— Что жрать-то будем? — спросил Вадим.
Девушка пожала плечами:
— Если бы был огонь, набили бы жаб… или крыс. Леон, что у нас сейчас в лесу съедобного?
— Земляника, черника, грибы.
— Но грибы надо жарить!
— Ты шо, не все, — зазвучал Ходок. — Есть гриб, оранжевый такой, молочай называется. Его сырым едят. Помню, в детстве только ими и спасался. Иначе дуба дал бы. Правда, срачка потом… но это мелочи.
— Значит, Миха идет за грибами, — резюмировал Леон.
— Я — по землянику, — вызвался Вадим, он с детства помнил, сколько в черничнике комаров.
— Сандра, не отходи от него далеко. Вдруг потеряется, — проговорил Леон, вынул нож из ботинка, снял рубаху и отрезал оба рукава.
Внутри будто щелкнула пружина. Несколько дней ее сжимали, сжимали, и вдруг — р-раз! И Вадим сорвался. Он не кричал и не брызгал слюной, приблизился к Леону и бросил ему в лицо:
— Слушай, мне надоело. Да, я не умею стрелять в живых людей. У нас это никому не нужный скил, я вряд ли двадцать раз подтянусь на перекладине… Но не надо относиться ко мне как к имбецилу! Кто такой имбецил, понятно?
— Растешь, а я думал, ты безнадежен, — Леон улыбнулся — второй раз по-человечески, — выдержал паузу и сказал: — Имбецил — средняя степень олигофрении.
Вот уж чего Вадим не ожидал от Леона, так это познаний в области психиатрии… Или не психиатрии… Что там дебилов изучает? Пару секунд простояв истуканом, он вернул отвисшую челюсть на место.
— Умственная отсталость, она же олигофрения, имеет три формы: дебил, имбецил и идиот, — Леон усмехнулся. — Видел у меня дома книги? Неужели ты думал, что я ими печку растапливаю?
— Извини, — зачем-то пробормотал Вадим и обратился к Сандре: — Идем?
Некоторое время не попадалась ни черника, ни земляника. Молчание нарушил Вадим:
— Скажи-ка, Сандра, Леон тоже из лунарей?
— Не, он из быдла. Причем с самых низов.
— Как же он… Бывает же!
— Бывает. В любом мире, чтобы хоть чего-то добиться, надо шевелить не только мышцами, но и извилинами… Смотри!
Из-под корней кряжистой ели вытекал ручеек и зарывался в мох. Вадим сглотнул вязкую слюну.
— А можно?
— А есть выход? — Сандра присела, горстями зачерпнула воду, напилась, умылась.
Вадим упал на колени. Пил он громко и жадно. Холодная, свежая, с привкусом травы! Утолив жажду, вытер рот, огляделся: Сандра нашла черничник и уже собирала ягоды, отмахиваясь от гнуса. Одну ягоду в рот, другую — в ладонь. Вадим решил ей помочь, потянулся к чернике и замер. Невольно вспомнился анекдот про кабачки, которые оказались мичуринскими огурцами. Ягоды были чуть мельче вишни. Из глубин памяти всплыло слово «полиплоид». Безобидная мутация. Неопасная. Почти все культурные сорта — полиплоиды.
— Ты чего? — удивилась Сандра.
— У нас она помельче…
— Да ладно тебе.
Некоторое время молча жевали. На вкус — черника черникой, сладкая, спелая. Ладони и пальцы становятся иссиня-черными.
— Пойдем, что ли? — спросила Сандра. — Хватит, а то обожремся, живот разболится.
Вадим отправил пригоршню черники в рот.
— А они?
— Они взрослые мальчики, сами о себе позаботятся.
«Взрослых мальчиков» на месте не было. Вадим растянулся на траве и подставил лицо солнечным лучам. Сандра села рядом, поджав ноги. Не прошло минуты, и на поляну выскочил Ходок. Добычу он нес за пазухой, и было ее, судя по размерам его псевдогруди, достаточно.
