— Я интересовался, в управлении письма нет. Насколько мне известно, в понедельник в исполкоме будет рассматриваться этот вопрос. Хотелось бы, чтобы они располагали полной и объективной информацией. Не хотелось бы, чтобы Советская власть была введена в заблуждение.
— А постоянные колебания грунта, когда линия будет сдана в эксплуатацию? — Анна Степановна машинально записывала всё, что говорил Дерляев. «Зачем? — подумала она. — Зачем я всегда всё записываю? Какой тут разговор по душам?» Даже манера говорить по телефону у неё выработалась особенная: плечом прижимала трубку к уху, чтобы руки были свободны — писать! Анна Степановна попыталась остановиться, но рука не подчинилась.
— Для здания представляли непосредственную опасность только взрывные работы. Волновые колебания грунта, конечно, на нём отразятся, но лишь в том случае, если здание останется в таком, как сейчас, виде. Если же будет сделан ремонт, оно простоит ещё сто лет. Я ручаюсь.
— Но достаточно ли одного вашего ручательства?
— К счастью, это тот случай, когда достаточно просто увидеть своими глазами. Поехать и посмотреть! — с нажимом произнёс Дерляев.
— Допустим, — вздохнула Анна Степановна, — всё действительно так, как вы говорите. За чем же дело стало? Неужели, вы полагаете, кто-то заинтересован снести дом без нужды? Кто? Метрострой? Архитектурное управление? Григорий Петрович? — Она хотела добавить, у её заместителя тяжелейший инфаркт, единственное, в чём он сейчас заинтересован, так это выжить. Но промолчала. Внимательнейше изучила план-схему. Дерляев был прав: проходка ушла вперёд. Против этого не попрёшь. — Вы говорите, ваша информация объективна, но ведь необходимо создать комиссию из специалистов, чтобы она подготовила заключение… — Анна Степановна с тоской подумала, что зря впустила этого Дерляева. Ещё умничала перед секретаршей! Зачем? Да потому что была уверена, что отправит Дерляева восвояси! А теперь что делать? Что-то тут было не так. Целая папка документов, а Григорий Петрович даже не поставил её в известность. Почему он вообще взялся за дело, прямо их отдела не касающееся? Их дело — Метрострой, чтобы проходка шла с опережением графика. Что им до библиотеки? Значит, придётся разбираться. Это потребует времени. Надо снимать вопрос с повестки заседания исполкома. А кто-то наверняка ждёт не дождётся решения, у кого-то простаивает техника, люди получают зарплату ни за что. Немедленно начнутся звонки, жалобы. Как оживится товарищ, у которого дочь поступила в институт! «Из чьего кармана будем возмещать убытки?» — спросит он. Дом обречён уже потому, что существует бумага, согласно которой он должен перестать существовать. Нет лишь решения исполкома, дающего бумаге жизнь. Одна бумага связана с десятками иных, высвобождающих из небытия средства для строительства другого дома, куда должна переехать злополучная библиотека. Новое здание наверняка значится в каких-то планах, к нему тянутся кабели, подводится канализация, в то время как от обречённого дома они отводятся. Уж кто-кто, а Анна Степановна знала, каково это — тревожить идущую назначенным путём бумагу. Каково это — отстоять что-то назначенное на снос. Легче коня на скаку остановить. Бумага — бог! Пред её могучей властью пасует здравый смысл, опускаются руки. Анна Степановна вполне допускала, что Григорий Петрович отправил последнее послание Дерляева на какую-нибудь неторопкую экспертизу, результат которой придёт уже после того, как исполком примет решение. Тогда Григорий Петрович задним числом перешлёт её туда, чтобы в случае чего ответственность легла на них. Если же начнётся скандал — почему только сейчас выясняется, куда раньше смотрели? — объяснит, что сигнал Дерляева нуждался в серьёзной проверке, всё-таки из партии исключён и вообще, знаете…
— Скажите, Дерляев, — угрюмо полюбопытствовала Анна Степановна, — с какой формулировкой вас исключили из партии?
— Меня исключили как клеветника, а также за проявление неискренности. Я, видите ли, недоплатил взносы.
— Кого же вы оклеветали?
— Я оклеветал директора, обвинив его в преступном небрежении ко вверенному ему культурному достоянию народа. Я сказал, что он в отличие от крыловского кота не только жрёт то, что должен стеречь, но и стремится разрушить.
«Может, шизофреник, — подумала Анна Степановна, — из тех, что всюду видят происки врагов, разоблачают тайные заговоры?»
— Коллектив вас не поддержал?
— Общее собрание проголосовало за выговор без занесения. Исключило меня бюро райкома. Директор, видите ли, раньше работал в райкоме.
