Керимзаде Фарман Свадебный барашек
Фарман Керимзаде
СВАДЕБНЫЙ БАРАШЕК
По бревну, перекинутому через ручей, шел баран с круто завитыми, спиралевидными рогами. Шерсть его была выкрашена хной, рога повязаны красной лентой. На шее в жирных складках был привязан медный колокольчик. И вышагивал он очень важно, с достоинством. Курдюк его тяжело покачивался, казалось, что баран сейчас свалится. Но он, словно цирковой пехлеван (богатырь - ред.), без особого труда нес эту тяжесть. Колокольчик зазвенел сильнее. Баран словно предупреждал встречных: "Любоваться мною вы можете, но не стойте на дороге. Я ведь все равно пробью ее себе. Я баран избалованный, но храбрый баран".
Мухаммед-киши устало шел за бараном. Лицо его заросло бородой, выглядело утомленным и озабоченным. Держа посох на плече, он шел, неторопливо передвигая ноги. Он вел барана с пастбища.
Узкие улочки деревни были сжаты с обеих сторон стенами домов. В сердцах тех, кто ее строил, билось только одно-единственное: "Путник, если есть у тебя/что-либо черное на уме, ступай себе дальше, проходи мимо! Если же чисты помыслы твои, стучись в любую дверь".
Баран тащил свой курдюк и ни в какую дверь сворачивать не желал. Этот нарядный баран только и знал, что есть, набираться жиру да бодаться, да как пройти к дому Мухаммед-киши. Душа у него была чиста, и взгляд по чужим дворам не бегал. Мухаммед-киши еле поспевал за толстозадым бараном, тащившим свою "пудовку". Баран был молод, с ног до головы - сила и красота. А Мухаммед-киши был уже стар. Жизнь его перевалила, как солн-; це, через гору и шла на закат. Он никуда не хотел спешить. Была у него сейчас лишь одна забота, одно желание, но оно все же не исполнялось.
Одна из дверей открылась. Из нее выглянула старуха в черном. Увидев барана, она закрыла дверь. Баран не обратил на нее никакого внимания: какие у него с ней могут быть дела! Он прошел мимо, старуха осмелела, вышла на улицу. Мухаммед-киши, увидев ее, хотел пройти мимо, как и баран. В сердцах он проворчал: "Сглазит барана того и гляди. Очень уж у нее дурной глаз. Взглянет разок - скала надвое расколется, камень треснет".
-Ай, Мухаммед, баран-то твой вон как отъелся. Зарежешь - кавурмы на всю зиму хватит. До весны прокормишь ребятишек своих.
Мухаммед-киши воткнул палку свою посреди дороги, облокотился на нее, нагнулся вперед.
- Насчет кавурмы я раздумал.
- Отчего? Война идет. Голод начинается, что дети есть будут?
- Придумаем чего-нибудь, не пропадем. Я клятву дал: Рашид вернется с войны - зарежу этого барана в его честь.
- Говорят, война еще долго будет.
- Перестань каркать-то, старая.
- В чем моя вина, Мухаммед, я говорю то, что слышала. Немец под Москвой стоит. Дай-то бог, чтоб поскорей его прогнали.
- Свинью бранью от корма не отгонишь. Наши ребята выросли в деревне, на свежем хлебе с маслом и медом. Как быки здоровые. Они им такого перцу зададут, хоть куда. Рашид долго возиться с ними не станет. У него просто: раз - и свернул им шею.
Старуха искала с кем бы поболтать. Она присела на тутовый пень.
- Сделай одолжение, присядь...
Баран рогами открыл дверь во двор и, ступая по шуршащей листве, направился к овчарне. Двер^ь со стуком затворилась. Хозяйка, моловшая крупу в ручной мельнице, взглянула на барана, повеселела и продолжала свою работу с еще большим старанием; крупа косо посыпалась из горлышка мельницы на скатерть. Около овчарни ягненок, повиливая курдючком, сосал грудь матери.
Мухаммед-киши, проводив барана до дому, вернулся и присел рядом со старухой Машараф. Вынул из кармана пиджака кусок дерева и, обстрогав, придал ему форму ложки. Осколком стекла стал шлифовать. Изготовив за день несколько таких ложек, Мухаммед-киши раздавал их соседям.
