Малыш, номер 72, шипит мне в ухо:
— Дайте мне таблетку. Шейла стоит, ждет.
И чуваки тоже ждут.
Кто-то подходит ко мне с другой стороны и говорит:
— Так что, мистер Бакарди, у вас там демерол? В медальоне?
Это тот самый чувак, ну, который с тряпичным зверем. Номер 137. Он говорит:
— Собираетесь выступить на бис вместе с мисс Райт? Малыш, номер 72, говорит:
— Что он имеет в виду? Номер 127 говорит:
— А чего бы и не накормить наркотой своего сыночка? Его мать вы уже накормили…
Психованный биржевик надевает на руку имитацию «Ролекса». Достает из бумажного пакета убогую подделку под ремень «Хьюго Босс». У меня есть точно такой же, но настоящий. Висит дома в шкафу. Шейла смотрит в нашу сторону и говорит:
— Номер 72, вы идете? Малыш шепчет мне на ухо:
— Что мне делать? Трахнуть ее, говорю.
А этот, который с тряпичным зверем, говорит:
— Слушайся папу. Малыш, номер 72, говорит:
— Что он имеет в виду? Я пожимаю плечами.
Биржевик возится с запонками. Старается, чтобы получилось как можно дольше. Запонки — каратов на девять, не больше. Даже при таком тусклом освещении.
Малыш, номер 72, оборачивается к чуваку с тряпичным зверем. Лицо парнишки блестит от пота. Глаза распахнуты во всю ширь, так что белки видны сверху и снизу.
Он говорит:
— Дайте мне таблетку.
Чувак, номер 137, смотрит на мальчика. Смотрит долго.
Потом улыбается и говорит:
— А как ты расплатишься? И малыш говорит:
— У меня только пятнадцать баксов. Все, что есть в кошельке.
Наблюдая за Шейлой, которая по-прежнему наблюдает за биржевиком в их практически патовой ситуации, я говорю, что чуваку с тряпичным зверем нужны не деньги. Во всяком случае, уж никак не пятнадцать баксов.
Малыш говорит:
— А тогда что? Он говорит:
— Быстрее.
Я спрашиваю у малыша, знаком ли он с термином «подъемник». Вот того он и хочет, чувак номер 137.
И чувак улыбается, прижимая к груди своего зверя, и говорит:
— Вот того я и хочу.
На экранах вверху — крупный план сцены с проникновением. Вся мошонка того латиноса испещрена мелкими шрамами от неумелой электроэпиляции. Кратеры на лунной поверхности. Здесь около дюжины телеэкранов, и на всех — эти кошмарные, изрытые шрамами яйца под катастрофически сморщенной красной дыркой в трясущейся заднице.
Биржевик завязывает шнурки.
Шейла кричит с середины лестницы:
— Пожалуйста, джентльмены. Я прошу тишины. Мне надо подумать…
Она смотрит на лист у себя на планшете. Смотрит на малыша, номера 72. Смотрит на биржевика, который уже оделся и готов уйти.
Она говорит:
— Ну, хорошо. В порядке исключения… — Тычет пальцем в биржевика и говорит: — Номер 14, идите за мной. — Потом указывает на парнишку и говорит: — Номер 72, вы пока подождите.
Чуваки возвращаются к своим прерванным делам: разговаривают, жуют чипсы, ссут в туалете и не спускают за собой воду. Скрещенные пальцы расплетаются. На телеэкранах вверху страшный, как черт, латинос так обильно потеет, что бронзер течет у него по щекам, оставляя коричневые полоски. Кожа под бронзером — сухая, шелушащаяся, обгоревшая. Я указываю на экран и говорю, обращаясь не к кому-то конкретно, а просто так говорю, в пространство:
— Ребята, сделайте мне одолжение. Я говорю:
— Пристрелите меня, если когда-нибудь я буду выглядеть так же кошмарно.
