В пакетах оказались бахилы и плащи. Ткань прочная, надёжная. И расцветка интересная. С лица плащи ярко-оранжевые, «спасайте меня все!», с изнанки — камуфляжные, «человек-невидимка».
Клещи, а пуще клещевой энцефалит — штука опасная. И спрятаться при случае — тоже хорошая идея. Мы-то не по-таежному одеты. Думали, полетаем в комфорте, а оно вон как обернулось.
Я натянул на ноги бахилы, надел плащ. Камуфляжем наружу.
Романов посмотрел на меня, но ничего не сказал. Не успел. Сказала Вика:
— А почему не оранжевой стороной? Оранжевой заметнее!
— Армейская привычка, — ответил я. — А заметить — нас заметят. Дирижабль, он вон какой, попробуй не заметь.
Вика посмотрела на отца.
— Верно. — Алексей Александрович тоже надел плащ на манер человека-невидимки.
— А я так буду, ярко, — начала разворачивать плащ Вика.
— Не стоит. Уж раз мы — отряд, то давай без раздрая.
Одевшись, мы напоминали то ли спасателей, то ли охотников на привидений.
— К нам вылетает вертолет. Будет через двадцать минут, — сказал Романов.
И достал — только из другого шкафчика — «Сайгу». Достал и повесил на плечо. Понятно, кто главный?
Вика спустилась вниз, вернулась с рюкзачком — так, килограмма на три, на четыре.
А мне пришлось взять рюкзак с питанием. Три пластиковые бутылки воды и сухие пайки. Для двадцатиминутного ожидания многовато, но я не спорил. Все правильно, двадцать минут запросто могут превратиться и в два часа, и в двадцать два.
Мы спустились по трапу.
Дирижабль реагировал вяло — похоже, газа вышло изрядно.
Романов повел нас к деревьям, до которых было метров сто. Шли быстро.
Зашли в тайгу, но неглубоко, на пятнадцать шагов. Вокруг нас березы, словно не в Сибири мы, а под Москвой. Светло, тут бы пикник устроить. Но нам не до пикника. За деревьями громада дирижабля возвышалась как цирк. Тот самый, казанский. Пробоина казалась совсем небольшой, а пулевых отверстий и вовсе не разглядеть с такого расстояния. Я прикинул. Около двух метров в поперечнике пробоина-то. Но это снаружи. За жесткой оболочкой дирижабля скрываются изолированные секции с газом, и что с этими секциями, отсюда не видно. Ладно, не мне его чинить.
Я присел, пощупал траву. Сухая.
— Что-то меня ноги не держат, пожалуй, прилягу, — сказал я. — Не каждый день попадаешь под огонь. — И я лег. Мало ли. Конечно, под каждым деревом в тайге засаду не поставишь, а все-таки, все-таки.
Романов не лег, но сел. Вика устроилась рядом.
— Считаете, в нас кто-то стрелял? — сказал Алексей Александрович.
Вопрос застал меня врасплох.
— То есть стреляли в нас? — поправился Романов.
Опять у меня не нашлось ответа.
— В смысле — намеренно? Именно мы были целью?
— Не думаю, что нас с кем-то спутали, — наконец пришли нужные слова. Действительно, много ли дирижаблей летает над тайгой? Что над тайгой — над целой планетой?
— Вот и я не думаю, — спокойно согласился Романов.
Его спокойствие волновало столь же, сколь и недавний обстрел. Не должен человек быть спокойным после того, как по нему, по его дочери, по людям, к нему близким если не в душе, то в пространстве, выпустят ракету и несколько пулеметных очередей. У него должны трястись руки, дрожать голос, путаться мысли. И боевые командиры под обстрелом не могут удержаться от эмоций, так то боевые командиры. А Романов служил срочную в Советском Союзе, в Москве, Афган его миновал. И тем не менее хладнокровен, словно смотрит на ситуацию со стороны.
— Они хотят нас убить? Опять? — Вика, глядя на отца, тоже держалась. Спокойствие заразно.
