Спросить бы у Леона прямо: надолго они здесь? Куда едут? Зачем? От кого бегут, ведь бегут же, ясно. Не ответит, это тоже ясно. Наслаждаемся жизнью по мере возможностей, сейчас отдохнем и подумаем, что дальше делать.
Леон хлебал из жестяной банки. Варево пахло субпродуктами, печенью, остро и вкусно. На прутике над костром шипели грибы с красными шляпками, исходили паром и соком.
— Вы чего, народ! — Вадим схватил мухоморы. — Это же поганки!
— Сам ты поганка! — хихикнул водитель. — Мы же их выпарили! Вся дрянь вышла!
Вадим размахнулся и зашвырнул отраву подальше в кусты. Водитель покрутил пальцем у виска. Сандра поднялась и отправилась на поиски выброшенных грибов. Леон, не отрываясь, ел.
Водитель протянул Вадиму лепешку:
— Держи, Дизайнер. Пожри, чтобы, значит, было чем блевать! Только учти, я тобою машинку вытру, если ты ее испачкаешь!
— Спасибо. Меня Вадим зовут, вообще-то.
— А меня — Мишка, ну, или Ходок, а почему Ходок, я тебе не скажу! — и заржал, жердина костлявая!
Вадим жевал лепешку. Есть не хотелось. Это Леон где-то шлялся, а они с Сандрой отдыхали. Сандра вернулась, принесла грибы и принялась задумчиво обгрызать их с палочки. Деликатес, надо думать. Настроение, несмотря на грубость водителя, пофигистическую ненависть Леона и равнодушие Сандры, было нормальным. Все-таки тут лес — разруха, вонь и грязь на психику не давили.
Не мешало бы сходить в кусты перед дорожкой. «Застольный» разговор не клеился, а сколько еще ехать — хрен его знает. Вадим поднялся.
— Иди с ним, — велел Леон Ходоку. — Чтобы не сгинул. Отвечаешь головой.
Ходок, стеная, отставил свою жестянку, поддернул штаны. Выглядел он как живая иллюстрация к киберпанку: драный камуфляж, разгрузка, портупея, еще и шлемофон. И улыбка. Это надо же так ощериться! С таким умением родиться надо, не научишься ведь.
Стоило отойти от дороги на пять шагов — и очарование леса улетучилось.
Вонючий репеллент отпугивал комаров, но гнуса были тучи — рябило в глазах, как перед обмороком. Ноги утопали в почве. Вадим пригляделся и понял, что идет не по траве и не по прелой листве, а по мху. Слева зеленела полянка ненормально крупной кислицы. В метре от опушки начинался бурелом — здесь в братской могиле гнили десятки деревьев. Вадим задрал голову: на фоне серого неба качались верхушки елей.
— Ураган был? — спросил он у Ходока.
— Ураган? А, это бывает. Вот сухостой и валит, ага. Даже ели иногда валит… Тут вообще место гнилое, сплошные болота. Грибов много, ага. Толку? Пока наберешь ведро, или гнус сожрет, или дрянь какая из леса вылезет да набросится! Лучше туда не соваться. А-акеюшки?
Вадим созерцал.
Если с гибелью Москвы еще можно смириться, найти в ней свою эстетику, посмеяться грустно, то здесь на человека обрушивалась вся боль изуродованного войной мира. Это не подмосковный лес, обжитой, загаженный человеком. Это джунгли неизвестной планеты, воняющие серой, гнилью, ржавчиной.
— Ты ссать-то будешь, Дизайнер? — миролюбиво поинтересовался Ходок. — Что встал? Леса не видел?
— Такого — нет.
— Вот ты даешь! — В голосе его слышалось восхищение. — Ты что, из совсем диких мест?
Вадим хотел ответить, что дальше Москвы никогда нигде не был, но вспомнил «легенду» и промолчал. Что-то завопило в лесу, Ходок напрягся, руку на поясную кобуру положил. Пришлось отложить знакомство с природой до лучших времен, сделать свои дела и быстро вернуться к костру.