Чувак номер 137, который стоит у меня за спиной, говорит:
— Уф, пронесло… Малыш, номер 72, говорит:
— А что такое «подъемник»? А Корд Куэрво говорит:
— Что ты сказал? — Он по-дружески тычет мне кулаком в плечо. Его бронзер слипается с моим бронзером, так что ему приходится отдирать пальцы от моего плеча.
Корд говорит:
— Там, в телеящике? Так это же ты, дружище. Типа лет пять назад.
18 Мистер 72
Мистер Бакарди смотрит на телеэкраны, подвешенные к потолку, на экраны, где крутят порно, и настойчиво повторяет:
— Нет, бля… не может такого быть…
Мистер Бакарди стоит, смотрит на телеэкраны. Сжимает двумя пальцами складку кожи, провисающей под подбородком, натягивает ее и отпускает. Он смотрит на телеэкран и гладит пальцами свои щеки, растягивает кожу, сдвигает ее к ушам, и морщинки вокруг его губ исчезают. Он говорит:
— Кретин-оператор, вообще не умеет снимать. Из-за него я там выгляжу по-уродски.
В некоторых местах его кожа — такая же сморщенная, как оболочка моего розового латексного секс-суррогата.
Мистер Бакарди настойчиво повторяет:
— В жизни я не такой. Осветители — идиоты, убить их мало…
Номер 137, бывший Дэн Баньян, держит своего пса для автографов на вытянутых руках, смотрит в его глаза-пуговки и говорит:
— Кто-то пошел в отказ…
Заголовки в газетах — это чистая правда. Слухи о том, почему сериал Дэна Баньяна сняли с эфира. Это не слухи. Так все и было на самом деле.
— Я был нищим актером, у меня не всегда были деньги на то, чтобы поесть, — говорит номер 137. Он стоит, запрокинув голову, но не смотрит на телеэкраны. Он улыбается в потолок. Смеется в пустоту. Он говорит: — Если подбирать сравнения, то я был живым воплощением того, что сейчас чувствует Касси Райт…
На экранах под потолком моя мама играет в «Отдрочении по-итальянски», играет таинственную авантюристку, международную преступницу, замыслившую украсть драгоценную диадему.
Мистер Бакарди втягивает живот и расправляет плечи.
Он говорит:
— Паршивое качество видео, поганое разрешение. Он говорит:
— Как будто снимали не с камеры в студии, а вообще со спутника.
Ярость и злость, говорит номер 137.
— Мне тогда было столько же лет, сколько тебе сейчас, — говорит этот парень, который был Дэном Баньяном, и смотрит на меня. Делает глубокий вдох, медленно выдыхает. Пожимает плечами и говорит: — Мне названивали из кредитной компании. Грозились изъять машину за неплатеж. Предупреждали, что если я буду и дальше затягивать выплаты, мне поднимут процентную ставку до тридцати процентов. — Он вздыхает и горбится, так что руки свисают чуть ли не до колен. Он говорит: — Тридцать процентов! При сумме в двадцать пять штук я бы не расплатился и до конца жизни!
Поэтому ему и пришлось сняться в порно.
— Один опрометчивый шаг, — говорит номер 137, — может испортить тебе всю жизнь…
Он спрашивает, видел ли я такой фильм, «Три дня кондома». Он говорит:
— Этот фильм оплатил мне машину. Долг по кредитной карте остался, но мне не пришлось отдавать машину.
Он не думал, что этот фильм кто-то увидит. В то время он глухо сидел без работы. И только спустя десять лет у него случился великий прорыв. Роль в сериале «Дэн Баньян, частный детектив».
Но тот фильм про гондон, с тех пор он висел над ним, словно дамоклов меч.