— Хотят. Они всегда этого хотят. С тех самых пор.
Кто «они», мне не сказали. Время не пришло, я сам должен догадаться, или же это вовсе не моего ума дело. Разговор отца с дочерью, а я — непричастный свидетель.
Оно бы и неплохо быть непричастным, но только ведь и в меня стреляли. Какая уж тут непричастность.
Романовы замолчали. Я тоже не подавал голоса. Смотрел на дирижабль, слушал окрестности. Алексей Александрович не звонил никуда никому. Телефон-то у него был, спутниковый, но нужды в срочных звонках Романов, похоже, не испытывал. Или не хотел лишний раз обозначать местонахождение. Кто знает, на что способны эти «они»? Возможно, Романов. Знает, но мне не говорит. И не должен говорить. Я майор, а он — Верховный Главнокомандующий, во всяком случае в собственных глазах.
Я не смотрел на часы. Сказано, что вертолет прибудет через двадцать минут, значит, так и будет. Смотреть на часы — сомневаться и не Доверять.
К тому же чувство времени подсказывало: прошло пятнадцать минут.
Тишина длилась недолго: вертолет не дирижабль, вертолет летит громко.
«Ансат» завис в стороне от дирижабля. Ветер, поднятый винтами, не сорвал гигантский диск с места. Да и не пытался.
— Иван Федорович, передайте, пожалуйста, Шуйскому, что мы сейчас подойдем. Минут через пять, — сказал Романов. Даже волшебное слово не забыл. Но ясно было — не просьба это, а приказ.
— Передам. — Я встал, отряхнулся, подхватил рюкзак с водой.
— Да мы сами его возьмем, — остановил Романов.
— Сами, да. Понятно, — сказал я и пошел к вертолету. Смысл простой: вдруг и здесь нежданно начнется стрельба? Нужно проверить. Послать кого-нибудь да посмотреть, как получится.
Получилось без сюрпризов.
— Где? Где Романов? — Шуйский и два охранника стояли чуть поодаль от вертолета.
— Сейчас появится, — ответил я, повернулся к лесу и махнул рукой.
Конечно, никаких гарантий дать я не мог. Тот же Шуйский мог дождаться, пока Романов приблизится, и застрелить его. А заодно меня и Вику. Но это уж забота Романова — искать измену в собственном окружении. Мое дело — заниматься с Викой в пределах компетенции. И только. Ну, еще послужить пробным человеком, как сейчас. Но это случайность. Эпизод. Моральный долг. Не Вику же посылать. И не ее отца. Алексей Александрович — штатский, хоть и с «Сайгой», а я — офицер, пусть и в отпуске.
И своим офицерским чутьем слышалось мне, что Шуйский Романова убивать не собирается. Вернее так: именно сейчас не собирается. А если мое чутье не нравится, пользуйтесь своим.
Я был уверен: Романов только на себя и полагается, а уж чутье, расчет или знание для него главнее, тут возможны варианты и комбинации.
Спустя несколько минут Романов и Вика вышли из тайги. Я не ошибся, Шуйский огня не открыл. Подбежал к Романовым, хотел взять «Сайгу», но Алексей Александрович не дал. Тогда Шуйский попытался взять рюкзак у Вики. И тоже не получилось.
По лесенке-трапу мы поднялись на борт. Прошли в пассажирскую часть салона.
Никто не подошел к дирижаблю, не озаботился судьбой аэронавтов. Все правильно, главное — доставить патрона в безопасное место, остальное подождет.
Вертолет претендовал на ВИП-исполнение, но сравнения с дирижаблем не выдерживал. И полет, шумный, неровный, тоже ничем не напоминал плавное перемещение в пространстве.
Но это детали второстепенные. Главным же было то, что мы летели. Возвращались. И через пятнадцать минут были уже на летном поле Замка.
В Замок мы с Викой пошли вдвоем. Алексей Александрович остался в вертолете — держать военный совет. Ни Вику, ни меня на него не позвали. Не очень-то и хотелось. Вернее, не хотелось совершенно.
