— Надеюсь, это нужно для того, чтобы протирать раны, Павел Евгеньевич? — сглотнув, поинтересовался генерал.
— Душу протирать, Григорий Алексеевич, душу… — еле слышно отозвался хирург. — А если что останется, то можно и раны.
Хлопнула дверь, люди погрузились в оцепенение.
— Кстати, в этом есть некий сакральный смысл… — прозрел будто помятый Глобарь и принялся выбираться из кресла, не спуская глаз с бара.
— Хватит бухать! — прорычал Григорий Алексеевич, и тот застыл, недоуменно заморгал. Немного подумал и опустился обратно.
— Ну, в туалет-то, надеюсь, можно? — слабым голосом простонал сенатор Баркасов. Он поднялся с кушетки, весь какой-то потемневший, подавленный, потащился, волоча ноги, к дальней двери. Его проводили хмурыми взглядами.
— Это просто клиническое безумие… — вяло шептала Кира Ильинична, прикрывая пледом свои выступающие части. Она уже не выглядела такой привлекательной, как вчера. Лицо осунулось, затянулось морщинами, землистыми пятнами, глаза ввалились в черепную коробку. — Господа, я больше не могу… Не будьте же зверьми, господа, дайте уехать — ну, пожалуйста… Ведь меня чуть не убили, я слышала, как рядом пролетела пуля.
— Прекращайте ныть, Кира Ильинична, — поморщился Олейник. — Можно подумать, вы одна тут исполнена душевными страданиями. Всем сейчас нелегко. Но я настаиваю — пока существует хоть малейшая надежда отвести от нас беду, никто из лесничества не уедет. Мы не знаем, чем вы будете заниматься в городе, когда туда попадете.
— Кстати, логично, — поддержал Глобарь. — Вы хитрая лисица, Кира Ильинична. В стремлении обезопасить себя вы можете вылить на остальных участников драмы ведра компромата. Или договориться со Следственным комитетом, сунув ему на лапу, и разоблачать будут всех, кроме вас, поскольку мы злодеи, а вы — белая и пушистая, по наивности попавшая в плохую компанию.
— Как вам не стыдно, Николай Аверьянович? — взвизгнула женщина. — Как вы можете обо мне такое подумать? Я порядочная дама! — она стала покрываться пунцовыми пятнами поверх землистых.
— Любой из здесь присутствующих сдаст других, лишь бы самому выбраться без подмоченной репутации и уголовного дела в кармане, — отмахнулся Глобарь.
— Николай Аверьянович, вы, по-моему, перебарщиваете, — поднял отяжелевшую голову Василий Иванович и смерил Глобаря брезгливым взглядом.
— Могу заткнуться, — пожал плечами Николай Аверьянович. — Но кто меня убедит, что я неправ?
— Хватит! — треснул кулаком по подлокотнику губернатор. — Мы можем говорить конструктивно?
— Пипец пришел, боярин… — пискнул Глобарь и замолчал.
— Стою перед соблазном треснуть вас по лбу, — проворчал генерал. — Могу не устоять. Да, мы будем говорить конструктивно, Василий Иванович. И заткните глотку этому шуту. Время подвести промежуточные итоги. Мы здесь находимся уже сутки. Потеряли половину личного состава, трясемся, как последние ничтожества. Придется объяснять причину физического и психического состояния Сергея Дмитриевича и отца Лаврентия. Ну, ладно, сейчас не до этого… — Григорий Алексеевич подался вперед, хищно оглядел аудиторию. — Имеются вопросы, господа? Если раньше диверсии организовывал исключительно Россохин, то теперь ситуация поменялась. Врагов, возможно, трое. Не исключаю, что одна из них — Левторович, слухи о смерти которой оказались преувеличены. Кто третий, неизвестно, но не секрет, что в городе у преступников оставались сообщники — по крайней мере один. Не исключаю также, — он повысил голос, — что, истязая наших партнеров, они использовали видеокамеру — это, собственно, их фирменная штучка. Глумление, издевательство, предъявление так называемых обвинений — и все это в обозримом будущем может быть выложено в Интернете.
Смертельно побледнел Василий Иванович, ему становилось трудно дышать.
— И совсем уж плохая новость, — добивал генерал. — Пройти через ворота сообщники к Россохину не могли. Наличие предателя допускаю, но это не могут быть ВСЕ. Значит, существует тайная тропа, о которой мы не знаем, а они знают. Это может быть замаскированный проход через скалы или, скажем, подземная нора. Искать ее бессмысленно — потеря времени и людей. Выходит, злоумышленники теперь в любое время могут покинуть урочище и в любое же время сюда вернуться. То есть теоретически они могут отправить гонца с камерой или с картой памяти в город.
