– Долго еще? – спросила Джеймс.
– Откуда мне знать? Если я не ошибся, у меня на руках даже не целые организмы.
– Предположительный срок, – произнесла Бейтс.
Биолог пожал плечами.
– Пара дней. Может быть.
* * *То, что не убивает, делает нас более странными.
Тревор Гудчайлд[66]– Демократии не будет, – подтвердил Сарасти.
Освобождать пленников мы не станем, это слишком рискованно. В бесконечных пустошах облака Оорта нет места принципу «живи и дай жить другим». Неважно, как поступил или не поступил другой. Думай о том, что бы он натворил, будь хоть капельку сильнее. Думай о том, что он мог бы натворить, если бы мы прибыли, когда должны были согласно его планам. Ты смотришь на «Роршах» и видишь эмбрион или растущее дитя – может, чуждое сверх всякого понимания, но по определению невинное. Но что, если это неверный взгляд, и перед тобой всевластный погибельный бог, пожиратель миров, просто не до конца воплотившийся? Уязвимый лишь сейчас и немногим дольше.
В рассуждениях Сарасти не было вампирской неясности и многомерных черных ящиков, при виде которых человек пожимает плечами и сдается. Мы не могли найти в них изъяна, его логика оставалась безупречной, а у нас не было оправдания. От чего становилось лишь хуже. Остальные – знаю – предпочли бы положиться на веру, а не понимать очевидное.
Но Сарасти выдвинул альтернативу освобождению пленников. Очевидно, он считал такой вариант более безопасным. По крайней мере это умозаключение приходилось принимать на веру, так как по разумным меркам его вариант граничил с самоубийством.
«Тезей» рожал при помощи кесарева: нынешний выводок оказался слишком велик, чтобы протолкнуться через канал на конце хребта, и корабль выпрастывал его, точно при запоре, прямо в трюм. Чудовищные, огромные туши, ощетинившиеся дулами и антеннами; каждая втрое-вчетверо выше меня ростом; пара массивных кубов цвета ржавчины, чьи поверхности были заражены топографией. До высадки большую ее часть скроет броня. Ленты кабелей и труб, магазины с боеприпасами и акульи зубы теплорадиаторов – все исчезнет под ровным зеркальным покрытием. Лишь немногие достопримечательности поднимутся островами над идеальной гладью: порты связи, маневровые дюзы, прицельные антенны. И орудийные дула, конечно. Каждый робот мог полудюжиной пастей изрыгать огонь и серу.
Но покамест они больше походили на гигантских механических эмбрионов, недоносков. В жестоком белом сиянии трюмных прожекторов их углы и грани складывались в контрастную мозаику светотеней.
Я отвернулся от иллюминатора.
– Это здорово подорвет наши запасы субстрата.
– С защитным покрытием корпуса было хуже. – Бейтс следила за строительством по выделенному плоскому экрану, встроенному прямо в переборку фабрикатора: вероятно, практиковалась. Мы потеряем связь с имплантатами в мозге, как только сменим орбиту. – Но ты прав. Возможно, скоро нам придется поживиться одной из местных каменюк.
– Хм. – Я снова заглянул в трюм. – Думаешь, эти роботы нам понадобятся?
– Неважно, что я думаю. Ты умный парень, Сири, сам не догадаешься?
– Для меня важно. А значит, важно и для Земли.
Да, это имело бы значение, если бы Земля командовала нами… Как глубоко ни вляпайся в систему, определенные слои подтекста всегда остаются различимы.
Я сменил галс:
– Тогда как насчет Сарасти и Капитана? Есть мысли?
– Обычно ты работаешь аккуратнее.
Тоже правда.
– Просто… помнишь, Сьюзен поймала Растрепу и Колобка, когда те перестукивались?
От кличек Бейтс передернуло:
– И?
– Странно, что «Тезей» не застукал их первым. Обычно квантовые компьютеры мастерски распознают образы.
– Сарасти отключил квантовые модули: с того момента, как мы вышли на орбиту, борт функционирует в классическом режиме.
– Почему?
– Электромагнитный шум. Слишком велик риск декогеренции[67]. Квантовый компьютер – штука капризная.
– Но борт ведь экранирован. И «Тезей» экранирован.
Бейтс кивнула.
– Насколько возможно. Но идеальная защита – это идеальные шоры, а мы не в том положении, когда хочется соглашаться на добровольную слепоту.