Вика тащила на плече рюкзак. Я, помня о неудаче Шуйского, предлагать помощь не решился. А зачем она его вообще взяла, рюкзак? Оставила бы в вертолете.
Я так и спросил.
— Здесь вода, — ответила Вика. — Вода со Стынь-озера. Пробы. Оставлять их нельзя.
Порода есть порода. Чтобы ни случилось — полет, обстрел, гибель аэронавтов, — дело на первом месте.
Встречные смотрели вежливо, и только. Никто не охал, не окружал заботой и вниманием. Может, никто и не знает о случившемся.
Я довел Вику до лифта.
— Я… Мы вечером будем заниматься? — спросила она.
— Обязательно. По особой программе, — пообещал я. Уж если Вика может думать о тренировках, то я и подавно.
Она вознеслась к себе, а я пошел в башню Бартини. В буфет! На часах — четырнадцать сорок пять. Полет, обстрел, ожидание и возвращение заняли менее двух часов. Вот оно, растяжение времени.
Буфетчица налила мне стакан томатного сока и дала печеную картофелину. Одну. Маленькую. Как я и попросил.
Вести тренировку после обстрела? Гибели людей? Я могу. Запросто. Не сомневайтесь.
Однако планы на сегодня нужно пересмотреть. И тренировочные, и прочие.
8Я сидел за столиком у окна-бойницы, снова и снова пережевывая картофелину — и события. Или наоборот, события и картофелину. Что сок томатный похож на кровь, меня не смущало. Меня смущало другое: неопределенность собственной роли. Я стал жертвой вооруженного нападения, уцелел лишь случайно. Гражданский долг требовал, чтобы я обратился в правоохранительные органы. Я ведь не вассал Романова, своих гражданских прав и обязанностей ему не передавал. Но где находятся ближайшие правоохранительные органы? В Замке их я не встречал. В поселке Крайний? Если и есть там участковый полиционер, то дело явно не его калибра. В столицу края? Но она в шестистах километрах отсюда. Проще всего, конечно, позвонить, но спутникового телефона у меня нет, а сотовый не действует. Значит, нужно связаться через администрацию Замка. То есть через управляющего. Но он занят. Тогда через кастеляншу.
Я дожевал картофелину, допил сок. Вернулся в покой. Поднял трубку телефонного аппарата без диска.
— Служба Замка на связи, — сказал безликий электронный голос. А я отчего-то ждал девичий.
— Мне нужно поговорить с отделением полиции поселка Крайний. — Я передумал обращаться к Элеоноре Николаевне. Не сразу. Вдруг и не требуется? Предоставлять связь по ноль один, ноль два и ноль три — священная обязанность каждого. Во всяком случае, в теории.
— Связь за пределы Замка в настоящее время не осуществляется, — сказал электронный голос. Почему в настоящее время, а не сейчас?
— А в каком времени осуществляется?
— Связь за пределы Замка в настоящее время не осуществляется, — повторил голос. Такого иронией не проймешь и грубостью не прошибешь.
— Могу я поговорить с Элеонорой Николаевной?
— Госпожа Розенберг свяжется с вами, как только завершит неотложные дела, — ответил Электроник.
— Буду ждать, — произнес я и положил трубку на место. Интересно, со мной действительно говорил ИИ, искусственный интеллект, или просто голос телефонистки преобразили в роботоподобный? Чтобы обезличить, говоря кучерявее, деперсонализировать? Не только телефонистку, но и того, кто с ней общается?
Не о том я думаю. Мне к занятиям нужно готовиться.
Я и готовился. По Чехову: в тренере все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. С душой и мыслями сладить трудно, но умываться, бриться и менять одежду мне пока по силам.
Вика была готова минута в минуту.
После стрельбы в тире она спросила:
— Иван, а вы в людей стреляли?
— Никогда, — признался я. И, заметив, как поскучнела Вика, добавил: — Только во врагов.
— Враги, они для вас не люди?
