Урсула Ле Гуин Левая рука тьмы
Левая рука тьмы
1. Парад в Эрхенге
Из архива Хейна. Копия записи по Ансиблу, документ 01-01101-934-2-Гетен: Отчет Дженли Ал, Первого Мобиля на Гетене, Зиме, Хейнский Цикл 93, Экуменийский год 1490 — 97.
Я пишу отчет так, будто сочиняю рассказ — еще дома, когда я был ребенком, меня научили, что истина во многом — дело воображения. Самые неоспоримые факты могут выглядеть по-разному в зависимости от стиля рассказа, подобно органическому драгоценному камню наших морей: когда его носит одна женщина, он становится ярче, а когда другая, он становится тусклее и распадается в порошок. Факты не более прочны, чем жемчуг. И то, и другое зависит от восприятия.
Не весь рассказ принадлежит мне, но я один его рассказываю. В сущности, я и не уверен, кому он принадлежит, вы можете судить лучше. Но он один; и даже если иногда кажется, что с изменением голоса рассказчика меняются факты, это не так: все факты остаются истинными и все составляют единый рассказ.
Он начинается в сорок четвертый день 1491 года, который на планете Зиме кархидцы называют Одхардахад Тува, или двадцать второй день третьего месяца весны Первого года. Здесь всегда первый год. Лишь с каждым новым годом меняются даты прошлых событий, меняются номера прошедших и будущих годов, отсчитываемых назад и вперед от первого года.
В Эрхенранге, столице Кархида, жизнь моя находилась в опасности, но я не знал этого.
Был парад. Я шагал вслед за госсиворами перед королем. Шел дождь.
Тяжелые тучи над темными башнями, дождь, падающий на глубокие улицы, мрачный, открытый бурям каменный город, через который медленно извивается золотая лента.
Вначале шли купцы, вельможи и художники города Эрхенранга, ряд за рядом, все роскошно одетые. Они двигались сквозь дождь так же привычно, как рыба в море. Лица их были свободны и спокойны. Они не вышагивали в ногу, это не был военный парад и даже не его имитация.
Затем шли лорды, мэры и представители — по одному, пять, сорок пять или четыреста — от каждого домейна Кархида, длинная, пестрая процессия, двигавшаяся под звуки металлических рогов, барабанов и электрических флейт. Многочисленные разноцветные знамена домейнов смешивались с желтыми вымпелами, украшавшими путь, а музыка каждой колонны сплеталась различными ритмами, отдаваясь эхом в глубоких каменных улицах.
Далее шли труппы жонглеров с полированными золотыми шарами, которые они высоко подбрасывали, будто на улице двигались яркие фонтаны. Вдруг все шары особенно ярко блеснули, рассыпав вокруг свет, — это солнце пробилось сквозь облака.
Дальше шли сорок человек в желтом, играющие на госсиворах. Госсиворы, на которых играют только в присутствии короля, издают нелепый дисгармонический рев. Когда звучали одновременно сорок госсиворов, то тряслись башни Эрхенранга и последние капли дождя падали из уносимых ветром облаков. Если такова королевская музыка, не удивительно, что все короли Кархида безумцы.
Дальше шла королевская рать: стражники, сановники города и двора, депутаты, сенаторы, послы, лорды королевства; никто не соблюдал равнения, но все выступали с большим достоинством, и среди них в белой тунике, куртке и брюках, в сапогах из шафрановой кожи, в островерхой желтой шапке — король Аргавен XV. Золотое кольцо на пальце было его единственным украшением и знаком сана. За ними восемь крепких солдат несли королевские носилки, сплошь усеянные желтыми сапфирами, в которых уже много столетий не ездили короли, — это был церемониальный реликт древнего прошлого. За носилками шли восемь охранников, вооруженных «мародерскими ружьями», — тоже реликтом варварского прошлого, только ружья были не пусты, они были заряжены пулями из мягкого железа. Смерть шла за королем.
За смертью следовали ученики школы искусств, различных колледжей, торговых школ — длинные ряды детей и подростков в белом, красном, золотом и зеленом. И, наконец, множество бесшумных медлительных темных карет завершало парад.
Группа придворных, в которой находился и я, собралась на новом деревянном помосте у незаконченной арки Речных Ворот. Поводом для парада служило завершение этой арки. С ней заканчивалось строительство новой дороги к речному порту Эрхенранга — грандиозное деяние, которое прославит правление Аргавена XV в анналах Кархида.
Мы толпились на помосте, толкая друг друга, перемешиваясь, как влажное яркое месиво.