Вообще-то именно в том. Но смысл в ее словах был.
И не один, только второй она не высказала вслух: «Ты упустил то, что болталось в КонСенсусе на всеобщем обозрении. А вроде первосортный синтет…»
– Сарасти, наверное, знает, что делает, – признал я, прекрасно понимая, что вампир может подслушивать. – Пока он, насколько мы знаем, не ошибался.
– Насколько мы можем знать, – заметила Бейтс.
– Если можешь поправить вампира, он тебе не нужен, – вспомнил я.
Она слабо усмехнулась.
– Исаак был хорошим человеком. Но пиару не всегда стоит верить.
– И ты не купилась? – спросил я. Однако Бейтс уже решила, что слишком распустила язык.
Я забросил крючок, наживив его выверенной смесью почтения и недоверия:
– Сарасти знал, где мы найдем шифровиков. Вычислил с точностью до метра, в таком-то лабиринте.
– Да, полагаю, для такого действительно была нужна сверхчеловеческая логика, – признала она, подумав, насколько же я, блин, туп.
– Что? – переспросил я.
Бейтс пожала плечами:
– А может, он просто догадался, что, раз «Роршах» выращивает собственную команду, нас с каждым разом будет встречать все больше шифровиков. Где бы мы ни высадились.
Мое молчание перебил писк КонСенсуса.
– Орбитальный маневр через пять минут, – объявил Сарасти. – Имплантаты и беспроводные протезы уходят в офлайн через девяносто. Отбой.
Бейтс отключила дисплей.
– Я пережду маневр в рубке. Иллюзия контроля, все такое. А ты?
– В палатке, пожалуй.
Она кивнула, изготовилась к прыжку, но вдруг остановилась и заметила:
– Кстати, да.
– Извини?
– Ты спрашивал, считаю ли я необходимым усиление вооружения. В данный момент, я полагаю, нам пригодится любая возможная защита.
– Так ты считаешь, что «Роршах» может…
– Эй, один раз он меня уже убил.
Она говорила не о радиации.
Я осторожно кивнул.
– Это, должно быть…
– Ни на что не похоже. Ты даже представить не можешь, – Бейтс аж задохнулась и перевела дыхание. – Хотя, может, тебе и не надо, – добавила она и уплыла вверх по хребту.
* * *Каннингем с Бандой находились в мед отсеке, но на расстоянии тридцати градусов дуги друг от друга. Каждый ковырял пленников на свой манер. Сьюзен Джеймс равнодушно тыкала пальцами в нарисованную на столе клавиатуру. В окнах парили Колобок и Растрепа.
По мере того, как лингвист печатала, по столу бежали штампованные фигурки: круги, трискели, четыре параллельные черты. Некоторые пульсировали как геометрические сердечки. Растрепа в дальнем вольере протянул слабеющее щупальце и напечатал что-то в ответ.
– Есть результаты?
Она со вздохом покачала головой.
– Я оставила попытки понять их язык. Удовольствуюсь пиджином.
Она коснулась значка. Колобок пропал с экрана, на его месте возникла таблица иероглифов. Половина значков шевелилась или пульсировала в бесконечной петле: разгул пляшущих каракулей. Остальные просто светились.
– Символьная база, – Джеймс неопределенно помахала рукой. – Комбинации «субъект-глагол» передаются анимированными вариантами существительных. Они радиально симметричны, так что я располагаю аффиксы по окружности рядом с предметом. Может, это им покажется более естественным.
Под сообщением Джеймс показался новый кружок иероглифов – вероятно, ответ Колобка. Но системе увиденное чем-то не понравилось. В отдельном огне вспыхнули иконки: на огненном счетчике загорелось «500 Вт» и не погасло. Колобок на экране забился, протянул змеящуюся суставчатую длань и несколько раз ткнул в панель.
Джеймс отвернулась.
Вспыхнули новые знаки. Пятьсот ватт упали до нуля. Шифровик вернулся в позу эмбриона; пики и провалы на телеметрии выровнялись.
Сьюзен перевела дыхание.
– Что случилось?
– Неверный ответ.
Она вызвала запись и показала изображение, на котором пришелец «поскользнулся». На экране крутились пирамидка, звездочка, упрощенные изображения шифровика и «Роршаха».