Леон, казалось, не слышал крика. Сандра поглядывала на уголовника с беспокойством.
Милашка
Когда психованный барон закрыл дверь, Милашка забегал по бункеру, снимая напряжение. Вот ведь живут эти бароны! Сыто, чисто… Картинки вон, по стенам развешивают. А шмотки какие! Милашка погладил мягкие джинсы, потянул за штанину. Вот бы узнать, где достал.
Милашка был не лишен логики, иначе не выжил бы, опустился, сторчался и умер под забором, как множество его знакомых. Поэтому в доброту барона не поверил ни на минуту. Машинку подарил? Одел-обул? Что-то ему нужно, этому психу. А если вернется, изобьет, изуродует?
Машинка стоила риска. Ничего подобного Милашка в жизни не видел… Лунарская техника, не иначе. Так что же, барон психованный — лунарь? Нет, его звали Леон, Милашка слышал о нем всякие ужасы. Он рабами занимался и за деньги баронам задницы прикрывал. Боевик, в общем.
Милашка рухнул на диван, заложил руки за голову. Эх, найти бы себе папика побогаче. Чтобы ценил, чтобы берег! Вот если бы Леон… Нет, он не по мальчикам, это точно. Значит, у него может и ум за разум зайти, видел Милашка такого один раз, по молодости, еле жив остался.
Тогда мама умерла. Мама была лучевая, в молодости куда-то занесло ее… Удивительно, что она долго протянула! Мама умерла, и Милашка остался один. Он тогда был пугливый, ото всех шарахался. И один барон его подцепил в «Тоске», где Милашка пропивал последнюю мамину шмотку. Добренький такой барон. Это потом оказалось: барон всю жизнь держался, все девок портил, детей настрогал. А Милашке хотелось тепла, ласки и поддержки. Как-то он так себя повел…
Милашка заворочался: вспоминать было страшно и стыдно до сих пор. Но никуда не деться, нечем отвлечься здесь, под землей.
В общем, пришли они домой к Милашке. Барон вроде подкатывать начал. Милашка сразу просек, что от него можно и материальную помощь получить, не то что от тогдашнего дружка, Косого, который погуляет и бросит!
Он чайку заварил, слушает, как барон на детей жалуется, а сам придвигается, то коленкой коснется, то рукой. Барон глаза выпучил, побагровел, дышит с трудом: и надо бы от себя наглеца отогнать, а хочется, ох как хочется! И не выдержал, понятно, не выдержал.
Поначалу неплохо было. Милашка разыграл невинность и страсть, барон увлекся… А потом бить начал. Вскочил, ногами охаживает, орет что-то, себя не помня, хер торчит, глаза выкатились… Счастье у человека. Нашел себя. До смерти не забил — и то хорошо. Ребро сломал, сука. Сутки у Милашки дома проторчал. Изобьет, оттрахает и снова лупит. Милашка его удушил бы ночью, но барон подстраховался, связал. Потом дома выпивка кончилась и жратва, а у барона кончился стояк.
Он Милашку к стулу прикрутил и свалил куда-то. По щеке напоследок потрепал. Милашка сидел, ревел от боли и страха и с жизнью прощался. Понятно, все мы сдохнем, но вот так, на стуле, голышом, в синяках и с жопой растраханной…
Спас Косой. Мимо шел, решил, наверное, пару эс-граммов стрельнуть, ключи от базы у Косого были. Заглянул к другу — и офонарел. Ну, Косой в тот раз доказал, что не совсем говно: отвязал, к врачу отволок, даже дури отсыпал. А барон тот не вернулся. Он на воздухе прочухался, осознал, значит, что творит, и в реку кинулся. И не выплыл.
Это уже потом рассказали, мол, прикинь, Милашка, как у людей ум за разум заходит: реальный был мужик, детей куча, баб! А пошел — и с моста кинулся. И ведь куча народу видела (компания в «Тоску» шла). Стоял, на реку смотрел… Буль! И нет его. В реку иногда такое заплывает, что уже и не вынырнешь.