Дождь кончился, светило солнце, великолепное, яркое, предательское солнце Зимы. Я заметил, обращаясь к стоявшему слева от меня:
— Жарко. Очень жарко.
То был приземистый, смуглый кархидец в тяжелом плаще зеленой кожи, украшенной золотом, в тяжелой белой куртке, брюках, подпоясанных серебряной цепью из тяжелых звеньев в ладонь величиной. Обильно потея, он ответил:
— Да, жарко.
Вокруг нас, сжатых в толпе, виднелись лица жителей города, похожих на коричневые бутылки, сверкающие тысячами глаз.
Король по сходням из свежего туфа поднимался к платформе на вершине арки. Ее разъединенные столпы возвышались над толпой, верфями и рекой. Пока он восходил, толпа зашевелилась, разнесся гулкий говор: «Аргавен». Король не отвечал. Зрители и не ждали ответа. Госсиворы, издав громогласный нестройный рев, смолкли. Тишина. Солнце светило на город, реку, толпу, короля. Каменщики внизу включили электролебедку, и мимо поднимающегося короля почти беззвучно проплыл и лег на свое место между двумя столпами арки ключевой камень.
Большой блок весом в тонну замкнул арку, превратив ее в единое целое. На лесах короля ждал каменщик с мастерком и ведром, а все остальные рабочие, словно рой насекомых, спустились по веревочным лестницам.
Король и каменщик остались одни высоко на узком помосте между рекой и солнцем.
Король взял у каменщика мастерок и принялся заделывать длинные стыки ключевого камня. Он лишь коснулся камня и передал мастерок каменщику, который методично принялся за работу. Цемент, который он использовал, был розового цвета и отличался от остальной кладки. Спустя пять или десять минут я спросил у стоявшего слева:
— Ваши ключевые камни всегда крепятся розовым цементом?
На всех арках Старого Моста, перебросившего свою дугу через реку, отчетливо виднелись розовые пятна.
Вытирая пот с темного лица, мужчина — я вынужден так называть его, употребляя местоимения «он» и «его» — ответил:
— Когда-то цемент для ключевых камней замешивали на крови, на человеческой крови. Понимаете, без крови арка обязательно рухнет. Сейчас мы используем кровь животных.
Он отвечал быстро, откровенно, но осторожно, иронично, как будто всегда помнил, что я сужу обо всем, как чужак. Мой собеседник был одним из самых влиятельных людей в стране. Мне трудно подобрать историческую параллель его должности: визирь, премьер-министр или канцлер. По-кархидски он назывался Королевское Ухо. Он лорд домейна и лорд королевства, человек всем известный и могучий, зовут его Терем Харт рем ир Эстравен.
Король как будто закончил свою работу каменщика, и я с облегчением вздохнул. Но, пройдя под аркой по паутине планок, король начал работу с противоположной стороны ключевого камня. В Кархиде нельзя быть нетерпеливым. Его жители не флегматичны, но они упрямы, неуступчивы и они обязательно кончают начатое. Толпа удовлетворенно созерцала королевскую работу, но мне было скучно и жарко. На Зиме мне еще ни разу не было жарко и не будет жарко, но тогда я этого факта не оценил.
Одет я был в расчете на Ледяной Век, а не на солнце. На мне была одежда со множеством слоев: плетеное растительное волокно, искусственное волокно, шерсть, мех, кожа — мощные доспехи против холода, и в них я теперь совсем запарился. Я принялся для развлечения рассматривать толпу и участников парада, собравшихся вокруг платформы. Многочисленные знамена домейнов и кланов повисли в воздухе, ярко освещенные солнцем. Я стал расспрашивать Эстравена об этих знаменах. Он знал их все, хотя их были сотни, и некоторые из, видимо, отдаленных районов, домейнов, очагов и поселений, из земель Перинга и Керна.
— Я сам из земель Керна, — заметил он, когда я восхитился его познаниями. — И вообще моя обязанность знать все домейны. Они и составляют Кархид. Управлять этой землей — значит управлять ее лордами. Но, впрочем, это никому не удавалось сделать. Знаете поговорку: Кархид не нация, а семейная ссора?
Я не знал и заподозрил, что ее сочинил сам Эстравен.
В это время через толпу к нам протиснулся другой член Кяореми — высшей палаты или парламента, возглавляемого Эстравеном. Это был двоюродный брат короля Пеммер Харт рем ир Тайб. Он заговорил очень тихо, хотя держался вызывающе и все время улыбался. Эстравен потел, как лед на солнце, но оставался холодным, как лед, отвечая на шепот Тайба громко и с подчеркнутой вежливостью, которая выставляла собеседника дураком.