— Вы подали апелляцию?
— Естественно. Я считаю своё исключение незаконным, — едва слышно проговорил Дерляев.
«Ну, с таким голосочком ты можешь считать, что угодно, только вот восстановления вряд ли добьёшься…» — подумала Анна Степановна.
Была, была мыслишка, сославшись на неотложные дела, отправить Дерляева восвояси. А там… видно будет. Но Анна Степановна устыдилась. У неё всегда доставало воли пересилить подобные настроения. Исключённый из партии человек пришёл просить… не за себя! Во всяком случае, она была склонна скорее поверить такому человеку, нежели гладкому, сытому руководителю, утверждающему, что всё идёт лучше некуда. «Вероятно, — невесело подумала она, — это моё единственное отличие. В остальном я вполне соответствую стереотипу, как его, допустим, понимает моя соседка Попова».
— Хорошо, — решительно поднялась Анна Степановна. — Поехали!
В этот момент она любовалась собой.
— Куда? — растерялся Дерляев.
— Да в библиотеку. — Она сняла трубку. — Диспетчерская? Будьте добры…
— Я отвезу вас, — замахал руками Дерляев, — тут близко!
— Извините, — положила трубку Анна Степановна. «А может, — подумала она, когда сели в машину, — если фонды библиотеки начнут распределять между другими учреждениями, будет проведена инвентаризация? Вдруг Дерляев тайком распродавал редкие книги и сейчас боится, что вскроется? С чего это скромному научному сотруднику так одеваться, иметь машину?»
Доехали и впрямь быстро. Анна Степановна вышла из машины в суровом настроении, но жёлтый домик с колоннами, где помещалась злополучная библиотека, был действительно красив. Вокруг простирался парк. По аллеям молодые матери катили коляски. Имелся даже обнесённый оградой пруд, где плавала пара лебедей. Анна Степановна подумала, это злее безумие — пригонять сюда технику, сносить крепенький, никому не мешающий домик, загаживать парк горами строительного мусора.
— Посмотрим внутри, — сказала Дерляеву.
— Хочу обратить ваше внимание на двери, — пропустил её вперёд Дерляев, — резьбу по дереву делал Врубель.
— Врубель? Художник? — удивилась Анна Степановна. Она никогда не стеснялась признаваться, если чего-то не знала, потому что была уверена: и она знает что-то, чего не знают другие.
— В этой комнате Грибоедов занимался переводами восточных поэтов, — показал Дерляев круглый зальчик, сплошь заставленный стеллажами, — многие персидские манускрипты хранят отметки его серебряного карандаша. В этом шкафу хранятся автографы Лермонтова. Вот тут в стене, видите, лопнула свинцовая труба, сочится вода. Железные ящики намертво привинчены к стене, вода пока в них не попадает, но температура внутри изменилась. Там хранятся старинные арабские миниатюры. Их экспонировали на выставках во всех крупнейших музеях Европы. Триста лет они изумляли яркостью красок, теперь же непременно поблёкнут… — Дерляев водил её из комнаты в комнату. Голос его уже не казался глухим и тонким. Словно школьный учитель нерадивому ученику, он вдалбливал Анне Степановне: библиотека — связующее звено российской истории; здесь бывали декабристы, разночинцы, народовольцы; в советское время к услугам библиотеки прибегали многие выдающиеся деятели партии и государства; сносить её — преступление!
«Неужели я произвожу впечатление идиотки?» Анна Степановна успела убедиться: по существу, Дерляев прав. Она осматривала здание глазами придирчивого техника-смотрителя. Даже спустилась с Дерляевым в захламлённый подвал. Самым серьёзным разрушением была трещина в фундаменте. Из-за неё правое крыло несколько осело. Но чтобы из-за этого сносить… Достаточно одной бригады — прорыть котлован вокруг правого крыла, расширить, укрепить фундамент, вбить, если нужно, сваи, залить бетон, трещину в крайнем случае скрепить этими новомодными английскими скобами, которыми выстреливает в камень специальная пушка. Дом простоит ещё сто лет.
— Что сказал Григорий Петрович? Он ведь приезжал сюда?
— Насколько мне известно, нет. Вызывал к себе директора.
— А директор?
— Директору плевать. Он раньше курировал в районе магазины Центросоюза. Там были хищения, его и перебросили к нам.
— Григорий Петрович — пожилой человек, — вздохнула Анна Степановна, — у него больное сердце. Вот поехал на юг в отпуск, получил инфаркт.
— Григорий Петрович — пожилой человек, директор библиотеки — вор, здание хотят взорвать. Кто же ездит на юг, если больное сердце? — пожал плечами Дерляев.