– Глупо как-то. Это… для разогрева. Я попросила его назвать предметы в окне, – она рассмеялась, тихо и невесело. – Понимаешь, с утилитарными языками такая штука: если не можешь назвать предмет, то и говорить о нем не можешь.
– И что он ответил?
Она указала на первую спираль.
– Присутствуют многогранник звезда Роршах.
– Пропустил шифровика.
– Со второго раза поправился. И всё же… глупая ошибка для существа, которое может перехитрить вампира, нет? – Сьюзен сглотнула. – Наверное, даже шифровики, умирая, начинают ошибаться.
Я не знал, что ответить. За моей спиной Каннингем едва слышно бормотал себе под нос какую-то двусложную мантру в бесконечном повторе.
Я не знал, что ответить. За моей спиной Каннингем едва слышно бормотал себе под нос какую-то двусложную мантру в бесконечном повторе.
– Юкка говорит… – Сьюзен осеклась и начала снова: – Помнишь, как на «Роршахе» нас порой охватывала ложная слепота?
Я кивнул, раздумывая о том, что сказал вампир.
– Очевидно, другие органы чувств тоже могут отключаться, – продолжала она. – Ложная потеря осязания, ложная потеря обоняния, ложная потеря слуха…
– Глухота.
Она покачала головой.
– Но ведь ты не глохнешь. Как ложная слепота – это не слепота. Что-то в твоем мозгу продолжает воспринимать информацию, видеть и слышать, пускай ты и не… осознаешь этого. Пока кто-то не заставит тебя осознать или не появится угроза. Тебя просто охватывает неутолимое желание отступить, а пять секунд спустя там, где ты стоял, проезжает автобус. В каком-то смысле ты знал, что он приближается, но не понимал этого.
– Звучит дико, – согласился я.
– Сири, наши шифровики… знают ответы. Они разумны, мы это выяснили. Но создается впечатление, что они не осознают этого, если их не пытать. Будто у них все органы чувств охвачены ложной слепотой.
Я попытался представить себе жизнь без ощущений, лишенную активного осознания происходящего.
– Думаешь, такое возможно?
– Не знаю. Это просто… метафора. Наверное.
Она сама в это не верила. Или не знала. Или не хотела, чтобы я узнал.
Я должен был понять, а не гадать. Раскодировать лингвиста.
– Поначалу я думала, они просто упираются, – неуверенно произнесла Сьюзен, – но с какой стати?
Я не знал, понятия не имел. Отвернулся от Джеймс, чтобы упереться взглядом в фигуру Роберта Каннингема: Каннингема-заику – пальцы барабанят по настольному интерфейсу, внутреннее око закрыто, поле зрения ограничено картинками, которые КонСенсус на всеобщее обозрение развешивал в воздухе или набрасывал на плоские поверхности. Лицо биолога как обычно бесстрастно, тело подергивалось мухой в паутине.
Хорошая аналогия. И не для него одного. Сейчас «Роршах» громоздился всего в девяти километрах впереди по курсу; так близко, что заслонил бы самого Бена, если бы у меня хватило храбрости выглянуть наружу. Мы застыли в невозможной близости от «Роршаха», а тот разрастался перед нами, словно живой, и в нем размножались живые твари, как полипы, отпочковываясь от дьявольских механических сосцов. Смертоносные пустые тоннели, по которым мы ползали, шарахаясь от теней в собственных мозгах, теперь, наверное, кишели шифровиками. Сотни километров извилистых проходов, коридоров, залов наполняли войска.
Такова «безопасная» альтернатива в представлении Сарасти. Мы пошли этим путем, потому что освобождать пленников было опасно. Слишком глубоко внедрились в ударную волну, и пришлось отключить внутричерепные наращения. Хотя внешняя магнитосфера «Роршаха» была на порядки слабее его внутренних полей, но на таком расстоянии не посчитает ли нас пришелец привлекательной мишенью или слишком серьезной угрозой? Не решит ли чудовище вонзить в сердце «Тезея» невидимый кол?
Любой импульс, способный пробить экранирование корабля, поджарит не только проводку в наших головах, но и нервную систему «Тезея». Полагаю, пять человек на мертвом корабле получат чуть большие шансы выжить, если у них не будут дымиться мозги, но я сомневался, что нам это сильно поможет. Сарасти, очевидно, думал иначе. Он отключил даже инжектор антиевклидиков в своей голове и, чтобы его самого не закоротило, перешел на уколы.
