— Плохо, пан мечник, — ответил Кмициц, — да и трудно ждать, чтобы было лучше в столь тревожное время. Много у князя забот и огорчений.
— Надо думать! — уронил Худзинский.
Кмициц минуту поглядел на него, затем снова обратился к мечнику и продолжал:
— Князь, которому всемилостивейший король шведский посулил auxilia, хотел не мешкая двинуться на врага под Вильно и отомстить за еще не остывшее пепелище. Ты, верно, знаешь, груда развалин осталась нынче от Вильно. Семнадцать дней горел город. Рассказывают, одни только ямы подвалов чернеют, из которых все еще тянет гарью…
— Беда! — сказал мечник.
— Да, беда, и уж коли нельзя было отвратить ее, то надо покарать врагов и обратить в такое же пепелище их столицу. И час возмездия был бы уже близок, когда бы не смутьяны, которые, не веря самым достойным намерениям доблестного пана гетмана, окричали его изменником и вместо того, чтобы идти с ним на врага, оказывают ему вооруженное сопротивление. Не диво, что князь, коего бог предназначил для великих свершений, стал слаб здоровьем, — видит он, что злоба людская все новые чинит ему impedimenta[65], из-за которых может погибнуть все предприятие. Лучшие друзья обманули князя, те, на кого он больше всего надеялся, покинули его или предались врагам.
— Сбылось над ним! — сурово произнес мечник.
— Тяжело страждет от этого князь, — продолжал Кмициц. — Я сам слышал, как он говорил: «Знаю, что и достойные люди худо обо мне думают, но почему же не приедут они в Кейданы, почему не скажут открыто в глаза, что они имеют против меня, почему не хотят меня выслушать?»
— Кого же это князь имеет ввиду? — спросил мечник.
— В первую голову тебя, милостивый пан, ибо князь, особо тебя почитая, подозревает, однако, что и ты в стане его недругов…
Мечник стал поспешно гладить свою чуприну; поняв наконец, что разговор принимает неожиданный оборот, он хлопнул в ладоши.
В дверях показался слуга.
— Ты что, не видишь, что темнеет? Света! — крикнул мечник.
— Видит бог, — продолжал Кмициц, — сам я хотел приехать к тебе с повинной, но прибыл нынче по приказу князя, который и сам собрался бы в Биллевичи, да пора неподходящая…
— Слишком много чести! — сказал мечник.
— Не говори так, пан мечник, обыкновенное это дело, что соседи навещают друг друга, да нет у князя минуты свободной, вот он и сказал мне: «Прощенья попроси у Биллевича за то, что сам я не могу приехать, скажи, пусть приезжает ко мне со своей родичкой, да только немедля, потому не знаю я, где буду завтра или послезавтра». Вот и приехал я, пан, звать тебя в гости, очень рад, что вы с панной Александрой в добром здравии; я ее в дверях видел, когда приехал сюда, но только пропала она тотчас, как туман на лугу.
— Да, — подтвердил мечник, — я сам ее послал посмотреть, кто приехал.
— Жду ответа, пан мечник! — сказал Кмициц.
В эту минуту слуга внес светильник и поставил его на стол, и при свечах стало видно, какое растерянное у мечника лицо.
— Большая это честь для меня, — пробормотал он, — да… вот… сейчас не могу… Видишь, пан, гости у меня… Ты уж попроси у князя прощения…
— Ну, гости не помеха, — сказал Кмициц, — они князю уступят.
— У нас самих есть язык, сами можем за себя ответить! — вмешался в разговор Худзинский.
— Не станем ждать, покуда за нас решат дело! — прибавил Довгирд из Племборга.
— Вот видишь, пан мечник, — сказал Кмициц, делая вид, что принимает за чистую монету сердитые слова шляхтичей, — я знал, что они кавалеры политичные. А чтобы их не обидеть, прошу и их от имени князя в Кейданы.
— Слишком много чести! — ответили оба шляхтича. — У нас дела.