— Сняться в гейском гэнг-бэнге — на такое пойдешь только от окончательной безысходности, — говорит он, махнув рукой, и обводит взглядом помещение. — Каждый из нас В этой комнате, и ты сам, и все остальные… не важно, что ты будешь делать там, наверху… скажешь Касси Райт, что ты ее любишь, или трахнешь ее, или сделаешь и то и другое… потом можешь не ждать, что когда-нибудь тебя пригласят заседать в Верховном суде.
Он говорит, съемки в порно — это такая работа, за которую берешься, когда никаких других надежд уже не остается.
Дэн Баньян говорит, что половина парней, собравшихся здесь сегодня, — они пришли по совету своих агентов, чтобы «засветиться» на этом проекте. Все, кто причастен к порноиндустрии, все ждут, что сегодня Касси Райт умрет, и для актеров, которые были участниками событий, это вроде как станет хорошим трамплином для начала карьеры. Ну или для продолжения забуксовавшей карьеры.
— Только между нами, малыш, — говорит Дэн Баньян и показывает на меня, а потом на себя, — когда твой агент отправляет тебя трахать мертвую женщину, это значит, что твою карьеру уже можно спускать в унитаз.
Чуть в стороне от нас мистер Бакарди жмет пальцами себе на живот и говорит:
— Может быть, если как следует подкачать ноги…
Он подносит к лицу растопыренные ладони, смотрит на них, поворачивает тыльной стороной вверх. Смотрит и говорит:
— Сейчас в каждом салоне можно сделать микродермабразию, чтобы кожа снова была молодой.
Оттянув кожу над тазовой костью, он говорит:
— Может быть, стоит подумать о липосакции. Об имплантации икроножных мышц. И пекторальных мышц тоже…
Дэн Баньян поднимает своего пса, смотрит в его пуговичные глаза и говорит:
— С собой всегда можно договориться.
На телеэкранах вверху — сцена, в которой мистер Бакарди вставляет моей маме сзади. При каждом толчке его дряблые, отвисшие яйца пожилого коня раскачиваются и бьются о выбритую полосу кожи между влагалищем и анальным отверстием моей мамы. Об эту ничейную землю. О нейтральную полосу.
На телеэкранах вверху — сцена, в которой мистер Бакарди вставляет моей маме сзади. При каждом толчке его дряблые, отвисшие яйца пожилого коня раскачиваются и бьются о выбритую полосу кожи между влагалищем и анальным отверстием моей мамы. Об эту ничейную землю. О нейтральную полосу.
Парень, который был Дэном Баньяном, он говорит, что единственный способ вытерпеть съемки в гейском гэнг-бэнге, когда толпа мужиков поочередно протягивает тебя в зад, — это расслабиться. По-настоящему. Дыши глубже, расслабься. Забудь о том, как тебя приучали в горшку. Представляй себе милые картинки с котятами и щенками. Он говорит, ты стоишь на коленях на краю кровати, а к тебе подходят пять здоровенных парней и заправляют тебе в карий глаз, по несколько фрикций каждый. Эти пятеро поочередно спускают тебе на спину. Потом подходят еще пятеро парней. И еще, и еще. На самом деле он не считал, сколько их было. Сначала начал считать, а потом сбился со счета. Он принял неслабую дозу кетамина, и это ему помогло.
Моя мама, там, наверху, за этой запертой дверью, под светом ярких прожекторов.
Дэн Баньян снова глядит в потолок и смеется.
Он говорит:
— Это не так романтично, как кажется.
Он говорит, что даже теперь, по прошествии стольких лет — засунь ему что-нибудь в задницу, и он с ходу определит, что это было. «Trojan» или «Sheik». Резина, латекс или шкурка ягненка. Не глядя, лишь по тактильному ощущению, он сможет назвать даже цвет презерватива.
— Я мог бы работать экспертом для подтверждения качества продукции, — говорит Дэн Баньян. — Мог бы давать представления «Экстрасенс, чующий жопой»…
Он говорит, что подъемник — это такой специальный человек в команде, снимающей порно, который отвечает за восстановление сил актеров-мужчин. Который отсасывает у них или дрочит, чтобы у них встало перед съемкой.