— Не могут… — убитым голосом прошептала Кира Ильинична. — Вернее, теоретически-то могут. Но им ведь, наверное, нужны… все мы?
— Вы сохранили способность трезво мыслить, это радует, Кира Ильинична, — усмехнулся Олейник. — Действительно, очень важно знать психологию противника. Они не уйдут, пока не разберутся со всеми нами. Половина успеха — не по их части. И они прекрасно знают, что мы не выпускаем никого из урочища, что тоже им на руку.
— Так выпустите! — взвизгнула Кира Ильинична.
— Да не орите, припадочная наша, — скривился генерал. — Еще одна причина, почему они не пошлют гонца в город — их останется тогда слишком мало. А двадцать пять людей в нашем подчинении, способных держать оружие, это, что ни говори, сила. Она способна задавить если не умением, то массой. Господа… — в тоне генерала прорезались зловещие нотки, — мы с вами умные люди, мы хитры, изобретательны, изворотливы. Где наши немеркнущие иезуитские способности? Почему мы не можем разбить врага его же оружием — хитростью и коварством? Доколе мы будем трястись и валить обвинения друг на друга? Сидим тут, словно дембеля — все умеем, но ничего не делаем. А нужно лишь немного подумать!
— У вас есть план? — напрягся губернатор.
— Черновой, — кивнул генерал. — Бежать отсюда бессмысленно, плохо, что Кира Ильинична это не понимает. Сбежать мы можем элементарно, сели на машины — и по газам. Но что тогда будут делать злоумышленники? Обозлятся, что не дали им закончить работу, плюнут на все, выберутся окольными путями к цивилизации, и что-то мне подсказывает, что мы не сможем им помешать, обнародуют материалы, что у них уже имеются. А это полный крах для нас. Вернее, это полный крах для Коровина и отца Лаврентия, а для нас это лишь начало краха… Поэтому, как ни парадоксально звучит, наше присутствие здесь — надежда на безопасность в дальнейшем.
— Мы не бестолковые, Григорий Алексеевич, — нетерпеливо поморщился Глобарь. — Предлагаете-то вы что?
— Допускаю, что снаружи кто-то из злоумышленников уже контролирует дорогу. Не уверен, но допускаю. Нам это сыграет только на руку. Сбежать мы не можем, но почему бы не создать иллюзию бегства? В охране есть один парень по фамилии Некрасов, он моложе Василия Ивановича, но по комплекции — вылитый он. И даже лицом чем-то похож. Не напрягайтесь, Василий Иванович, вам никто не предлагает рисковать жизнью — разве что поделиться одеждой. Мы незаметно выводим наружу небольшой отряд, рассредоточиваем в лесу. Основные силы прочесывают урочище, палят во все стороны, демонстративно отвлекая внимание. Ублюдки насторожатся. А в это время губернатор с двумя телохранителями под шумок пытается улизнуть из урочища. Можно на машине, но лучше пешком. Держу пари, они заметят, их это возмутит, они помчатся в погоню. И в лесу вне урочища мы их накроем.
— М-м… — скептически замычал Глобарь. — А если не заметят?
— Придумайте что-нибудь лучше, — отрезал Олейник.
— Кстати, где сенатор? — вздрогнула Кира Ильинична. И все уставились на нее с нескрываемым раздражением. Потом действительно поняли — в компании зияет дыра, сенатора что-то долго нет.
— Вроде в сортир побежал, — нахмурился губернатор.
— Но только не по-большому, — фыркнул Глобарь. — Сутки уже толком не жрамши. Так, на унитаз помочиться пошел…
Григорий Алексеевич почувствовал подлый холодок ниже лопаток. Владимир Митрофанович отсутствовал уже больше десяти минут. Возможно, данная компания ему опротивела, и он посчитал ниже своего достоинства в ней находиться. Генерал поднялся, кожу на скулах свело. Он прекрасно помнил, что дом какое-то время находился без охраны. А стрелявших было двое… Нет, не может быть! Григорий Алексеевич резко встал с кресла, обнажив пистолет. Испуганно ойкнула Кира Ильинична. Широким шагом он пересек гостиную, выбрался в холл, где находилась лестница на второй этаж, дверь в бильярдную и в санузлы. Он взвел курок, включил свет в холле, принялся поочередно распахивать все двери. Сортиры были пустыми. Но этот тип мог убраться к себе в комнату. Григорий Алексеевич скачками понесся наверх, выпрыгнул в коридор. Икнул охранник, курсирующий по проходу. «Что он тут делает, бездельник хренов?! — пронеслось в голове генерала. — Боже, ты же сам его сюда поставил!» Он ворвался в один из коридоров, отходящих от центрального пятачка, пнул по двери. В комнате Владимира Митрофановича тоже не было. А также под кроватью, в душевой, за шторами. Он кипел от негодования и подлого страха. Рванул шпингалет, распахнул оконную раму — и чуть решетку не разбил лбом.