— Почему для меня? Вон, церковь, патриархи всякие, епископы, папы. Духовные скрепы. С одной стороны, «не убий», а с другой — молебны за победу русского оружия. Или французского, немецкого. «За Бога, царя и отечество».
— Ну, это политика, — серьезно возразила Вика. — А вот вы сами…
— Сам я сужу просто: всякий, кто покушается на меня или людей моего племени, — безусловный враг. Со всеми вытекающими последствиями.
— Кто они — люди вашего племени?
— Чтобы не впадать в лишние подробности — добрые люди вокруг меня, независимо от возраста, религии, цвета кожи и прочих отличий.
— Вы прямо Дон Кихот.
— Нет. Дон Кихот, услышав о попрании справедливости где-нибудь в датском королевстве, непременно бы отправился туда, будь у него для того хоть малейшая возможность. Для него борьба с несправедливостью — цель жизни. А я берусь лишь за то, что происходит рядом со мной.
— Защитник слабых и обиженных?
— Лучше так: я стараюсь, чтобы слабых стало меньше. Станет меньше слабых — станет меньше обиженных. Вот и делаю то, что делаю. Пытаюсь слабого, человека сделать сильным. И не только физически. — Пафоса было многовато, но как еще ответить по существу?
— Теперь нам на тренировочный маршрут. Новый.
Вика если и удивилась, то немного. А удивляться было чему: мы спустились в лифт на этаж Т-3. Т — значит технический. 3 — порядковый номер. Сколько их всего, я по-прежнему не знал, допуск получил лишь на этот.
— Даю вводную…
— Что?
— Вводной в армии называют условия задачи. Итак: мы — сотрудники спецподразделения. Во внеслужебное время отправились за покупками в крупный торговый центр. В это время в нем пропал ребенок. Есть подозрение, что похититель вместе с жертвой скрывается в подвальном помещении. Каждая минута на счету. Ждать, пока прибудет полиция, некогда — полицейские заняты разгоном демонстрации. Наша задача — обследовать территорию, найти ребенка, на действия похитителя реагировать по обстоятельствам.
— Это как?
— Будет тих — сковать. Будет буен — усмирить. — Я протянул Вике наручники. Пластиковые, игрушечные — с виду. Но на деле почти как настоящие, только замочки отпираются любой булавкой.
Вика взяла наручники и вертела, не зная, куда пристроить.
Я показал, как правильно носить их на ремне. Тоже наука — чтобы посторонний не сорвал их запросто.
— А стрелять? Стрелять можно?
— По обстоятельствам, — коротко ответил я.
— Каким? — не отставала Вика.
— Защищая жизнь, здоровье и достоинство граждан, — нарочито казенным голосом сказал я.
— А как насчет превышения пределов самообороны? — ехидно спросила она.
— Пределы — это для гражданских. А мы, согласно вводной, сотрудники особого спецподразделения и должны защищать гражданских лиц всеми доступными способами.
— Но ведь это игра, да?
— Тренировка. В условных обстоятельствах мы готовимся к действию в реальной обстановке.
Вика перестала задавать вопросы, и мы отправились к лифту.
Одного охранника Вике оставили. Для присмотра. Может быть, для присмотра за мной. Он спустился вместе с нами и остался у лифта — так мы условились с Иваном Ивановичем. Поскольку опасность если и могла грозить Вике, то не в подвале же, который готовил я вместе с людьми Шуйского.
Свет в подвале был скудный. Лампочки горели через три на четвертую, имитируя режим экономии в торговом центре. Во-обще-то, когда я давеча спускался, горели почти все, но для естественности я попросил электрика постараться.
— Итак, я иду впереди, ты — чуть сзади, — сказал я Вике. — Смотри и слушай. И реагируй, если что.
Она отреагировала — достала пистолет.
— Верно. Здесь это оправданно. Только не держи его на вытянутой руке перед собой. Держи у тела, сбоку, так его выбить труднее. А поднять успеешь, можно даже и не поднимая первый выстрел сделать.