Надо быть настороже. Если хозяин этой норы никогда с мальчиками ничего не делал, лучше не рисковать. Да и вообще. Вот где мозги были? Ну его, эту машинку… Милашка погладил хромированный руль. Красивая. Изящная. Сесть бы на нее… Что-то было связано с этой машинкой и со шмотьем. Милашка напрягся, пытаясь вспомнить. Неприятности? Нет. Удивление? Да, удивление. Охранник у входа рассказывал про «лунарскую штучку», на которой он, Милашка, ездил. И клиент один рассказывал, что видел его с девицей. И сам он, вот балда, видел же двойника!
Влип! Вляпался!
Милашка забегал по бункеру с удвоенной силой. Значит, это вещи его двойника. И машинка. А сам-то двойник где? То-то и оно! Сгинул! Его барон уже прикончил, теперь прикончит Милашку. Это маньяк. Псих. Урод!
Надо выбираться, надо убегать отсюда, а на Леона этого Мэтту нажаловаться. Милашка проверил дверь — заперта. Нашел вторую — тоже заперта. Запас воды, еды имеется. Тюрьма. Все, пропал.
Милашка попробовал завести машинку, чтобы выбить ею дверь — лучше входную, но можно и вторую, ведущую, как он подозревал, дальше в московские подземелья. Но то ли в машинке не было топлива, то ли она управлялась иначе — ничего не получилось. И все же Милашка не прекращал пытаться, работа отвлекала, отгоняла призрак доброго барона, красного, потного, со стоящим хером.
Бесполезно. Милашка заставил себя поесть. Выпил воды. Он надеялся, что сумеет заболтать Леона, когда тот придет. А потом — оглушить, убежать? Он будет готов, он не даст убить себя так просто. Пусть он жил в грязи, но никому не позволит отнять у себя право на чистую смерть!
В дверь ударили. Милашка схватил бутылку с водой и отбил донышко о край стола. Он умел драться. Плохо, но отчаянно. И сейчас был опасен. За дверью завозились, донеслись голоса. От страха живот скрутило судорогой. Что это? Кто это? Понятное дело, не барон — у него ключи. Блеснула надежда: а вдруг помогут? Что-то зажужжало, на двери появилась розовая полоса, похожая на рубец. Удлиняясь, полоса заискрила.
В дверь ударили. Милашка схватил бутылку с водой и отбил донышко о край стола. Он умел драться. Плохо, но отчаянно. И сейчас был опасен. За дверью завозились, донеслись голоса. От страха живот скрутило судорогой. Что это? Кто это? Понятное дело, не барон — у него ключи. Блеснула надежда: а вдруг помогут? Что-то зажужжало, на двери появилась розовая полоса, похожая на рубец. Удлиняясь, полоса заискрила.
Милашку парализовало. Бежать? Некуда. Прятаться? Да, пока не поздно. Он заметался по комнате, попытался забиться под кровать — не влез, поднял тряпку, которой была укрыта чудо-машина и, замотавшись, лег за книгами.
Лязгнул металл — в помещение вошли. Кровь гулко пульсировала в висках, но сквозь ритмичные удары донеслось:
— Он должен быть здесь. Проверьте каждую щель.
О ком это? О бароне или… Ткань потянули. Милашка вжался в пол, зажмурился.
— Опачки! Да вот же он!
Над Милашкой нависали лунарские солдаты. Трое. В защитных костюмах, в шлемах, вооруженные.
— Этот? — спросил один из лунарей.
— Этот. Приметы совпадают, фото совпадает. И машина его.
— Пойдешь с нами. Как тебя зовут?
— Нет! — Милашка отступил к стене. — Вы спутали! Вам не я нужен! Это — не мои вещи, меня заставили, меня убить хотели, отпустите меня! Добрые господа, я местный! Я на Гоголевском живу!
— Заткнись. Иди с нами. — Один из лунарей отцепил от пояса наручники и шагнул к Милашке.
Он отчаянно заверещал:
— Не я! Вам нужен не я!