— Крейцер, мать твою, тревога!!!
Никита выключил этого типа с двух ударов — он выполз из подвала, затаился в темноте под лестницей. А тот даже не успел войти в сортир. Получил дверью по лбу, коленом под копчик, Никита схватил под мышки обмякшую тушу и поволок добычу в свою нору под лестницей. Пришлось попотеть, отец Лаврентий был полегче. Рассчитывать на помощь товарищей не приходилось, он прибыл сюда один, пока сообщники чинили вакханалию в лесу, отвлекая внимание охраны и сокращая ее поголовье. Пробраться в дом проторенной дорожкой оказалось несложно — когда разразилась пальба на северной стороне, всех караульных как ветром сдуло. Туша сенатора оказалась мясистой. Мало того, что каланча коломенская, так еще и не худышка! Он втащил его в подвал, бросил с лестницы и отдышался. С натягом прикрыл дверь, потом схватил сенатора за шиворот и поволок по лабиринтам сквозных помещений, памятуя об «уютном» каменном мешке в нескольких шагах от лестницы на волю…
Когда Баркасов пришел в себя, то обнаружил, что распят на массивной оконной раме, под углом приставленной к стене. Конечности на растопырку — не человек, а звезда. Руки и лодыжки прикручены к раме кусками проволоки. Яркий свет от закрепленного фонаря бил в лицо, невозможно смотреть, глаза слезились. Он задергался, хотел закричать, но что-то перекрыло свет, удар поддых — и дыхание перехватило, слезы брызнули из глаз. Подлый страх смял душонку.
— Спокойно, подсудимый, спокойно, — вкрадчиво вымолвил истязатель. — Раз уж попались, будьте добры терпеть. Но вы не волнуйтесь, у нас сегодня мало времени, мы скоро закончим.
И Владимир Митрофанович с изумлением почувствовал, как проволоку, притянувшую к раме левое запястье, начинают раскручивать.
— Да, пожалуйста, спасибо, освободите меня… — зашептал он. — Я все понял, я благоразумный человек… Я уже достаточно натерпелся, вы правильно делаете, от меня не будет проблем.
Звякнула проволока, упавшая на пол. Он облегченно вздохнул. Но руку по-прежнему что-то держало. И вдруг между пальцами стиснутого кулака протиснулось что-то острое, уперлось в ладонь. Было неприятно, но не больно. Поначалу он не понял. И тут злоумышленник мощным ударом ржавого молотка по гвоздю «сотке» прибил его руку к оконной раме. И почти одновременно зажал жертве рот. Чувствительный к любому виду боли, Владимир Митрофанович задыхался, тряс головой, извивался, как червь, но от этого становилось еще больнее. Это была невыносимая пытка!
— Будете кричать — перережу горло, — ласково предупредил злоумышленник, отнимая руку ото рта. И тут же принялся раскручивать проволоку на второй руке.
— Пожалуйста, не делайте этого… — доносился до Баркасова сквозь свист картечи в голове собственный умоляющий хрип. — Ну, пожалуйста, я все осознал… Помоги… — злоумышленник ударил его подушечкой ладони снизу вверх по челюсти. Сомкнулись зубы со щелчком, и Владимир Митрофанович сильно прикусил себе язык. Боль пронзила такая, словно нож вонзили в глотку. И снова впился гвоздь в ладонь — мощный удар по шляпке. Владимира Митрофановича будто подбросило вверх вместе с рамой. Он не потерял сознание, но лучше бы это сделал. Баркасов смутно помнил, как ему заклеили рот, потом злоумышленник нагнулся, открутил проволоку с правой ноги. Третий гвоздь оказался мощнее, да и кость на ноге была крепче — от каждого удара сенатора трясло, рвота текла изо рта. Когда мучитель взялся за последнюю ногу, он думал, что не выживет. Но выжил — он очень любил жизнь, настолько любил, что не представлял этот мир без себя! Какая, право, чушь — мир без сенатора Баркасова…
Сознание отступало. Но присутствие подсудимого для оглашения материалов дела и не требовалось. Работала видеокамера, установленная на ржавом верстаке. Боль в разбитых конечностях из острой превращалась в тупую. Голова распятого безвольно висела. Он плохо понимал, о чем тут говорят.