Мы пошли вдоль выкрашенной шаровой краской стены. Красили давно, лет десять назад, после чего помещение, похоже, не использовали. Технический этаж? Ни техники, ни труб, ни связок силовых кабелей. И запах — едва заметный запах человека неволи. Очень слабый и очень старый. Так пахнет в Петропавловских казематах — для тех, у кого хороший нюх. Или воображение.
Двери — тяжелые и толстые. Тюремные двери. Часть из них не запёрта, и мы заходим в клетушки: в одну, в другую, в третью.
— Слышишь, Иван? — прошептала Вика. Обстановка заставляла шептать.
Тонкий стон. Детский. За очередной дверью.
Я показал пальцем на себя, потом на дверь, и только потом на Вику. Мол, я иду, ты остаешься снаружи.
И ударом ноги распахнул дверь. Распахнул — сильно сказано, ведь дверь тяжелая. Но раскрылась быстро. Внутри — темнота. И вспышка выстрела.
Я выстрелил трижды — в зону вспышки, справа от нее и слева. Но мои выстрелы бесшумны, особенно после грохота порохового заряда.
Бесшумны, но эффективны.
Я посветил фонариком — маленьким и мощным. В конусе света — силуэт злодея с двумя дырочками от моих пуль, в руке с пистолетом и в груди. Третья пуля прошла мимо. Так и должно быть.
В углу сидела кукла. Большая. Девочка с голубыми волосами. Я отключил у куклы звук. Нечего плакать, мы пришли.
— Что ж, заложника мы освободили — сказал я.
— Но… Я ведь ничего не делала.
— Сегодня ты прикрывала мне спину. Он ведь мог быть не один.
— Мы будем искать второго?
— Нет. Не сегодня. Но ничего пока не кончилось, нам ведь нужно доставить похищенного ребенка в безопасное место. Бери, и пошли.
Кукла была легкой, килограмма два, не тяжелее.
— Пистолет в кобуру, — подсказал я.
Вика так и поступила. Потом взяла куклу — но в левую руку, оставляя правую свободной для действия.
— Идем. — Я первым вышел из помещения. Из камеры, чего уж там.
И здесь погасли все лампы. До единой.
9Вика приняла это как должное. Очередной поворот сюжета игры.
Я — нет. Знал: в сценарии подобное не значилось. Ведь я же его и писал, сценарий.
Поэтому тут же потушил свой фонарь, взял Вику за руку (другой она по-прежнему держала Мальвину) — и двинулся по коридору, стараясь ступать как можно тише. Пространственная память у меня хорошая, и я безошибочно завел Вику в одну из камер, тех, что мы осматривали прежде.
— Стой и слушай, — сказал я шепотом. — Похоже, он и в самом деле был не один. Сейчас начнется охота за нами.
— А мы — за ним?
— Как получится. Мы ждем. И молчим.
И мы замолчали. Я старался провести время с толком — и слух обострить, и зрение. Есть специальные упражнения. Пять процентов людей способны видеть тепловые лучи. Змеиное наследство, научный факт. Правда, на фоне повсеместной электрификации способность эта пребывает в зачаточном состоянии. Но ее можно развить — как развивают способность хождения по канату, жонглирования восемью предметами и полеты на трапеции под куполом цирка. Вот мне и развили. Хотя любой прибор ночного видения даст мне сто очков вперед. Собственно, я вижу только пятна. Никаких многоцветных силуэтов, даже на человеческую фигуру тянет с трудом. Но лучше так, чем никак. То ж и со слухом. Стрелку его, слух, беречь нужно. Наушники-антифоны, вставки-беруши. И упражнения. До совиного слуха мне далеко, мышь под снегом за сто шагов не услышу. А человеческое дыхание за десять — услышу. Вот только от грохота выстрела отойдут уши — и услышу. Что с того, что выстрел был ненастоящий? Зато громкий. Много громче, чем я ожидал. Можно сказать, оглушительный. И, получалось, шептались мы с Викой тоже громче, чем думали, — после выстрела-то.