Кмициц бросил на них странный взгляд, а потом сказал холодно, точно обращаясь к кому-то постороннему:
— Когда князь просит, отказываться нельзя!
При этих словах шляхтичи вскочили со стульев.
— Стало быть хочешь заставить? — спросил мечник.
— Пан мечник, — с живостью ответил Кмициц, — гости поедут, хотят они этого или не хотят, потому что мне так заблагорассудилось; но с тобою я не хочу прибегать к силе и покорнейше прошу исполнить волю князя. Я на службе и получил приказ привезти тебя; но пока не потеряю всякую надежду уговорить тебя, буду просить сделать это по доброй воле! И клянусь тебе, волос у тебя там с головы не упадет. Князь желает поговорить с тобою и желает, чтобы в это смутное время, когда даже мужики собираются в шайки и грабят с оружием в руках, ты поселился в Кейданах. Вот и весь разговор! Будут тебя там принимать как гостя и друга, даю тебе слово кавалера!
— Я протестую как шляхтич! — сказал мечник. — Закон мне защита!
— И сабли! — крикнули Худзинский и Довгирд.
Кмициц засмеялся, но тут же, нахмурясь, сказал, обращаясь к шляхтичам:
— Спрячьте ваши сабли, не то велю обоих поставить у риги и — пулю в лоб!
Шляхтичи струсили, переглянулись, посмотрели на Кмицица, а мечник крикнул:
— Неслыханное насилие над шляхетской вольностью и привилеями!
— Никакого насилия не будет, коли ты, пан, согласишься по доброй воле, — возразил Кмициц. — И вот тебе доказательство: я оставил в деревне драгун, сюда один приехал, чтобы позвать тебя как соседа к соседу. Не отказывайся же, время нынче такое, что трудно отказ принять во внимание. Сам князь попросит у тебя прощения, и будь уверен, примут тебя как соседа и друга. Ты и то пойми, когда бы дело обстояло иначе, пуля в лоб для меня была бы стократ легче, нежели ехать сюда за тобой. Покуда я жив, волос не упадет у Биллевичей с головы. Подумай, пан, кто я, вспомни пана Гераклиуша, его завещание, и сам рассуди, мог ли князь гетман выбрать меня, когда бы таил умысел против вас?
— Так почему же он прибегает к насилию, почему я должен ехать по принуждению? Как могу я верить ему, коли вся Литва кричит о том, что в Кейданах стонут в неволе достойные граждане?
Кмициц вздохнул с облегчением, по голосу и речам мечника он понял, что тот начинает колебаться.
— Пан мечник! — сказал он, повеселев. — Между добрыми соседями принуждение часто берет initium[66]. Когда ты приказываешь снять у доброго гостя колеса с брички и запираешь кузов в амбаре, разве это не принуждение? Когда заставляешь дорогого гостя пить, хоть вино у него уже носом льется, разве это не принуждение? А ведь тут дело такое, что коли мне и связать тебя придется и везти в Кейданы связанного, с драгунами, так и то для твоей же пользы. Ты только подумай: взбунтовавшиеся солдаты бродят повсюду и творят беззакония, мужики собираются в шайки, приближаются шведские войска, а ты надеешься, что в этом пекле тебе удастся уберечься от беды, что не сегодня, так завтра, не те, так другие не учинят на тебя наезда, не ограбят, не сожгут, не посягнут на твое добро и на тебя самого? Что же, по-твоему, Биллевичи — крепость? Ты что, оборонишься тут? Чего тебе князь желает? Безопасности, ибо только в Кейданах ничто тебе не угрожает, а тут останется княжеский гарнизон, который как зеницу ока будет стеречь твое добро от солдат-своевольников, и коли у тебя хоть одни вилы пропадут, бери все мое добро, пользуйся.
Мечник заходил по комнате.
— Могу ли я верить твоим словам?
— Как Завише! — ответил Кмициц.