Старухе Машараф перевалило за восемьдесят, но зрение у нее было все еще острым. Она связала столько носков, что руки ее двигались почти машинально, не ошибались ни в одной петле.
- Слышал, Мухаммед, чего сын мельника Хабиба пишет? Но сначала скажи-ка, какая столица-то у немцев этих?
- Берлин.
- Так вот, стало быть, пишет он, что не вернется до тех пор, пока не перемелет наше зерно на мельнице того города. А Хабиб отписал ему, мол, не стоит, сынок, зерно наше поганить.
- Послушай, Машараф, для чего тебе эти носки?
- Вижу каждый день твоего барашка, вспоминаю Рашида... Иногда ты и его приводил с собой.
- Да, он любил побороться, и ребята его побаивались.
- Носки я вяжу Рашиду. Зима на носу. Те края холодные, пошлешь Рашиду.
Мухаммед-киши сунул ложку в карман и поднялся.
- Брось болтать, старая. Война не бывает больше трех-четырех месяцев. Не сегодня завтра дети наши вернутся, а ты про зиму какую-то толкуешь, носки вяжешь... Война должна скоро кончиться. Что ж, по-твоему, зря я.готовлю барана?
- Да услышит аллах слова твои.
Близилась осень. Ночи становились все чернее. Куда ушла луна, куда пропали звезды? Что с того, что война? Разве должны были ночи превратиться в кромешную тьму?
В такие ночи Мухаммед-киши верхом объезжал улицы, ездил по опустевшим полям. Однажды, завидев свет в окне у старухи Машараф, он остановил лошадь и постучал кнутом в окно.
- Машараф, эй, Машараф! В окне показалась старуха.
- Чего тебе? С фронта, что ли, кто вернулся?
- Занавесь окно, чтоб света с улицы не видно было.
- Чего это вдруг? Что случилось, Мухаммед?
- А что как аэроплан ихний пролетит?
-- Сдурел ты, что ль? Чего он тут потерял?
- Сказано тебе, занавесь.
Старуха наглухо закрыла окно, опустила занавеску, прибавила огонь в лампе и, придвинувшись к нему, принялась вязать.
Мухаммед-киши выбрался за деревню и ехал полем. Вдруг он услышал далекий гул, доносившийся сверху, из черного неба, где на большой высоте шли самолеты. Едва заслышав этот звук, Мухаммед-киши бросил папиросу *" тщательно загасил ее. Держа лошадь за узду, он долго глядел в небо, прислушиваясь к гулу, который постепенно удалялся и затихал.
- Это были наши, - сказал он вслух. Потом посмотрел в сторону деревни. Света нигде не было. Намотав уздечку на руку, он прилег под стогом.
- Вздремну-ка я чуток, Гашга, потом съездим, поглядим на виноградники.
...Ему снился сон. Все вокруг вдруг озарилось ярким светом. Стали видны какие-то края, места, похожие на эти, какие-то горы, сопки. Рашид поднялся из окопа во весь рост и пошел вперед. И вдруг остался один. А перед ним остановился худой, рыжий, очкастый фашист с закатанными рукавами. Фашист поднял автомат. Выпустил всю обойму Рашиду в грудь. Пули, словно жареные зерна, ударившись об него, посыпались на землю. На сей раз автомат поднял Рашид. Его пули, так же ударившись о фашиста, посыпались на землю. Тогда оба они отшвырнули автоматы. Фашист сказал:
- Давай бороться. Рашид согласился.
- Дай только и я засучу рукава.
Фашист уперся руками в бока. Рашид проворно закатал рукава гимнастерки. Они яростно схватились. Боролись долго. Фашист не хотел давать Рашиду отдышаться, был худой, но выносливый.
Лошадь пощипывала траву, а уздечка по-прежнему была на руке Мухаммед-киши. Он бормотал во сне:
- Дай подножку, подножку дай. Он гнилой внутри.