— Нет, Владимир Митрофанович, я не ирод, как вы подумали, не изувер какой-нибудь, — приглушенно вещал преступник. — Потерпите еще немного, и ваши мышцы придут в тонус. Впрочем, вру, не придут. Любите стрелять по людям, Владимир Митрофанович? Сколько вы уже настреляли ни в чем не повинных людей на этих азартных мероприятиях? А ведь мальчик-инвалид без руки, чью душу вы загубили на предпоследней охоте, тоже умолял вас не стрелять, не делать ему больно. Но вы отстрелили ему сначала руку, потом поочередно ноги, а когда он потерял сознание от потери крови, убили выстрелом в голову. Потом вы стали сомневаться, пристрелено ли ружье, заставили охрану привязать к дереву пойманного в лесу заключенного Багатинской колонии и стали целиться ему в лоб. Ружье оказалось прекрасно пристрелено, вы зря грешили на своих денщиков. Бог — он все видит, Владимир Митрофанович. И все возвращает сторицей. Кстати, я забыл представить нашим зрителям следующего гостя в нашей студии — Баркасов Владимир Митрофанович, председатель Законодательного собрания Яровольской области, депутат нескольких созывов, активный законотворец и примерный семьянин. Можно не хлопать. Ваша деловая активность поражает, Владимир Митрофанович. Область рукоплещет принимаемым вашим парламентом законам. Лично меня умилили принятые после недельных прений поправки в областной Закон «О налогах и особенностях налогообложения отдельных категорий налогоплательщиков в Яровольской области». Потрясающе, теперь ветераны боевых действий и многодетные семьи освобождаются от уплаты транспортного налога на автомобили мощностью до 150 лошадиных сил. Замечательно. Хоть кому-то пусть на тысячу рублей, но станет легче. Вот только жалко, что в связи с нехваткой средств в областном бюджете закон до лучших времен положили под сукно, и в ближайшие годы ветераны и многодетные семьи как платили, так и будут платить. В бюджете не хватает средств, Владимир Митрофанович? Вы с коллегами уже все украли? Ах, да, пришла осенняя пора, время, как говорится, пилить бюджет. Тем дай, этим дай, про себя не забудь, да чтобы еще и на нужды области хоть что-то осталось. Не секрет, Владимир Митрофанович, что из областного бюджета, который утверждает ваше Заксобрание, уже несколько лет целенаправленно вымываются деньги. И вы — в роли почетного тасовщика колоды. Не хотелось бы вас критиковать, но вы кладете в свои защечные мешки гораздо больше, чем можете проглотить. На социальные нужды денег просто не остается. Программа поддержки учителей остается мыльным пузырем. Фактически за последние полгода их реальная зарплата даже снизилась. Пенсии выплачиваются с задержкой — побойтесь бога, Владимир Митрофанович, мы же не в девяностые живем. Что вы там затеяли с председателем областного пенсионного фонда и «Первого благотворительного»? Игра в шесть жуликоватых рук? Да, мы понимаем, Владимир Митрофанович, что благотворительность в России — всего лишь небольшой налог на большое воровство, но зачем же пенсионеров обижать? Прокручивали бы какие-нибудь другие деньги… Вероятно, вам уже без разницы, откуда они берутся? Вокруг вас, как на даче — бабки, капуста, зелень. И портят человека не деньги, а время, верно? Ведь с каждым прожитым годом у вас остается все меньше времени, а столько еще хочется сделать. Что вы не поделили с господином Ситниковым — председателем комитета по бюджетной, финансово-экономической политике и собственности? Да так не поделили, что господин Ситников выпал сгоряча из окна на седьмом этаже здания областного парламента и разбился вдребезги? Вор у вора пилу украл? И что за разговор у вас там был с депутатом четвертого созыва неким Мурашкиным, о том, что этот тип вас уже достал, и надо бы все сделать тихо? Ничего себе тихо — господин Ситников орал во время падения так, словно его столкнули, свалился на крышу дорогого «БМВ» — прямо как в боевике категории «В», верещала сигнализация, в страхе разбегались люди…
Распятый слабел, кровь стекала с изувеченных конечностей. А мучитель продолжал вещать — явно на камеру. Рассказал о взятке министру экономики Южной Саксонии, едва не перекрывшему ручеек инвестиций в область — «ради способствования взаимопониманию и экономического сотрудничества». Ведь эти инвестиции (особенно в сфере продуктового рынка) — такая кормушка! Об убийстве неуправляемого руководителя профкома крупнейшего в регионе завода сельхозтехники — мужчину застрелили в лифте, когда он возвращался со слета профсоюзных работников, где был награжден медалью «За вклад в развитие области». А наутро в дом к безутешной вдове ввалились сотрудники экономического отдела и изъяли компьютер, в котором убиенный хранил компрометирующие Владимира Митрофановича материалы. Об участии, проявленном господином Баркасовым к судьбе собственного шофера, сбившего по пьяни целую семью и даже не возникшего в сводках ГИБДД. О членстве в преступном клане, контролирующем всю политическую и экономическую жизнь региона, о заказных убийствах, о миллиардных взятках и откатах, о зажиме любых попыток покритиковать областное начальство, и о судьбе тех, кто все же решился…