В эту минуту в комнату вошла панна Александра. Кмициц стремительно бросился к ней, но, вспомнив о том, что произошло в Кейданах, и увидев холодное ее лицо, замер на месте и только в молчании издали ей поклонился.
Мечник остановился перед нею.
— Придется нам ехать в Кейданы, — сказал он.
— Это зачем? — спросила она.
— Князь гетман просит…
— Покорнейше просит! По-добрососедски! — перебил его Кмициц.
— Да, покорнейше просит! — с горечью продолжал мечник. — Но коль не поедем по доброй воле, так этот кавалер имеет приказ окружить нас драгунами и взять силой.
— Не приведи бог, чтоб до этого дошло дело! — воскликнул Кмициц.
— Ну не говорила ли я тебе, дядя, — сказала мечнику панна Александра, — бежим отсюда подальше, не оставят нас тут в покое. Вот и сбылось!
— Что делать? Что делать? Разве пойдешь против силы! — воскликнул мечник.
— Да, — сказала панна Александра, — но в этот презренный дом мы не должны ехать по доброй воле. Пусть берут нас разбойники, вяжут и везут! Не мы одни будем терпеть преследования, не нас одних настигнет месть изменников; но пусть знают они, что для нас лучше смерть, нежели позор! — Она повернулась тут с выражением крайнего презрения к Кмицицу: — Вяжи нас, пан офицер или пан палач, и с драгунами вези, иначе мы не поедем!
Кровь ударила в лицо Кмицицу, казалось, он вот-вот вспыхнет страшным гневом, однако он совладал с собою.
— Ах, панна Александра! — воскликнул он сдавленным от волнения голосом. Ненавистен я тебе, коль скоро ты хочешь сделать из меня разбойника, изменника и насильника. Пусть бог рассудит, кто из нас прав: я ли, служа гетману, или ты, обращаясь со мной как с собакой. Бог дал тебе красоту, но сердце дал каменное и неукротимое. Ты сама рада помучиться, только бы кому-нибудь причинить еще горшие муки. Никакой меры не знаешь ты, панна Александра, клянусь богом, никакой меры не знаешь, а ни к чему это!
— Правильно девка говорит! — воскликнул мечник, который сразу вдруг набрался храбрости. — Не поедем мы по доброй воле! Бери нас, пан, с драгунами!
Но Кмициц и не смотрел на него, так возмущен он был, так глубоко уязвлен.
— Любо тебе мучить людей, — продолжал он, обращаясь к Оленьке. — И изменником ты меня без суда окричала, не выслушав моих оправданий, не дав мне слова сказать в свою защиту. Что ж, будь по-твоему! Но в Кейданы ты поедешь… по доброй ли воле, против ли воли — все едино! Там обнаружатся мои намерения, там ты узнаешь, справедливо ли меня обидела, там совесть скажет тебе, кто из нас чьим был палачом! Иной мести я не хочу! Бог с тобою, но этой мести я жажду. И ничего больше я от тебя не хочу, потому что гнула ты лук, покуда не сломила его! Змея сидит под твоей красою, как под цветком! Бог с тобой! Бог с тобой!
— Мы не поедем! — еще решительнее повторил мечник.
— Ей-ей, не поедем! — крикнули пан Худзинский из Эйраголы и пан Довгирд из Племборга.
Тут Кмициц повернулся к ним, он был уже страшно бледен, гнев душил его, и зубы щелкали, как в лихорадке.
— Эй, вы! — проговорил он. — Эй, вы! Только попробуйте мне! Конский топот слышен, драгуны мои едут! Попробуй только пикни кто, что не поедет!
И в самом деле за окном слышался топот многих всадников. Все увидели, что спасения нет, а Кмициц сказал:
— Панна! Через пять минут ты будешь в коляске, не то дяденька получит пулю в лоб! — Видно, дикий гнев все больше овладевал им, потому что он крикнул вдруг так, что стекла задребезжали в окнах: — В дорогу!
Но в то же мгновение тихо отворилась дверь из сеней, и чей-то чужой голос спросил:
— А куда это, пан кавалер?