Те схватились снова. Вдруг откуда ни возьмись появился баран с колокольчиком на шее. Нацелившись рогами, он хотел боднуть фашиста, тот живо отскочил и, выскользнув из рук Рашида, убежал... Баран прогнал его. Рашид, подняв руки к небу, рассмеялся...
Мухаммед-киши проснулся. Стало холодно. Он встал на ноги и увидел, что лошадь неспокойна, бьет копытами, навострила уши.
- Никак волка почуяла, Гашга.
Взяв двустволку, он пальнул разок в воздух, потом сел на лошадь и поехал. Стало светать. Из-за горы вставала луна. Быть может, после сна Мухаммед-киши она хотела вернуться в эти края...
Среди виноградников, рядом с навесом, горел костер. У костра, протянув руки к огню, сидел мужчина. Отблески пламени бегали по его лицу и одежде. На столбе, подпиравшем навес, висели ружье, переметная сумка, рядом со столбом в землю был наполовину закопан большой глиняный кувшин.
Мухаммед-киши привязал лошадь к столбу.
- Адыгезал, это что еще за костер?
- Продрог я совсем, Мухаммед.
- А ну, погаси сейчас же.
- Почему?
- Немецкий аэроплан увидит, бомбу сбросит.
- Делать немцу нечего, как искать больного Адыгезала.
- Не варит у тебя башка-то. Ты мозгами пораскинь маленько: чего ради врагу переть-то оттуда? А за нефтью бакинской, за солью нахичеванской. И выпить они, ой, не дураки. Вот и тянутся к соку нашего винограда, а то как же ты думал?
Мухаммед-киши взял заступ и стал засыпать костер землей.
- Да только он ведать не ведает, что не гоним мы вина из винограда, а сушим его, в плов кладем, бекмес из него варим.
Костер погас. Остались на земле лишь тени Мухаммед-киши, Адыгезала, навеса и лошади. Лошадь помахивала хвостом, Адыге-зал устраивался под навесом, Мухаммед-киши смотрел куда-то вверх.
- Слышь, Адыгезал, я сон хороший видел. Конец Итлеру будет.
- Имя-то какое... собачье.
- Не зря назвали. Знали, что взбесится, как собака, вот и назвали.
- Мать не назовет так свое дитя.
- О чем ты говоришь? Какая к черту мать?! Вон как они детей своих на войну-то гонят... Слышь-ка, Адыгезал, кажись, волк вокруг деревни кружит?
- Да, вчера унес одного ягненка.
- Видать, это волчье отродье оттуда же.
- Откуда?
- От итлеров этих. Адыгезал засмеялся.
- Ложись-ка ты спать, Мухаммед.
- Какой к черту сон? До утра буду объезжать стерню. Сказывают, они человека забросить могут.
Когда Мухаммед-киши пальнул из ружья, волк изменил свой путь и побежал в деревню. Вспрыгнул на дувал, оттуда на крышу. Сунул морду в дымоход овчарни и прыгнул вниз. Из овчарни раздалось сдавленное блеяние. Потом все стихло...
Когда рассвело, Мухаммед-киши направился в деревню. Никаких подозрительных звуков он не слыхал, белого парашюта в небе не видел. Он подумал, что и эта ночь прошла спокойно. Поджигать стога никого не сбросили. Теперь можно выгонять барана на пас
тбище. Баран будет пастись, а он, положив голову на какой-нибудь камень, хорошенько поспит. Перекусив, он возблагодарил аллаха. Затем поднялся и пошел к овчарне. Открыв дверь, он остолбенел. Посередине овчарни сидел волк и, оскалившись, смотрел на него. Он быстро закрыл дверь.
- Чтоб ослепнуть тому, кто меня сглазил! Надевшая одну на другую несколько юбок жена его развешивала на веревке белье. Не оборачиваясь, она спросила:
- Кому шлешь проклятия, Мухаммед?
- Дурному глазу! Волк загрыз нашего барана. Белье выпало из ее рук.
- Кого же мы зарежем, когда придет Рашид?
Мухаммед-киши сел и схватился за голову. Казалось, что и сын не вернется с фронта, что и жена с детьми навсегда бросили его, что сломались опоры этого старого дома, что осела его крыша.