Лунарь не стал его бить. Люди никогда не бьют быдло, не пачкают руки. Он просто повернул Милашку спиной к себе, защелкнул наручники на запястьях и вывел из бункера.
Солнечный свет ослепил Милашку. Слезы катились градом, но он ничего не мог с собой поделать. У дома ждал БТР лунарей, сторожило его еще четверо — все в брониках и шлемах, с автоматами. «Зато увижу Лунарню, — подумал Милашка, — там разберутся, отпустят меня. Или вообще вид на жительство дадут». Он успокаивал сам себя, пока его заводили внутрь, пока везли — двое лунарей остались в бункере.
Его выгрузили среди небоскребов. Милашка задрал голову, рот разинул, но долго ему любоваться не дали, поволокли ярко освещенными коридорами, завели в крохотную комнатку с кнопками на стене, дверцы комнатки закрылись, пол и стены задрожали, донесся гул. Милашка от страха присел и заскулил.
— Не бойся, это лифт. Мы поднимаемся вверх. Просто кабина для подъема, — снизошел сопровождающий. И обратился ко второму. — Дикий он. Совсем как быдло.
— Ничего, там разберутся.
— Понятно, что разберутся… Все равно странно. Такая техническая оснащенность — и лифта испугался.
— Может, у них лифты другие?
Милашка не решился отстаивать свою точку зрения, не стал возражать. «Там разберутся» — и хорошо.
«Там» оказалось светлым кабинетом, а уж вид из окна… У Милашки сразу закружилась голова, ноги подкосились. За столом сидел лунарь с оттопыренными мясистыми ушами. Отражая свет лампы, пуговицы на его синем костюме пускали лучики. Перед лунарем стоял прозрачный сосуд с водой, приборы непонятного назначения.
— Присаживайся. — Лунарь отодвинул в сторону стопку бумаг.
Сопровождающие остались у дверей, и Милашка понял, что обращаются к нему. Сняли наручники — затекшие руки повисли плетьми. Милашка, отводя взгляд от окна, засеменил к столу, устроился в мягком кресле. Вот это — жизнь! Чистая, прекрасная жизнь! Лунарь отхлебнул чай из тонкой, изящной чашки. Напиток благоухал, лунарь благоухал, кресло скрипело под его задницей.
— Тебе удобно? Извини за доставленные неудобства. Не бойся, мы не враги. Конечно, в нижнем городе, среди быдла, тебе пришлось нелегко. Но теперь-то ты у друзей! Мы окажем тебе любую помощь, доктор тебя обязательно осмотрит. Ты голоден? Хочешь отдохнуть, принять ванну?
И Милашка решил притворяться до конца. Его двойник что-то нес про другой мир, но бедолагу пришил Леон. Пусть после смерти послужит благому делу!
— Да, было бы неплохо, — мяукнул Милашка.
— Но сначала расскажи о себе. Хотя бы в двух словах. Чаю?
Солдат поставил перед Милашкой чашку. Руки слушались плохо, Милашка ладонями обхватил ее, поднес к лицу, вдохнул аромат и прикрыл глаза…
— Как тебя зовут? Откуда ты?
Что там говорил этот блаженный?
— Меня зовут Вадим Вечорин, я родился в Москве, но в другой Москве, чистой…
Глаза у лунаря загорелись. Он подался вперед. Милашка постарался улыбнуться открыто.
— Извини, но я очень устал. Последние дни… — Он закатил глаза.
— Да-да, конечно.
Дверь кабинета распахнулась без стука, вбежал еще один лунарь в синей форме. Лицо у лунаря было перекошенное. Заметил Вадима, вздохнул, кинулся к тому, что за столом.
— Вот, Борис Юрьевич, посмотрите… Вадик Милашка, гомосексуальная проститутка… Двойник…
Борис Юрьевич взял протянутый ему лист. Посмотрел на Милашку. На лист. На Милашку.
— А вдруг…
— По достоверным источникам, Пришлый скрылся из города. Сейчас допрашиваем свидетелей. Это, — он небрежно указал на Милашку, — обычная проститутка из быдла!