Все окаменели от изумления, и все взоры обратились на дверь, в которой стоял маленький человечек в панцире и с саблей наголо.
Кмициц попятился на шаг, точно увидел приведение.
— Пан… Володыёвский — крикнул он.
— К твоим услугам! — ответил маленький человечек.
И шагнул на средину комнаты; за ним вошли толпой Мирский, Заглоба, оба Скшетуские, Станкевич, Оскерко и Рох Ковальский.
— Ха-ха! — рассмеялся Заглоба. — Казак татарина поймал, ан, на аркан ему попал.
— Кто бы вы ни были, рыцари, — обратился к вошедшим мечник россиенский, — спасите гражданина, которого, вопреки закону, рождению и званию, хотят арестовать и заключить в темницу. Спасите, братья, шляхетскую вольность!
— Не бойся, пан! — ответил ему Володыёвский. — Драгуны этого кавалера уже связаны, и не тебе теперь нужно спасение, а ему.
— А больше всего нужен ему ксендз! — прибавил Заглоба.
— Пан кавалер, — обратился Володыёвский к Кмицицу. — Нет тебе со мною удачи, в другой уже раз стою я на твоей дороге. Не ждал ты меня?
— Нет! — ответил Кмициц. — Я думал, ты в руках князя.
— Ушел я из его рук… И ты знаешь, лежит мой путь туда, на Подляшье. Но довольно об этом. Когда ты первый раз похитил эту панну, я вызвал тебя драться на саблях, верно?
— Да! — ответил Кмициц и невольно поднес к голове руку.
— Теперь дело другое. Тогда ты был просто забияка, а такие среди шляхты часто встречаются; позорное это дело, но не последнее. Сегодня ты недостоин уже того, чтобы честный человек выходил с тобой на поединок.
— Это почему же? — спросил Кмициц. И поднял гордую голову, и устремил на Володыёвского взор.
— Потому что ты изменник и отступник, — ответил Володыёвский, — потому что ты, как палач, вырезал честных солдат, которые выступили на защиту отчизны, потому что по вашей вине несчастная страна стонет под новым игом! Короче говоря: выбирай смерть, ибо, видит бог, пришел твой смертный час.
— По какому праву вы хотите судить меня и казнить? — спросил Кмициц.
— Э, пан, — прервал его сурово Заглоба, — чем нас о праве спрашивать, читай лучше молитву. А коли есть у тебя что сказать в свою защиту, говори скорее, потому живой души не найдешь, которая бы за тебя заступилась. Слыхал я, заступилась однажды за тебя эта вот панна, умолила пана Володыёвского, чтобы отпустил тебя, но после того, что ты теперь совершил, верно, и она за тебя не заступится.
Все взоры невольно обратились на панну Биллевич, лицо которой в эту минуту было как каменное. Она стояла неподвижно, потупя взор, холодная, спокойная, но не сделала ни шагу, не сказала ни слова.
Тишину нарушил голос Кмицица:
— Я у этой панны не прошу защиты!
Панна Александра молчала.
— Сюда! — крикнул Володыёвский, повернувшись к двери.
Раздались тяжелые шаги, которым мрачно вторил звон шпор, и шесть человек солдат с Юзвой Бутрымом во главе вошли в покой.
— Взять его! — скомандовал Володыёвский. — Вывести за деревню, и пулю в лоб!
Тяжелая рука Бутрыма сжала ворот Кмицица, за нею две другие сделали то же.
— Вели отпустить. Нечего тащить меня, как собаку! — сказал пан Анджей Володыёвскому. — Я сам пойду.
Маленький рыцарь кивнул солдатам, те тотчас отпустили пана Анджея, но окружили его; он вышел спокойно, не говоря никому ни слова, шепча только про себя молитву.
Панна Александра тоже вышла в противоположную дверь, ведущую в дальние покои. Она прошла один покой, другой, вытягивая перед собою в темноте руки; и вдруг голова у нее закружилась, дыхание стеснилось в груди, и она замертво повалилась на пол.