Анна Степановна окончила осмотр здания. Они вышли на улицу. Вдали за деревьями Анне Степановне почудилось железное лязганье трамвая.
— До свидания, товарищ Дерляев, — попрощалась она, — вы правы, здание в приличном состоянии. Позвоните мне в конце недели. Остановка там?
— Я вас отвезу, — ответил Дерляев, — но согласитесь, «позвоните мне в конце недели» — это не ответ.
«А он наглец! — подумала Анна Степановна. — Может, и правильно его из партии… того…»
— Допускаю, — спокойно согласилась она, — но обещать вам ничего не могу.
— Я тоже не могу обещать, что удовлетворюсь вашим… «позвоните мне в конце недели».
— Вы можете обращаться в любые вышестоящие инстанции, — усмехнулась Анна Степановна, — равно как и объявить голодовку, встать у здания с транспарантом в костюме Адама… — шагнула прочь от его машины.
— Спасибо, что приехали. Куда вы? Я отвезу!
— В этом нет необходимости! — Анна Степановна быстро пошла к остановке.
Дерляев, впрочем, не отстал — проводил до трамвая, ухитрился даже на прощание поцеловать руку. «Истерик!» — подумала Анна Степановна. Чем-то он ей напомнил бывшего мужа. Мужчины определённо деградировали. Последний раз—полгода назад — ей в театре целовал руку главный режиссёр. Она там была на премьере. Режиссёр был замотан, седые волосы торчали клочьями, он целовал женщинам руки как помешанный.
Вернувшись на работу, Анна Степановна позвонила в горисполком, попросила исключить из повестки вопрос о библиотеке: «У моего заместителя инфаркт, — объяснила она, — он не успел подготовить документы. К тому же в вопросе много неясного. Мы не можем игнорировать требования общественности».
Потом она проверила книгу регистрации входящей документации. Последнее письмо Дерляева там не значилось. Впрочем, скорее всего он писал на вышестоящее начальство. В таком случае письмо могло попросту не спуститься в отдел. Анна Степановна закрыла красную папку, убрала в сейф. Было там и коллективное воззвание в защиту библиотеки деятелей культуры: драматургов, писателей, художников. Многих подписавших Анна Степановна знала. «Отчего мой Федя не подписал? — подумала она. — Он теперь такой общественник… Или внутрисоюзная арена ему тесна?» Недавно она читала в газете статью Фёдора о международном театральном фестивале не то в Роттердаме, не то в Брюгге.
После этого Анна Степановна позвонила в райком, к какому территориально относилась библиотека. Там в парткомиссии работала её знакомая, можно даже сказать, подруга. Анна Степановна попросила прислать ей персональное дело Дерляева.
— Дерляева? — припомнила подруга. — Из библиотеки, что ли? Я на бюро не была, мне рассказывали. Мы-то на комиссии утвердили ему строгий с занесением. А на бюро он себя неправильно повёл. Не только ни в чём не раскаялся, наоборот… Хулиганил, на директора нападал, такое нёс, у всех волосы дыбом встали. Ну и получил. За ним числили неуплату с довольно значительной суммы, но вроде не подтвердилось. Сейчас ревизор считает. Конечно, надо было раньше, но доверились секретарю их парторганизации. Секретарь, кстати, дрянной, угодничает перед директором. Если со взносами уладится, за Дерляевым останется только недисциплинированность. Мы просили его оставить на работе. Директор тоже хорош гусь! На тебя-то как Дерляев вышел?
— Письма пишет насчёт библиотеки. Памятник архитектуры, нельзя, мол, сносить. У меня метро под ней. Метро-то ушло, здание стоит. А раньше наметили сносить. Теперь можно и не сносить, но тогда надо ремонтировать. В общем, тёмное дело.
— Что-то слышала. Там будто бы будет новый микрорайон, небоскрёбы?
— Где небоскрёбы?
— Да на месте нашего Грошевского парка. Или нет?
Нам бы, честно говоря, не хотелось. Приятное место и домик красивый.
— Этим мой заместитель занимался. Сейчас лежит в Ялте с инфарктом, у меня из-за него отпуск срывается, — пожаловалась Анна Степановна. Новый микрорайон, небоскрёбы — это было интересно.
— Чего ж ты мне раньше не позвонила? Я бы сходила на бюро. Он подал апелляцию в горком. Но нам ещё не звонили.
— Позвонят, скажи, что дело у меня.
Положив трубку, Анна Степановна подумала, что всё идёт наперекосяк. В отпуск не поехала. Теперь: библиотека, Дерляев, какие-то письма, личные дела… А ей так хотелось отдохнуть!
— Не хотите с делегацией на Кубу? — спросил секретарь горкома, подписывая приказ. — Там тоже море. А в отпуск осенью?