Деревенские ребятишки откуда-то прослышали о случившемся и разнесли по всему селу весть: "Дядя Мухаммед волка поймал".
Люди собрались у него во дворе. Больше всего было детей, были и старики, и женщины. Несколько ребятишек влезли на крышу овчарни и заглядывали через дымоход. Один из них кричал:
- Он похож на собаку. А бедного барана сожрал так, что одни рога остались.
Человек в шапке с длинным козырьком, в поношенной одежде присел рядом с Мухаммед-киши и так же, как и он, задумался. Как будто волк сожрал и его барана.
- Плохо дело, родной!
- Видно, судьба, Мусеиб-муаллим.
- Да, плохо дело.
- О баране я не жалею. Дело не в нем. Рашид с товарищами вернется с войны. Вот я и держал, растил барана для этого дня. - - Да, плохо. Волк там, внутри?
- Там.
- Что ты намерен с ним делать?
- Мариновать буду. Я ему такую кару придумаю - свою могилу собственными глазами увидит.
"- Накажи его, накажи.
Жители деревни между собой называли его "Мусеиб-муаллим с дырявым животом". Но этого никто не видел. Потому что Мусеиб-муаллим был человеком стыдливым. Не купался летом в реке, не мылся в общем отделении бани, расположенной в большой деревне на том берегу реки. Было несколько человек, которые уверяли, что у него кишки видать, словно видели их собственными глазами. А еще были и такие, что и сердце видели.
Когда началась война, его вызвали в военкомат. Здесь все становились в чем мать родила перед женщиной в очках. Все в этих краях хорошо знали доктора Гохар. Она, как мать, осмотрев этих людей, записывала что-то в свою тетрадку. Когда пришла очередь Мусеиб-муаллима, он стал перед ней в одежде. Доктор Гохар многозначительно посмотрела на военного комиссара. И тот прикрикнул на Мусеиб-муаллима. Деревенские ребята были сконфужены. Они стали шептаться насчет того, что комиссар, видно, не знает, что перед ним учитель. Мусеиб-муаллим сказал:
- Я ведь учитель...
- Ты должен для всех быть примером.
- В чем?
- Много не разговаривай, раздевайся.
- Я разденусь. Пусть тогда эти дети выйдут. Я им преподавал. И еще: пусть врач снимет очки.
- Почему так? Ребята тебя не стесняются, а ты будешь их стесняться? А во-вторых, врач без очков плохо видит. Фронту нужны солдаты.
Когда речь зашла о фронте, Мусеиб-муаллим разделся. Ребята отвернулись, врач вышла, его осмотрел сам комиссар.
- Слушай, а у тебя и впрямь грыжа...
- А ты как думал, разве станут зря языками молоть?! Но ты все-таки пошлешь меня на фронт. Хотя бы газеты почитаю.
- Одевайся, твой стыд скрывала одежда, не буду тебя посылать.
- Нет пошлешь!
- Не пошлю.
- Ребята, которых я учу, пойдут под пули, а я здесь останусь?! Мусеиб-муаллим стоял и долго смотрел на комиссара. Глаза у него наполнились слезами.
- Стало быть, я не годен?
Комиссар почувствовал, что задел его, смягчился.
- Учитель, на войну посылают здоровых людей. Что ж ты хочешь, чтоб мы послали на врага больного учителя, вроде тебя? Пусть уж воюют эти молодые.
Мусеиб-муаллим вернулся в село. Вел свои уроки. Большинство писем, приходивших в деревню, давали прочитывать ему. Однажды прочел он письмо и от Рашида. И Мухаммед-киши уважал его. Когда он прослышал об истории с волком, у него мелькнула одна мысль. И сейчас он хотел сказать о ней, но не осмелился.
- Так значит, говоришь, накажешь его?
- Не наказывать?
- Накажи, накажи. Я за него заступаться не стану. Ему любой
кары мало.
- Похоже, ты что-то придумал, Мусеиб-муаллим.
- Да нет, ничего особенного.
- Говори, не робей.