Я слушал, глядя, как король заливает цементом стык, но ничего не понял, кроме явной враждебности между Эстравеном и Тайбом. Ко мне это, во всяком случае, не имело отношения, и я просто интересовался поведением людей, которые правят нацией, правят будущим двадцати миллионов других людей. На Экумене власть столь скрытна, что только очень проницательный человек может увидеть ее в действии. Здесь же она проявляется открыто, меняя сам облик и характер знатного человека. Он не может сделать простого жеста или сказать слова, чтобы все не прислушались. Я не доверяю Эстравену, мотивы поведения его для меня не ясны, он мне не нравится, однако я чувствую исходящую от него власть, как теплоту солнца.
Пока я так размышлял, солнце зашло за вновь образовавшиеся облака, и скоро на город, на реку и на толпу обрушился поток дождя. Когда король опускался по сходням, солнечный луч прорвался в последний раз, и белая фигура короля и высокая арка на мгновение ярко осветились на фоне потемневшего неба. Облака сомкнулись, подул холодный ветер, река посерела, деревья закачались. Парад кончился. Полчаса спустя пошел снег.
Когда экипаж короля двинулся по улице порта к дворцу, толпа рассеялась, как груда гальки, перекатываемая медленными волнами. Эстравен повернулся ко мне и сказал:
— Не хотите ли поужинать со мной сегодня вечером, господин Ай?
Я согласился — это больше удивило меня, чем обрадовало. За последние шесть или восемь месяцев Эстравен многое сделал для меня, но я совсем не ожидал такого проявления благосклонности, как приглашение в дом. Харт рем ир Тайб все еще стоял поблизости, и я чувствовал, что он нас подслушивает.
Раздраженный запахом назревающей интриги, я спустился с платформы и затерялся в толпе, съежившись и пригибаясь к земле. Я немного выше среднего гетенианца, но в толпе эта разница более заметна. «Это он, смотрите, это посланник».
Да, таково уж мое дело, но с течением времени все чаще мне хотелось затереться, быть таким же, как и все.
Пройдя несколько кварталов по улице Бревери, я повернул к своему жилищу и неожиданно в поредевшей толпе обнаружил, что рядом со мной идет Тайб.
— Великое событие, — произнес брат короля.
Он улыбнулся мне. Длинные желтые зубы появлялись и исчезали, когда он говорил.
Хотя он был еще не стар, его лицо покрывала сеть морщин.
— Хорошее предзнаменование для успеха нового порта, — согласился я.
— Да, конечно.
Снова вспышка зубов.
— Церемония укладки ключевого камня весьма впечатляет.
— Разумеется. Она восходит к очень древним временам, но, несомненно, лорд Эстравен все это вам уже объяснил.
— Лорд Эстравен весьма любезен.
Я старался говорить просто и прямо, но все, что я говорил, Тайбу казалось имеющим двойное значение.
— О, да, конечно, — сказал он. — Лорд Эстравен известен своей добротой к иноземцам.
Он снова улыбнулся. Каждый его зуб, казалось, приобретал особое значение — тридцать два различных значения.
— Здесь мало иноземцев, таких иноземцев, как я, лорд Тайб. Я очень признателен за доброту.
— Да, конечно! Благодарность — редкое и благородное чувство, воспетое поэтами. Особенно редкое здесь, в Эрхенранге, очевидно, из-за своей непрактичности. Мы живем в жестокий и неблагодарный век. Все совсем не так, как в дни наших предков.
— Не могу судить, но подобные жалобы я слышал и во многих других мирах.
Тайб некоторое время смотрел на меня, как бы в припадке безумия. Потом снова показал свои длинные желтые зубы.
— О да, конечно! Я все время забываю, что вы прибыли с другой планеты. Конечно, вы не можете забывать об этом. Хотя проще и безопаснее, если бы вы забыли об этом, а? Да, конечно! Вот мой экипаж, я с удовольствием подвез бы вас к вашему острову, но вынужден отказаться от этой чести, меня ждут мои обязанности в королевском дворце.
Он взобрался в небольшой черный электрический экипаж, блестя зубами и глазами в сети морщин.
Я пошел домой к своему острову. Снег в его саду растаял, а зимняя дверь в десяти футах над землей убрана осенью до возвращения глубоких снегов.
Кархеш — остров — обычное название для жилых домов, в которых живет большая часть городского населения Кархида. Острова содержат от двадцати до двухсот отдельных комнат, еда совместная, некоторые питаются в гостиницах, другие в общественных коммунах. Иногда все собираются вместе. Издревле здешние жители замыкаются в общины, очаги. Этот обычай теперь приноравливается к городской жизни, теряя свою сплоченность и устойчивость.
