно тяжелым. Казался — не точный термин, кто требует точности от сна?
Шаги я услышал еще до того, как раздвинулась дверь. Но прятаться не стал. Ведь сон, а не явь. Да хоть была бы и явь, прятаться некуда.
Итак, дверь распахнулась — и вошли Алексей Александрович Романов и физик, Петр Аркадьевич Юмашев. До сих пор не спят, однако, — в моем сне.
— Гармоника не просто устойчива, она стабильна, — сказал Юмашев.
— Насколько стабильна?
— С учетом последних наблюдений я думаю, что она просуществует столько, сколько просуществует прототип, в данном случае — Бетельгейзе. Возможно, миллион лет, менее вероятно — миллиард.
— Меня вполне устроит и более короткий срок — лет сто, даже тридцать — но наверное.
— Тридцать земных лет, вы имеете в виду, ваше императорское величество? Время относительно, время гармоник относительно вдвойне. Но уверен — вернее, теория, проверенная измерениями, доказывает: за тридцать лет можно ручаться. Даже за триста — при умелом обращении с ГэБэ.
— ГэБэ? А при чем здесь госбезопасность?
— Госбезопасность при чем везде и всегда, но в данном случае ГэБэ — это Гармоника Бетельгейзе.
— Ну, вы, физики, продолжаете шутить, не спорю. Только предупреждайте: сейчас вылетит шутка.
— Если предупреждать, то вылетит совсем не шутка, а так… что обычно вылетает.
Со стороны виделось, что и Романов, и Юмашев нервничают и пытаются не подать виду, что нервничают, стараясь остроумным разговором нервность сгладить, унять, усыпить.
— Но — просто ради интереса, что все-таки будет через пятьсот лет?
— Мы ведь обсуждали это, ваше императорское величество. Гармоника разрядится. Вся энергия вернется в зет-пространство. Или почти вся. Земля уцелеет, я уверен.
— И на чем основана ваша уверенность, дражайший Петр Аркадьевич?
— Одна из первых гармоник была создана профессором Якушевым в 1908 году. Она была малостабильна и разрядилась через неделю после создания. В историю она вошла как Тунгусское Диво.
— Да, аргумент успокаивающий.
— За сто лет мы научились многому. В частности, не создавать гармоник голубых звезд.
— Значит, наши эксперименты не поколебали стабильность модели?
— Нет. Изъятая энергия составила микроскопическую величину.
— Примерно такую, что породила Тунгусское Диво?
— По всем вариантам меньшую на порядки. Челябинск-то уцелел, разбитые окна — пустяк.
— Энергия времени?
— Все виды энергии. Изымать только временную составляющую — верный путь дестабилизировать гармонику.
— А куда уходит остальное?
— Отводим к самой массивной планете — Юпитеру.
— Почему не к Солнцу?
— Вдруг и Солнце станет нестабильным? Вероятность крайне низка, но зачем рисковать?
— А Юпитер, получается, не жалко?
— Получается…
— Значит, мы можем продолжить наши эксперименты?
— Шестнадцать часов требуется на перенастройку всех систем, а там пожалуйста.
— Шестнадцать часов — отсрочка невелика. Особенно если есть гарантия на сотни лет.
Как недавно я, Алексей Александрович обошел неспешно красное светило. Петр Аркадьевич шел на шаг позади. Потом постояли, глядя на шар и восхищаясь — тем, что заполучили звезду, и тем, что пользуются ее мощью. А впрочем, мысли я не читаю даже во сне. Что вижу, то и вижу.
— Сегодняшний день уже кончается, пора и отдохнуть, — сказал Алексей Александрович.
Он принадлежал к тем натурам, для которых день от вращения планеты не зависит: начинается в момент пробуждения и длится до момента засыпания.
В том же порядке, господин Романов на полшага впереди профессора Юмашева, они двинулись прочь.
Я прощально взглянул на плененную Бетельгейзе (невероятно, но ведь — сон!) и отправился вслед.
Шли они, несмотря на ночной час, либо благодаря ему — быстро. Дошли до лифта. Часами-ключом Алексей Александрович его открыл. Ну конечно, его часы — сезам для всех дверей и во сне, и наяву.
Сам я во сне лифтами не пользуюсь, но если меня везут — другое дело.