— У меня путёвка в санаторий.
— Ну, отдыхайте, — сказал он, — вполне может статься, это ваш последний отпуск в Ленинграде.
Анна Степановна знала, что её документы затребовали в Москву, но отнеслась к этому спокойно. Её и раньше прочили на разные должности — как вверх, так и вниз — однако ничего не менялось. На сей раз будто бы опять вверх.
— Да я, Сергей Сергеевич, особенно не рвусь.
— Понятно, — улыбнулся он, — однако слух о вас идёт по всей Руси великой.
И вот — библиотека. Стоит ли влезать, когда сама она на весах? Но жёлтенькое с колоннами здание библиотеки посреди старого парка отчего-то всё время вспоминалось Анне Степановне, и мысль, что его могут разрушить, раздражала сильнее и сильнее.
Утром следующего дня Анна Степановна позвонила начальнику архитектурного управления Апухтину. Это был хитрейший старик, как джинн в бутылку, прячущийся от ответственности и, как джинн же, пускающий бенгальский огонь и дым, когда речь шла о вещах второстепенных или же, наоборот, бесспорных, скажем, о значении Зимнего дворца для города. Тут Апухтин был твёрд и принципиален, как скала: Зимнему дворцу быть!
У Анны Степановны было двойственное к нему отношение. С одной стороны, Апухтин был весьма податлив к вмешательству свыше, вставал навытяжку перед любым начальством. Вроде бы с ним было легко иметь дело. С другой — просачивался, струился сквозь обещания, как песок сквозь пальцы, делал всякий раз не как оговорено, а как самому удобно. Удобнее же всего Апухтину было делать так, чтобы оказываться как бы ни при чём. Анна Степановна не знала: хороший ли архитектор Апухтин, да и архитектор ли вообще? Что построил, спроектировал? Чиновником, вне всяких сомнений, он был ловким.
Апухтин долго охал, ахал, сожалея о несчастье, случившемся с Григорием Петровичем. Расспрашивал с каким-то нездоровым любопытством, потом, вздохнув, как бы невзначай припомнил, что Григорий Петрович, в сущности, молодой человек, моложе его, Апухтина, на целых пятнадцать лет. Анна Степановна знала, что семидесятипятилетний Апухтин маниакально следит за здоровьем, зимой и летом совершает многокилометровые пробежки, но сейчас её это не интересовало. Апухтин — древний, безмятежный дедушка — почему-то всегда был в курсе. Такая странная у него была особенность: собирать, систематизировать, анализировать информацию, предвосхищать перемещения, назначения чиновников, нащупывать скрытые пружины. Тех, кому были интересны его соображения, он подманивал к себе, как голубей крошками. Но лишь когда сам нуждался в человеке. В противном случае вытянуть из него что-либо было невозможно. Иначе не сидел бы на должности столько лет. Анне Степановне иногда казалось, Апухтин сделал ошибку, пойдя в архитекторы. Ему бы работать в другом ведомстве.
— Тут какая-то возня вокруг библиотеки и Грошевского парка, Степан Иваныч, — сказала она. — Сносить, не сносить, письма писателей, академиков. Мне это всё, как снег на голову, оставил Григорий Петрович подарочек. Что там по генплану, Степан Иваныч? Метро там будет в конце пятилетки, вы знаете. Но из-за метро нельзя же всё подряд сносить?
Ответ Апухтина вполне можно было бы занести в учебник, если бы существовал такой учебник: как отвечать, не отвечая. Начал старик с того, что только неделю назад выписался из больницы, поэтому, мол, не совсем в курсе происходящего, во всяком случае, последние решения по этому вопросу — если таковые имели место — ему точно неизвестны. Но он непременно выяснит. Далее, продолжил он, этим делом занимался бывший его заместитель, который недавно перешёл на другую работу. «Ну да, как обычно, концов не ищи!» — подумала Анна Степановна. Но он, Апухтин, как на исповеди выложил Анне Степановне всё, что лично ему известно. Прежде всего Анна Степановна должна твёрдо уяснить: архитектурное управление не собиралось и не собирается покушаться на целостность Грошевского парка и библиотеки! Далее Апухтин произнёс лекцию о том, как надо беречь и охранять природу и памятники архитектуры. Но… когда из-за строительства метро некоторые — старинной постройки — здания в том микрорайоне неожиданно — он подчёркивает, неожиданно! — пришли в негодность, естественно, возник план переустройства, новой застройки микрорайона. «Вы же знаете, как у нас, Анна Степановна, чуть где пустое место — сразу план!» Пока ещё, впрочем, этот план не поступал на рассмотрение и утверждение в управление.