Не знаю.
— Но самый смех в том, — говорит Дэн Баньян, — что большинство тех парней, которые снимались со мной в этом фильме, были стопроцентными натуралами. Просто они тоже нуждались в деньгах.
Он говорит, что когда он об этом узнал, такое внимание ему не польстило ни разу.
На телеэкранах вверху моя мама кладет в рот огромные фальшивые бриллианты. Лижет их и сосет. Ее губы и бритая щелка в этом фильме — они совсем не похожи на те, которые спрятаны у меня дома. Они совсем не такие, как те, что я выписывал по Интернету.
Мистер Бакарди смотрит себе под ноги, качает головой и говорит:
— Кого я обманываю?
Он смотрит на свои ноги, только глаза у него закрыты. Смотрит с закрытыми глазами и говорит:
— Я растратил впустую бесценный дар жизни. Прикрывая закрытые глаза ладонью, он говорит:
— Да, бесценный дар жизни. А я так бездарно им распорядился. Просто-напросто вылил в помойную яму, вместе со струями спермача.
Дэн Баньян оборачивается к нему и говорит:
— Господи! Да перестаньте уже рыдать. Тоже мне, Элизабет Кюблер-Росс![5]
Когда он был в моем возрасте, говорит Дэн Баньян, он смотрел «Шлюха идет на войну: Первая мировая», и, может быть, даже видел мое зачатие, но сейчас речь не о том. Он смотрел фильм, смотрел, как Касси Райт принимает сначала французского солдата, потом — немецкого солдата, потом — американского пехотинца, и думал: «Черт, я тоже хочу стать таким же востребованным и известным…» Но на всех кинопробах он был просто еще одним молодым человеком среди тысяч таких же. На пробах для телерекламы. Для полнометражных художественных кинофильмов. Ему не перезвонили ни разу. Ему еще не исполнилось и двадцати одного года, а агенты по кастингу уже говорили, что он несколько староват. Что ему оставалось? Только одно: взять билет на автобус и вернуться домой в Оклахому.
Дэн Баньян открывает свой пузырек с таблетками и вытряхивает на ладонь одну штучку. Смотрит на нее и говорит:
— Мой агент считает, что если я засвечусь в этом проекте, это докажет, что я натурал. Ну или скрытый натур ал. Как минимум бисексуал.
Дэн Баньян смотрит на голубую таблетку у себя на ладони. Его лоб — темно-красного цвета. На лбу вздулись вены. Его лицо напоминает сырой мясной фарш. Под кожей пульсируют и извиваются вены.
У его агента уже готов пресс-релиз — дожидается своего часа. Заголовок крупными буквами: «Дэн Баньян снова на высоте!» В самой статье говорится о недавней трагической смерти одной из американских порнозвезд первой величины. Но большая часть пресс-релиза посвящена официальному заявлению Дэна Баньяна, который категорически отрицает все слухи о том, что в трагической гибели моей мамы виноват его мощный железобетонный стояк и неудержимый животный темперамент.
Дэн Баньян протягивает мне таблетку. Говорит, если надо — бери. Просто так, безвозмездно. Мне не придется отсасывать у него — и вообще ничего не придется.
Мистер Бакарди хватается за медальон у себя на шее, открывает его, смотрит на то, что внутри.
Я знаю этот медальон, я его видел. На шее у мамы в «Рабочих ртах округа Мэдисон». Это ее медальон, Касси Райт. И сейчас он у мистера Бакарди.
— Одна ошибка, — говорит Дэн Баньян, — и потом хоть убейся, все равно ничего не исправишь. — Свободной рукой он берет мою руку. Его пальцы — горячие, как при очень высокой температуре. Они пульсируют в ритме его учащенного сердцебиения.