Впрочем, лифт большой, все поместились. Я, конечно, затаился в уголок — просто из вежливости.
На жилом этаже лифт остановился. Петр Аркадьевич вышел, вернее, Алексей Александрович позволил тому удалиться.
Я выбирал недолго — остался с господином Романовым, который продолжил свой путь в одиночестве. То есть это он думал — в одиночестве, я ведь невидим.
Мы оказались в личной башне господина Романова, на уровне гостиной.
Никакой охраны — видимо, Алексей Александрович доверял той, что внизу. И то, множа охранников, множишь измену.
Гостиная была, что называется, из быта помещика девятнадцатого века. Хорошего помещика, владельца полутора-двух тысяч душ, ну вот как Иван Сергеевич Тургенев. Никакой бьющей в глаза новизной мебели, все надежно, проверено временем, разве что большой плоский телевизор и еще — компьютер-ноутбук на столе гамбсовской работы. Гамбс — единственный мастер, которого я знаю, по Ильфу и Петрову. На самом деле это вполне мог быть и другой краснодеревщик.
Алексей Александрович сел за стол, к открытому и включенному компьютеру и начал что-то писать. Писал он быстро, десятью пальцами. Я заглянул ему через плечо. Это было письмо, но Романов отправил его прежде, чем я успел прочитать хоть слово. Капризы сна…
Оставив компьютер включенным, он встал и подошел к другой двери, которую открыл теми же часами.
Это оказался еще один лифт. Что ж, кататься так кататься!
Катались мы недалеко — вверх, в спальню Романова.
В спальне Романова окон в стенах не было вовсе. Ни одного.
Свет, приглушенный, спокойный, шел из хитрых светильников, таких хитрых, что казалось — он падает из ниоткуда.
На стенах ничего, ни картин, ни гобеленов. И мебели самый необходимый минимум. Узкая походная кровать, шкаф и бюро.
Романов занялся обыкновенными предсонными делами. Примыкавшая к спальне душевая комната была небольшой, но вполне современной.
Ладно, пусть спит.
Я пролетел сквозь стену, обогнул башню и понесся к себе — быстро, быстрее, еще быстрее. Утомительное это занятие — видеть сны.
Спать хочется.
8Утром я проснулся слегка разбитым. Не совсем, только с края, словно старая, но любимая чашка. Виновата ли в том полуночная встреча с господином Романовым или наступил пик дезадаптации, я ведь в пяти часах к востоку от своего относительно постоянного места жительства? Не знаю. Не исключено, что и сон сказывается. Видеть вещие сны — нелегкий труд. Правда, был сон вещим, нет, с уверенностью не скажешь. Говорят, всякий сон вещий, если правильно толковать. Допустим, все, что я видел, — пустое, чепуха, не имеет ничего общего с действительностью, выбросить из головы и забыть поскорее. Таково подавляющее количество снов у подавляющего большинства людей.
Но я — меньшинство. Я часто вижу вещие сны. Вот и теперь я проверил: жучки, что приснились мне, оказались в тех же местах, что и во сне. Объяснений тому два. Первое: во сне мозг обработал информацию и выдал на-гора готовые ответы, ответы более точные, нежели он, мозг то есть, мог сделать наяву, постоянно отвлекаемый на всякие пустяки. Объяснение второе — полумистическое. Душа и тело едины, но при определенных обстоятельствах делимы. Астральное тело — часть души — может ее покинуть и бродить неподалеку. А порой — и подалеку. Заставить душу трудиться помогают разные приемы — медитация, пост, отшельничество. Отшельники, прячась в пещерах, тоже ищут тишины и покоя, где сознание их раскрепощается настолько, что создает удивительно точные прогнозы-пророчества.
А у меня это наследственное. Мама и бабушка работали там, где их талант был востребован страною, в месте настолько секретном, что и не скажешь уверенно, существовало ли оно на самом деле. Прабабка же была обыкновенной сельской ведьмой, находила пропавшие вещи, а случалось, и людей. В войну раньше всех знала, кто погиб, кто в плен попал, а кто жив-здоров. И если похоронка приходила по ошибке — нечасто, но бывало, — она говорила: жив твой мужик, вернется, жди. Поэтому, получив похоронку, бабы шли к ней, как к последней надежде: вдруг скажет — жив? Но много чаще похоронки оказывались точными, и вдовы сердились, будто прабабка решала, кому жить, а кому умереть. Одна из сердитых и написала донос. Не знала, глупая, что прабабка тот донос увидит во сне — и бросит село, с дочкой переберется в освобожденный, но разрушенный Воронеж, разрушенный настолько, что никому и в голову не приходило искать там прабабку. Других дел хватало.