А в первом покое некоторое время царило немое молчание; тишину прервал наконец мечник россиенский.
— Ужели нет для него пощады? — спросил он.
— Жаль мне его! — ответил Заглоба. — Решительно пошел он на смерть!
— Он расстрелял человек двадцать хорунжих из моей хоругви, — вмешался Мирский, — кроме тех, которых уложил в бою.
— И из моей! — прибавил Станкевич. — А людей Невяровского всех изрубил до последнего.
— Наверно, Радзивилл ему приказал, — сказал Заглоба.
— Вы навлечете на меня месть Радзивилла! — заметил мечник.
— Тебе, пан, надо бежать. Мы едем на Подляшье, там против изменников поднялись хоругви, вот вы и собирайтесь сейчас с нами. Другого выхода нет. Вы можете укрыться в Беловежской пуще, где живет родич пана Скшетуского, королевский ловчий. Там вас никто не найдет.
— Но пропадет мое добро.
— Речь Посполитая все тебе воротит.
— Пан Михал, — сказал вдруг Заглоба, — пойду-ка я взгляну, не было ли у этого несчастного каких-нибудь приказов гетмана. Помните, что я нашел у Роха Ковальского?
— Скачи, пан, на коне. Время еще есть, а то потом бумаги будут в крови. Я нарочно велел вывести его за деревню, чтобы панна не испугалась треска мушкетов, — женщины народ нежный, пугливый.
Заглоба вышел, и через минуту послышался топот коня, на котором он ускакал.
— А что делает твоя родичка? — обратился к мечнику Володыёвский.
— Молится, наверно, за душу, которая предстает судилищу Христову…
— Вечная память ему! — сказал Ян Скшетуский. — Не служи он по доброй воле Радзивиллу, я бы первый за него заступился; мог же он хоть душу не продавать Радзивиллу, если уж не хотел встать на защиту отчизны.
— Да! — произнес Володыёвский.
— Виноват он и заслужил свою участь! — сказал Станислав Скшетуский. — Но лучше бы на его месте был Радзивилл или Опалинский! Ох, уж этот мне Опалинский!
— Велика его вина, — вмешался в разговор Оскерко, — и лучшее тому доказательство, что даже у девушки, которая была его невестой, слова для него не нашлось. Видел я, как она терзалась, а ведь молчала, да и как же заступаться за изменника?!
— А любила она его когда-то всем сердцем, я это знаю! — заметил мечник. — Позвольте мне пойти посмотреть, что с нею, тяжкое это испытание для девушки.
— Собирайся, пан, в дорогу! — крикнул маленький рыцарь. — Как только лошади отдохнут, мы тотчас тронемся в путь. Слишком близко отсюда Кейданы, а Радзивилл уже, наверно, туда вернулся.
— Ладно! — сказал шляхтич. И вышел из покоя.
Через минуту раздался его пронзительный крик. Рыцари бросились на его голос, не понимая, что могло случиться, прибежали слуги со свечами; все они увидели мечника с Оленькой на руках, которую он нашел лежащей без памяти на полу.
Володыёвский подбежал, чтобы помочь старику, и они вдвоем уложили девушку, не подававшую признаков жизни, на софу. Стали приводить в чувство. Прибежала старая ключница с сердечными каплями, и девушка открыла наконец глаза.
— Вам тут делать нечего, — сказала рыцарям старуха. — Ступайте в тот покой, а мы уж тут сами справимся.
Мечник увел гостей.
— Лучше бы этого не было, — говорил обеспокоенный хозяин. — Вы могли забрать с собой этого несчастного и пристрелить его не у меня, а где-нибудь по дороге. Как же теперь ехать, как бежать, когда девушка еле жива? Того и гляди совсем расхворается.
— Так уж оно сталось, — сказал Володыёвский. — Усадим панну в карету, потому что бежать вам надо непременно, ведь месть Радзивилла никого не щадит.