— Тьфу ты. Увести! — Огромные уши Бориса Юрьевича побагровели, он больше не глядел на Милашку, Милашка перестал для него существовать.
— А куда его, товарищ подполковник? Отпустить?
— Отпустить? Чтобы он всем про Пришлого рассказал? В реку его.
Лунари — гуманисты, Милашка знал это точно. Они никогда не убивают людей. Быдло из нижнего города — не люди.
6. Свадьба Бора
Легче не стало. На большей части дороги сохранился пусть вздыбившийся и разбитый, но все-таки асфальт. Местами попадались ровные участки, и тряска прекращалась — Вадим переводил дыхание. Но лепешку, съеденную на привале, он припоминал часто, как и обещание Ходока вытереть им заблеванный пол, буде случится неприятность.
Приехали, вывалились. Даже у Леона лицо стало землисто-серым, а Сандра тут же отковыляла в сторону. Ее стошнило. Вадим сел на землю и огляделся.
Деревня! Дома неровным кругом обступили «центральную площадь», единственная немощеная улочка вела к лесу и заканчивалась воротами. Деревню окружал частокол. У ворот сидели на скамейке вооруженные караульные. В палисадниках покачивались цветы, дворы были огорожены кривым штакетником.
Свежий ветер шелестел сосновыми иголками, поскрипывал ветвями. В воздухе плыли шлейфы запахов: хвоя, примятая трава, древесная смола, сдоба и жареное мясо. Если не открывать глаз, можно представить, что ты дома, на шашлыках с друзьями. Полчаса езды на электричке — и здравствуй, Москва!
На «центральной площади» — вытоптанном до глины лугу — стояли накрытые столы, за которыми восседали аборигены. Сейчас они замерли на своих местах, только трое забулдыг пели обнявшись… Да еще годовалый карапуз в ближайшей луже лупил по голове сверстника. Сотня или полторы жильцов, вот и вся деревня. В центре «площади» высилось что-то вроде шатра.
— Это что еще? — Сандра подошла к Леону, вытирая рот.
— Сейчас узнаем.
Истошно, будто ему сворачивали шею, закукарекал петух.
Местные, раззявив беззубые рты, таращились на незваных гостей, еще не решив, приветствовать их или спасаться бегством. Кто-то шустро уползал на четырех костях. Ревел басом ребенок.
— Да это ж Леон! — пьяным голосом завопил мужик с бородой, похожей на паклю.
И началось. Повскакивали, рванули навстречу. Пока Леон пожимал руки столпившимся вокруг него аборигенам, Вадим привалился к заляпанному грязью БТР и судорожно вздохнул. Сандра села на корточки рядом.
— Ты их знаешь? — спросил он.
— Не, я тут впервые. Мутики… Они обычно мирные, зашуганные.
Вот на фига они сюда приперлись? Что им тут надо? Искать, откуда «провалился» дезертир Андрюшка?
Как бы то ни было, нужно брать себя в руки и функционировать. Налаживать контакты с местным населением, выяснять, что за праздник. Если повезет, присоединиться, телочку снять.
Вадим закрутил головой, высматривая средство релаксации и…
…свят, свят, свят! Ну и рожи! Кто кривой, кто косой… у бабищи вон — пасть будто разорвана, рот не закрывается и шеи нет. Головогрудь. Вместо второго подбородка — сиськи! А вон хлопает и притопывает парнишка… Вадим отвернулся. Правая половина туловища — сплошной ожоговый рубец, и вместо руки — щупальце. Рука как щупальце. Бля-а, вместо второй тоже… мацальце! Да музей уродов баснословные бабки отдал бы за один такой экземпляр! Или вон дядька поперек себя шире. Бочка на ножках. И не жирный ведь, это его так расплющило, словно, когда он был маленький, его надули, вставив в зад соломинку. Горожане — красавцы в сравнении с этими образинами!
Местный забулдыга, спавший рожей в тарелке, поднял харю… синий. Сине-фиолетовый. Старина Босх знал толк в извращениях, но природа его переплюнула.