— Во-от! — Он вывалил на траву ярко-кирпичные грибы несъедобного вида, выбрал самый красивый и сожрал.
Сандра отнеслась к грибам с подозрением, повертела в руках самый маленький, отломила кусок и отправила в рот. Прожевала, облизнулась и сказала:
— А ничего! Живем!
Настала очередь Вадима. Поганка пахла орехами, грибом и хвоей. Хрустела на зубах. Лишь бы плохо потом не стало. Грибы ведь впитывают всю гадость. Если почва заражена, то и гриб заражен.
Из мира грез его вырвал голос Леона:
— Привал окончен. Уже полдня прошло. Надо решать, что делать дальше. Не хотелось бы ночевать под открытым небом.
— Да, — оживился Ходок. — И без оружия опасно, тут полно хищников. Надо бы вернуться и земельников грабануть.
Сандра глянула на него как на придурка.
— А лунарей ты грабануть не хочешь?
Вадим попытался рассуждать:
— С одной стороны, опасно двигаться дальше, с другой… Постойте, вот мы идем на юг. А если взять западнее, там должна быть дорога и деревни, где можно чем-нибудь разжиться.
— Будь я командиром лунарей, я взяла бы под присмотр именно ближайшие дороги. И не стоит забывать, что за нами идут или, скорее всего, едут. Идут они, скорее всего, оттуда. — Она махнула на север. — Значит, держимся реки и дальше. Дорога там будет, и не одна, и должны попадаться села. Чем дальше на юг, тем хуже условия и сильнее фонит. — Сандра вздохнула. — Короче, ищем, где бы переночевать.
— У кого-нибудь есть соображения? — поинтересовался Леон, выдержал паузу. — Я так и думал.
Без вещмешков было проще. Забыв об осторожности, то и дело останавливались то у земляничной поляны, то возле черничника. Если раньше вперед гнал адреналин, то сейчас он иссяк. Осталась инерция. Надо, потому что надо — не самый лучший мотиватор.
Солнце зацепилось за макушки елей и начало медленно скатываться к горизонту. Потянуло сыростью. Вадим неудачно наступил на камень, глянул под ноги: да это же кусок кирпича с остатками раствора! Замшелый, почерневший, но — кирпич! Он сковырнул мох, носком копнул грунт: щебень, обломки кафельной плитки, битые стекла…
— Тут была мусорка! — воскликнул он и протянул находку Сандре. — Значит, рядом кто-то жил!
— За пятьдесят лет дома могли разрушиться до фундамента, — сказал Леон.
— Война началась в шестидесятых? — уточнил Вадим.
— Нет. Осенью восемьдесят четвертого, — отмахнулся Леон и зашагал в чащу.
— Не понял, а… прошло двадцать шесть лет? — растерянно пролепетал Вадим, с надеждой глядя на Сандру.
— Пятьдесят, — проговорила она и устремилась за Леоном.
— Не понял… А год-то какой сейчас?
— Тридцать четвертый! — сказал Ходок с сочувствием.
— Эй, народ, скорее сюда! — крикнула Сандра.
Ходок ломанулся в молодой сосняк, Вадим — следом. Да, люди здесь действительно жили. Длинное двухэтажное здание едва просматривалось за порослью невысоких сосен. Асфальт вздыбился, выпуская на волю упрямую траву. Кое-где из трещин тянулись к небу ростки деревьев.
Вадим пробрался к дому. Оказалось, что крыши почти не было — лист шифера справа, лист посередине и сосновые ветки, укрытые хвоей. У стены под слоем перегноя просматривались осколки — когда рамы сгнили, стекла выпали и разбились. От входной двери не осталось даже воспоминаний. Вадим зашел в подъезд: типичное административное здание. Или общежитие? Штукатурка отвалилась, обнажив кирпичи. Вадим тронул ногой поганки, угнездившиеся на остатках межкомнатных дверей, — доски рассыпались в прах. Наверное, двери сняли в охоте за металлическими петлями.