Когда Мусеиб-муаллим обращался к кому-нибудь, кто был старше него годами, он краснел как помидор.
- Я подумал, может быть, ты подаришь его школе.
- Будешь преподавать ему, уму-разуму учить?
- Нет, просто буду показывать на уроке зоологии.
- Волка они не видали?
- Видали. Но я им буду говорить, что волк тот же фашист, никакой разницы нет.
Мухаммед-киши покачал головой. ' - Не оскверняй зверей наших гор.
Мусеиб-муаллим был мягкий, добрый человек. Однажды дети разрушили в школе ласточкино гнездо, и он, обидевшись, два дня не приходил на занятия. Если при нем резали курицу, делали укол ребенку, он, отвернувшись, закрывал глаза и затыкал пальцами уши.
Может, ему жалко волка, но почему не жалко барана, не жаль трудов Мухаммед-киши?
- Не смотри, что я учитель, волка я сам накажу.
Во дворе стоял страшный галдеж. Все отталкивали друг друга, чтобы заглянуть в щели между досками двери. Мальчишка на крыше сообщал о каждом движении волка:
- Облизывает рот, язык какой здоровый. Спрятал язык. Ходит из угла в угол. Быстро ходит. Спина,выгнута. Да у него хвоста-то нет. Есть, есть, к животу прижал.
Во двор вошел человек. Под мышкой он держал папку, из которой выглядывали бумаги, сколотые в обтрепанных, загнутых углах железной булавкой. В деревне его звали "десятка Гейдар". Ловерх нагрудного кармана у него красовалось несколько значков. Один из них висел на цепочке. Изображенный1 на нем человек стрелял по круглым мишеням. Ячменное зерно насаживали на , иглу, ставили в тридцати шагах, и Гейдар, едва прицелившись, сбивал его из своего дробовика. В первый же день войны он ушел на фронт и вскоре вернулся. Рассказывал, что был там снайпером. Клал фашиста наповал каждой пулей. А одному генералу всадил ее в самый глаз. Но они вставляют глаза из стекла. Вскоре после возвращения Гейдара, в село привезли кино. Показывали фашистов. У одного из них на глазах поблескивали круглые стекла, он смотрел через пенсне. Пронесся слух, что его так разукрасил "десятка Гейдар". Со стороны "десятка" выглядел вполне здоровым. Но иногда у него случались припадки. Как-то на фронте он влез на сосну и стрелял оттуда; в это время в основание дерева угодил артиллерийский снаряд, и Гейдара откопали на следующий день. А сейчас он нашел себе занятие: -собирал кожи, шкуры, разную утварь. Когда Гейдар присел рядом с Мухаммед-киши, тот уже придумал;
- Ты пришел кстати, "десятка".
- То правду люди говорят?
- Все так и есть, как тебе сказали.
- Чего ж сидишь-то? Дай-ка шлепну его через дымоход и дело с концом. Сдерем с него кожу, сдашь в нашу контору, и я выложу тебе пятьсот рублей на бочку.
Мухаммед-киши покачал головой.
- Нет, "десятка", я приготовил ему другое. Тебе нужна его шкура, а мне он сам.
- Ты меня слушай, старик. Пятьсот рублей на улице не валяются. Это десять кило хлеба.
- Я живу не ради куска хлеба. Собери-ка ты молодежь, схватим волка.
Каждый взял палку. Первым в овчарню вошел сам Мухаммед-киши. Волк ощетинился, как кошка, испугавшаяся собаки. Шерсть у него была грубая, свалявшаяся, светло-серого цвета. Он не ворчал, стиснул челюсти. Словно говорил, что он не виноват; во всем что произошло, виноваты эти зубы. Волк стал пятиться. Это еще больше расхрабрило людей, и на волка посыпались удары. Мухаммед-киши, улучив момент, приставил рогатину палки к горлу волка.
- Эй, ребята, хватит. "Десятка", подержи-ка палку.
"Десятка" схватился за палку. Мухаммед-киши нашел колокольчик, лежавший среди останков барана, и, подойдя к волку, привязал ему на шею.
- Эй, ребята, хватайте-ка его за ноги - ив мешок!