Он поворачивает мою руку ладонью вверх и говорит:
— Ты можешь работать, как проклятый, можешь стать самым умным и вообще распрекрасным, но никто не забудет о том, что однажды ты совершил ошибку. — Он кладет мне на ладонь голубую таблетку и говорит: — Один неверный шаг — и все, считай, ты покойник. Потому что жизнь кончена.
Мистер Бакарди смотрит на таблетку внутри маминого медальона.
— Так что вот… хорошо бы, чтобы кто-то сегодня умер, — говорит Дэн Баньян, — иначе мне остается одна дорога. Назад в Оклахому.
И он складывает мои пальцы в кулак — с голубой таблеткой, зажатой внутри.
19 Мистер 137
Когда я в последний раз видел Оклахому, я искренне верил, что вижу ее именно что в последний раз. Представьте себе огромное синее небо, которое смыкается с грязью, повсюду вокруг. Камни и грязь тянутся до горизонта — во всех направлениях, куда ни глянь. Камни, грязь и еще это солнце, которое всегда в зените. Полуденный гудок, ревущий на каланче добровольческой пожарной части. Камни, грязь и мой добрый, бесхитростный, добродушный отец, который пошел проводить меня на остановку, где мне предстояло сесть на междугородний автобус и уехать в большой город, полный скверны и разнообразных соблазнов.
Беседуя с девочкой-ассистенткой, я говорю, если бы штат Оклахома был таким же, как в мюзикле с одноименным названием, я бы, наверное, остался там и никуда не уехал. Ковбои, отбивающие чечетку на площадках железнодорожных вагонов. Глория Грэм. Колоритные цыгане. Феерические танцевальные номера в постановке Марты Грэхем.
Я тяну руку и двумя пальцами снимаю особенно крупную чешуйку перхоти с плеча черного свитера ассистентки. На ощупь — 50 процентов акрила, 50 процентов хлопка. Рукава реглан, высокий воротник под горло. Свитер связан резинкой. Весь в затяжках и петлях. Совершенно кошмарный.
Я щелкаю ногтями и отбрасываю белую чешуйку.
На мистере Тото, рядом с поддельным автографом Глории Грэм, написано: «Разве можно тебе отказать?!»
Наблюдая за белой чешуйкой, как она летит и исчезает в дрожащем мерцании телеэкранов, ассистентка говорит:
— Я пользуюсь ее шампунем… — Она кивает на экран над нами, где Касси Райт оказалась в ловушке тоталитарного научно-фантастического будущего. По сценарию она осталась единственной секс-бомбой на всю страну. Все остальные погибли из-за войны и утечки токсичных отходов. Касси — последняя уцелевшая «горячая штучка», в связи с чем ее принуждают ходить в микроскопических трусиках «танга», поддерживающем бюстгальтере и туфлях на высоченных шпильках, и давать каждому, кто захочет, и отсасывать у всех мужиков в правительстве этого фашистского, псевдорелигиозного, теократического государства, где все построено на ветхозаветных законах. Фильм называется «История секс-служанки».
Классика социального порно.
— Собственно, я так и устроилась на эту работу, — говорит ассистентка. — В нашу первую встречу с мисс Райт, она почувствовала его запах от моих волос и поняла, что я пользуюсь ее шампунем. Я говорю:
— И я тоже, — и провожу рукой по волосам, которые зачесаны так, чтобы скрыть залысины.
— Я уже догадалась, — говорит ассистентка и хмурится. — Либо шампунь, либо химиотерапия, либо вы чем-то серьезно больны, чем-то очень нехорошим.
Нет, говорю. Просто шампунь. А она говорит:
— Вы ошиблись.
Я говорю, ну, хорошо, ладно, через мой бедный зад прошла целая армия посторонних парней — сто лет назад, в каком-то дурацком гэнг-бэнге, о котором давно все забыли, — но у меня нет никаких нехороших болезней. Где-то там, среди бумаг на ее планшете, должна быть моя справка от венеролога.