Появилась Сандра, прошлась по коридору, деловито осматривая комнаты, поравнялась с Вадимом.
— Интересно, что это было?
— Не знаю, — отмахнулась она. — Ночевать нам по-прежнему негде, уходим.
Зрелище ее не впечатлило. Для нее это — проза жизни.
За домом располагалась более-менее сохранившаяся бетонированная площадка, исполосованная жилами вздувшихся корней. Заканчивалась она останками ангара, сколоченного из железобетонных плит. Сталкеры знали, из чего состоит железобетон, и пытались разбить плиты, чтобы добыть арматуру, но разочаровались, такой она была тонкой и ржавой.
На одной из плит сохранился рисунок… Волк с Зайцем из «Ну, погоди!». Оба делают зарядку, на зайце красуется пионерский галстук.
Вот полусгнившая деревянная беседка, дальше — десятки бетонных ножек, оставшихся от скамеек. Да это же стадион! Естественно, не сохранились ни железные столбы, ни заградительная сетка. Зато почти уцелела скульптура олимпийского мишки, машущего призракам зрителей.
В восемь лет Вадима отправили в лагерь, где был такой же мишка. Союз уже развалился, а Мишка остался, и статуи Ильича, и лозунги на стенах. Кормили плохо, шел девяносто четвертый год. Воспоминания ожили, и он увидел детей, болеющих за свою команду, разгоряченных футболистов… Лето. И вдруг — раз… Воображение нарисовало, как вдалеке вспучивается серовато-лиловое облако, разворачивает шапку…
Вадим вздрогнул — кто-то дышал в затылок. Сандра.
— Не отставай!
Второе здание сзади походило на кита, выброшенного на берег, а с торца — на типовую двухэтажную столовую, построенную с размахом, характерным для шестидесятых. Леон вошел внутрь первым и присвистнул. Его удивила чудом уцелевшая лестница, ведущая на второй этаж, и штукатурка со светлой кафельной плиткой. На крашенных эмалью стенах кое-где проглядывали потускневшие бабочки.
Пробираясь к окну, Вадим переступил через пластиковые крышки столов, через осколки тарелок и стаканов и вдруг остолбенел: из-за колонны тянулись ноги в камуфляжных штанах. Да это покойник! Истлевшая шапка съехала на глазницы, майка повисла лохмотьями. Там, где покойник разводил костер, уже успели вырасти маленькие сталагмиты. Вадим задрал голову и увидел клочок неба.
— Тут жмур, — сказал он, пытаясь придать голосу бодрость.
— Мужики, трупак! — крикнула подоспевшая Сандра.
Леон не отреагировал, он осматривал кухню. А вот Ходок быстренько обыскал его карманы и разочарованно покачал головой.
— И зачем? Не противно? — с укоризной сказал Вадим.
— А че, вдруг завалялось че-нить.
— Идиот. — Сандра постучала себя по лбу. — Ботинки с него сняли, а карманы, по-твоему, не обыскали?
— Да че ты, всяко в жизни бывает.
Из кухни донесся голос Леона:
— Остаемся здесь.
По просьбам общественности труп был выброшен из окна.
Ночевать решили в кухне. Расчистили пол, сгребли в кучу отвалившуюся штукатурку; гнилой линолеум застелили травой и сосновыми ветками. Леон наломал молодых деревьев и сделал из них подобия копий.
— Пойдем за ягодами, что ли, — предложила Сандра. — А то жрать и курить так хочется, что челюсти сводит.
— Только далеко не отходи, — предупредил Ходок. — Я видел волчьи следы, а оружие-то… тю-тю!
— Вот, возьми. — Леон кинул ей «копье». — Лучше идти толпой. — Он поднялся с ложа.
Недалеко от столовой обнаружился ручеек, где можно было обмыться, что Вадим и сделал с превеликим удовольствием.
* * *— Эх, околеем к утру, — вздохнул Ходок, глядя на темнеющее небо, хрустнул пожираемым грибом. И куда в него лезет-то?