У стены здания среди весенней растительности сада в грязи стояла, разговаривая, молодая пара. Правые руки их были сжаты. Они находились в первой фазе кеммера. Большие, мягкие снежинки падали на них, а они стояли босиком в ледяной воде, сжимая руки и глядя друг другу в глаза.
Весна на Зиме.
Я пообедал у себя на острове, а когда колокола на башне Ремни пробили четвертый час, был во дворце. Кархидцы основательно едят четыре раза в день: завтрак, ленч, обед и ужин, не считая многочисленных закусываний между этими основными приемами пищи. На Зиме нет животных и молочных продуктов. Единственные виды высокопротеиновой пищи — это яйца, рыба, орехи и гигантское зерно. Скромная диета для такого сурового климата, и приходится часто подкрепляться. Мне казалось, что я привык есть через каждые несколько минут. Только позже я узнал, что гетенианцы в совершенстве овладели не только умением есть, но и голодать.
Снег продолжал идти, мягкий, весенний снег, гораздо приятнее безжалостного дождя, только что кончившегося. Я прокладывал свой путь к дворцу в спокойных бледных сумерках снегопада, только раз потеряв направление. Дворец Эрхенранга находится во внутреннем городе, в окруженной стенами путанице дворцов, башен, садов, дворов, крытых мостиков, маленьких крепостей и темниц — продукт многовековой паранойи. Над всем этим возвышались огромные, угрюмые, сложенные из красного материала, стены дворца, в котором постоянно жил один обитатель — сам король. Все остальные: слуги, работники, лорды, министры, парламентарии, стражники и прочие — спали в других зданиях — крепостях, домах, казармах внутри стен. Дом Эстравена — знак высокой королевской милости — был дом Красного Угла. Построен он был четыреста лет назад для Хармса, возлюбленного кеммеринга Зарана, чья красота все еще прославлялась и которого похитили, искалечили и отослали назад наемники Фракции Внутренней Земли. Заран умер спустя сорок лет, все эти годы мстя своей несчастной стране, за что его и прозвали Заран Злополучный.
Трагедия столь древняя, что ужас забылся и только легкую меланхолию внушали крашеные стены и тени домов.
Маленький сад при доме был окружен высокими стенами, над прудом склонялись деревья — серемы. В тусклых столбах света, падавших из окна дома, я увидел, как снежные хлопья вместе с нитевидными белыми спорами деревьев мягко падали в темную воду.
Эстравен ждал меня. Он стоял с обнаженной головой и без плаща на холоде и смотрел на бесконечное падение снега в ночи.
Он с достоинством приветствовал меня и ввел в дом. Других гостей не было. Я удивился этому, но мы немедленно прошли к столу, а за едой не говорят о делах, и к тому же мое внимание было отвлечено едой, которая оказалась превосходной. Даже вечные хлебные яблоки были приготовлены так, что я восхитился искусством повара. В мире, где одной из принадлежностей стола является специальное приспособление, которым перемалывают лед, образующийся на блюдах между глотками, горячие напитки ценятся высоко.
За столом Эстравен вел дружеский разговор. Но после, когда мы разместились у очага, он молчал.
Хотя я провел на Зиме около двух лет, я все еще не в состоянии был взглянуть на ее жителей их собственными глазами. Я пытался, и не раз, но все сводилось к тому, что я видел в гетенианце вначале мужчину, а потом женщину. То есть мыслил категориями совершенно для них немыслимыми, но совершенно естественными для меня. И вот я отхлебывал дымящееся кислое пиво и думал, что за столом поведение Эстравена было женским — очарование, искусность и отсутствие показного этикета. Впрочем, как раз этот оттенок женственности мне в нем не нравился, я ему не доверял. Невозможно было думать, как о женщине, об этом смуглом, ироничном и властном человеке, сидевшем около меня в полутьме у очага, и все же, когда я думал о нем, как о мужчине, я чувствовал оттенок фальши и обмана — в нем или в моем отношении к нему? Голос у него был мягкий и звучный, но не глубокий, не мужской голос, но в то же время и не женский… Но о чем он говорит?
— Простите, — говорил он, — что я так долго откладывал удовольствие видеть вас у себя в доме, но сейчас я, по крайней мере, рад, что между нами больше не возникает вопроса о покровительстве.
Я слегка удивился его словам. До сегодняшнего дня он, несомненно, был моим покровителем при Дворе. Неужели он думает, что аудиенция у короля, которой он для меня добился и которая состоится завтра утром, делает нас равными?