Я видел вещие сны, но реже мамы и бабушки. Вероятно, у женщин эта способность сильнее — пара икс-хромосом усиливает, что ли. И потому никто не препятствовал моему увлечению спортом, напротив, поощряли. Видно, роду был нужен олимпийский чемпион. Или просто спорт и ведовство не мешают друг другу. Вот и теперь: жучки были реальностью, но была ли реальностью звезда-гармоника в недрах Замка? Или это нужно понимать в переносном смысле? Например, небольшой ядерный реактор, обеспечивающий энергией поместье господина Романова. Вряд ли три ветряных генератора способны удовлетворить все потребности. А если штиль?
Пройдя утренний контроль лейб-докторицы Людмилы Ивановны, поднялся к Вике.
Та уже ждала. Это хорошо. Если тренировку ждут и предвкушают, значит, заниматься смысл есть.
— Я только что была у папы, — сказала она. — Он говорит, что я здорово подтянулась.
— То ли будет, — пообещал я.
Сегодня мы шли по маршруту Б. На этот раз нас атаковали не абстрактные силуэты, а монстры — Дракула, Фредди Крюгер, Вурдалак, Чужой и Хищник. Те, кого, в общем-то, не жалко. Статуи из пластика, искусно раскрашены, не хуже, чем в музее восковых фигур, если рассматривать с расстояния пяти метров и дальше. Но нам рассматривать некогда, мы стреляем. Воспитание решительности у женщин и детей. Правда, при попадании чудовища рычат столь злобно, что палец сам нажимает на курок: попадание — хорошо, а два — лучше. Слежу за Викой. В Дракулу стреляет с заминкой — все же гуманоид, а вот Чужой заминки не вызвал.
Стреляем и бежим — не очень быстро, почти трусцой.
У финиша Вику ждал сюрприз. Сладкое. Две стандартные биатлонные мишени, пять тарелочек. Правда, до них было не пятьдесят метров, а только пять, но ведь и у нас не винтовки, а воздушные пистолеты.
Вика обрадовалась — до стрельбы. После радости не было — все пули пролетели мимо.
Она жалобно посмотрела на меня.
— Через месяц будешь выбивать девяносто процентов, — заверил я ее.
— Правда?
— Гарантирую.
Охранники не улыбались, видно, их наконец-то впечатлила моя стрельба. Но стрелял так я вовсе не ради них — ради Вики. «Делай, как я» — один из старейших и самых эффективных способов обучения. Человек — существо подражательное, с кем поведется, от того и наберется. Единственная сложность — найти человека, который может «делать», но у Вики с этим проблем нет.
Со стрелковой дорожки до ворот Замка мы дошли быстро. Охрана топала серьезно. Притомилась охрана.
Интересно, мелькнула мысль, нет ли среди них бывших моряков? Матроса Железняка, например? Возьмет да и заявит господину Романову — устали, мол, расходитесь подобру-поздорову, господа хорошие.
Нет, аналогия с Учредительным Собранием хромает на обе ноги. И охрана не распропагандирована, а главное, господин Романов охране платит, и платит соответственно. Если он уйдет, кто будет платить? Столько платить? Новый хозяин? Нет уж, ребята, новый хозяин будет искать новую охрану, охрану, не замаравшую себя предательством. Верность — тоже капитал.
Хотя не все это понимают.
— Иван, папа меня берет полетать на дирижабле. Хотите с нами? — В голосе у Вики слышалась тревога — не откажусь ли я.
— Хочу, — ответил я.
— Тогда в час дня, хорошо? Приходите ко мне, и мы вместе пойдем, — радостно сказала Вика. У нее есть то, чего нет у меня, — полет на дирижабле. И она может этим поделиться.
— Замечательно. Никогда в жизни не летал на дирижаблях.
Вот так. У нас новая зона соприкосновения: мы оба полетим на дирижабле. А многие никогда дирижабля и не видели. Что не видели, даже не подозревают о существовании.