— Не подохнем, — отрезал Леон. — Надо решить, кто на шухере стоять будет. Я уже вырубаюсь, значит, я — на рассвете.
— Я — сегодня! — вызвался Ходок.
— Это я, что ли, в середине ночи? — возмутилась Сандра. — Гондон ты, Миха.
— Вот если бы ты меня согрела, — мечтательно протянул он, — месяц бы глаз не сомкнул!
— Оставь свой трипак при себе!
— Нет у меня…
— Расскажи! Перетрахал все, до чего руки дотянулись, и нет трипака!
— Я буду среди ночи дежурить, — напомнил о себе Вадим.
На пару мгновений воцарилось молчание.
— Ой ла-ла! — Ходок сплюнул в сторону. — А ночью-то стра-а-ашно. Ночью бродят огромные муравьи-мутанты. Не угадишься?
И вдруг у него забулькало в животе. Он позеленел, поджал ноги. Сандра засмеялась.
— Серло!
Не теряя достоинства, он выпрямился и зашагал к выходу. Донесся звук, как будто за углом стартует ракета.
— Вот сука, — сквозь зубы процедил Леон. — Совсем охренел.
Ходока не было долго — наверное, искал, чем подтереться. Появился, лениво потянулся, на губах — та же сальная улыбочка. Леон встал, сделал вид, что разминает суставы, подождал, пока Ходок с ним поравняется, и ка-а-ак зарядит ему в живот. У того глаза сразу открылись. Посинел весь, скорчился.
— Сука, ты у меня сейчас это дерьмо сожрешь! Пошел и убрал. Живо!
Корчась, Ходок пополз исполнять приказ.
— Значит, так. Дизайнер дежурит до полуночи, потом — Сандра, потом — Серло. Пост — в зале у лестницы. Я — спать. — Леон демонстративно отвернулся к стенке.
Девушка забрала с «кровати» треснутую пластиковую миску с полиплоидными ягодами и протянула Вадиму.
— Будешь?
Он зачерпнул горсть и отправил в рот. В животе заурчало. Да, на такой диете у кого угодно расстройство случится. Из зала доносилось пошкрябывание — Ходок убирал. У реки на одной ноте стонала какая-то птица, поскрипывали могучие ели, то и дело ветер доносил волчий вой.
— Блин, Ходок был прав, — прошептала Сандра.
Разыгравшееся воображение нарисовало гигантского волка. А что, полиплоиды-растения бывают, значит, есть и животные. Или они дохнут при рождении? Он попытался вспомнить школьный курс биологии. Растения — бывают, земноводные — бывают. А млекопитающие?
— Не волнуйся, тут неопасно, — проговорила Сандра, — тут лестница, где легко их сбивать кольями. Но волки не дураки, если затаятся, в лесу нам придется туго.
Вернулся Ходок, рухнул на постель, зевнул и мгновенно вырубился. Похоже, ему привычно терпеть побои.
— Пора на дежурство, — проговорил Вадим. — Спокойной ночи.
Расчистил бетон у ступеней, положил под зад крышку от стола, сел, подперев голову руками. На всякий случай приготовил копье.
Ни хрена себе школа выживания! Армия… да что там армия — война отдыхает.
Шелестели деревья за выбитым окном. Одуряюще пахло хвоей. Вдалеке крикнула сова. Недалеко от убежища что-то завозилось, зашуршало. Вадим напрягся, бросился к окну: темно, хоть глаз выколи. Завизжала, а потом захрипела какая-то мелкая зверушка. Кто-то кого-то жрал. Хорек поймал мышь? А шума, как будто стадо кабанов пронеслось.
Над черными макушками елей висел новорожденный месяц. Света от него почти не было, и там, внизу, чавкала, вздыхала и ухала чернота. В опустевших коридорах резвился ветер, временами казалось, что внизу кто-то ходит и стонет. Вспомнив, что именно в это окно выбрасывали труп, Вадим вернулся на пост.
Из кухни доносилось бормотание расстроенного желудка и храп.
— С-скотина, — едва слышно выругалась Сандра.
Поднялась. Что-то громыхнуло — это она чуть не споткнулась. В туалет собралась, что ли? Нет, уселась рядом.
— Не спится. Леон храпит, а Ходок пердит так, что дыхание спирает. Можно с тобой?
— Что за вопрос!
Девушка соорудила кровать из крышек столов, улеглась на нее, а голову положила Вадиму на колени.
Так спокойнее… и теплее. Рука сама коснулась ее щеки, погладила пухлые губы, которые тотчас приоткрылись. Только теперь Вадим понял, что делает. И чего хочет. Сандра сжала зубами его палец, сверкнули в темноте ее глаза.
Вадим наклонился, а она подалась навстречу…
— Эх, подкрадись волк, не заметили бы, — шептала Сандра, натягивая брюки.
— Почти что смерть от оргазма. — Вадим ощупывал пол в поисках рубахи.
Светить использованным презервативом ему не очень хотелось. Ага, вот она. Оделся, сел. Сандра пристроилась сзади, положила голову ему на плечо, обхватила его руками и ногами.
— Ты чудо, — сказал он свою дежурную фразу и чмокнул девушку в нос. — Это была самая волшебная ночь в моей жизни.
— Правда? — спросила она серьезно.
— Конечно, — ответил он не задумываясь. — Ты такая… нежная, чувственная.
Почему-то на ум пришла голая Настенька с колыхающейся грудь, он мотнул головой, отгоняя мысли.
— В вашем мире все такие, как ты? — промурлыкала Сандра.
— Ну, не все…
— Это волшебное место!
Сандра снова улеглась и, кажется, даже заснула. Вадим поглаживал ее по голове, наматывал на палец кудрявые пряди волос, и в мыслях царила звенящая пустота. Когда веки начали слипаться, он разбудил Сандру:
— Идем спать, я отдежурил за нас двоих.
Сандра нащупала на ложе Ходока, толкнула в бок. Он что-то буркнул, заворочался, но не проснулся. Склонившись над ним, она прошипела:
— Вставай, скотина. А то сейчас Леона подниму!
Ходок не то что встал — взлетел.
— На пост, живо!
Вадим лег на его место, обнял Сандру и сразу же провалился в сон.
— Подъем! — скомандовал Леон.
Вадим потянулся, открыл глаза. Утро выдалось промозглым и туманным. Кудряшки Сандры были усеяны мельчайшими каплями. Девушка вскочила и, даже в щечку не поцеловав, направилась к выходу.
Последним к ручью спустился Леон, осмотрел пистолет и каждому выдал по «копью».
На пути просеки чередовались с чащобами, иногда попадались брошенные дома. И вот наконец вышли на полбовое поле. Вдалеке темнели избы, ржали лошади, доносился гомон.
— Торжище, — сказал Ходок. — Рынок. Огромный. Ни черта себе мы кругаля дали! Здесь деревень должно быть до черта, если мы кого-нибудь не грабанем, то подохнем с голоду.
— Ты с вот этим, — Леон подбросил «копье», — нападать собрался? Тут все друг за друга горой. И все вооружены. Хочешь, сходим, посмотришь, как рынок охраняется. Земельники хоть и идиоты, но вместе они — сила.
— У меня есть план, — с воодушевлением проговорила Сандра, — как грабануть земельников. Слушайте.
9. Земельники
Когда ворота перед Рудольфом наконец открылись, девка уперлась ослицей, завертела головой, взвыла. Мужчина молча отвесил ей подзатыльник и затолкал за ограду. Стоящий у ворот Голый не удержался, ущипнул ее за задницу. Девка взвизгнула, набросилась на него и принялась молотить кулаками.
— Не видишь, дурочка она! У барона на жратву выменял, — похвастался Рудольф.
Девка не унималась: визжала и плевала в Голого. Рудольф оттащил ее за волосы, пригрозил кулаком. Барон говорил, что, если показать кулак, она успокаивается, только замахиваться нельзя — ссытся. Видать, лупили в детстве много.