Еще ближе нашего к «Роршаху» подобрались Колобок и Растрепа. Лабораторию Каннингема вышвырнули за борт; теперь она болталась в нескольких километрах над самыми высокими шипами объекта, глубоко в объятиях его магнитного поля. Если шифровикам для выживания требовались радиация и магнитное поле, большего они не получат: дозу излучения, но не вкус свободы. Экранирование лаборатории динамически настраивалось, по мере поступления данных уравновешивая медицинскую необходимость с тактической осторожностью. Сам пузырь парил на прицеле новорожденных огневых точек, стратегически размещенных по обе стороны от корпуса. Они могли уничтожить в мгновение ока и лабораторию, и все, что приблизилось бы к кораблю.
Правда, с «Роршахом» справиться не могли. Вероятно, это было никому не под силу.
Превращение из незаметного в неуязвимого, насколько мы понимали, еще не завершилось. Возможно, «Тезей» мог бы что-то сделать с объектом, разраставшимся прямо по курсу, если бы мы решили, что именно. Но Сарасти молчал. Более того, я не мог припомнить, когда мы в последний раз видели вампира во плоти. На протяжении нескольких вахт он скрывался в своей палатке и общался с нами только через КонСенсус.
Все на нервах, а мигрант затихарился…
Каннингем буркнул что-то про себя, ткнул непривычными пальцами в незнакомые кнопки, проклял свою неловкость. Лазерные лучи пронесли пароль и отзыв сквозь шесть километров ионизированной пустоты. За неимением свободной руки неизбежная никотиновая палочка висела у биолога на губе. Время от времени с нее срывались хлопья пепла и наискось уплывали в вентиляцию.
Он заговорил прежде меня:
– Всё в КонСенсусе. – Когда я не отступил, Каннингем смягчился, но глаз на меня не поднял: – Частицы магнетита сориентировались практически в тот момент, как они пересекли ударную волну. Мембраны начали восстанавливаться. Теперь шифровики умирают не так быстро. Но под их метаболизм все же оптимизирована именно внутренняя среда «Роршаха». Лучшее, на что мы можем надеяться здесь, – замедлить темп их гибели.
– Уже немало.
Биолог хмыкнул:
– Одно восстанавливается. Но другое… их нервы изнашиваются, и я не вижу, почему. Как будто в буквальном смысле протираются. По всей длине аксонов идет утечка импульсов.
– Из-за распада клеток? – предположил я.
– И уравнение Аррениуса никак не сходится, при низких температурах идут нелинейные эффекты. Фактор частоты[68] летит к чертям. Такое ощущение, что температура вообще не влияет, и… мать… – На одном из дисплеев какая-то величина превзошла критический предел. Каннингем посмотрел вверх через вертушку и повысил голос:
– Сьюзен, нужна новая биопсия. Из центрального узла.
– Что… Минутку, – она покачала головой, такая же апатичная, как подвластные ей пленники, и набрала короткую спираль символов.
В одном из окошек Растрепа взирал на ее сообщение своей чудесной зрячей шкурой. Секунду шифровик парил в неподвижности, затем сложил щупальца с одной стороны, открыв свой центральный узел. По приказу биолога из нор цепкими змеями выползли два манипулятора: один орудовал медицинским отборником, второй (на случай безрассудного сопротивления) угрожал насилием. Особой нужды в этом не было: ложная слепота или истинная, но шифровики учились быстро. Растрепа подставил брюхо, как жертва, примирившаяся с неизбежным изнасилованием. Пальцы Каннингема оступились, и манипуляторы столкнулись, перепутавшись. Он выругался, попробовал снова, в каждом его движении читались разочарование и досада. Ему отсекло расширенный фенотип: некогда истинный «призрак в машине»[69] он превратился в банального нажимателя кнопок.
…И внезапно что-то сомкнулось. Грани Каннингема у меня на глазах просветлели. Я почти мог его прочитать.
Со второго раза у него получилось: кончик иглы метнулся вперед атакующей коброй и неуловимо быстро отскочил. Красочные волны раскатились по шкуре Растрепы, словно рябь от брошенного камня по тихой воде.
Биологу, наверное, показалось, будто он что-то заметил в моих глазах.
– Легче, когда не считаешь их людьми, – бросил он, и я в первый раз смог прочесть подтекст, ясный и резкий, как битое стекло: «Хотя ты никого людьми не считаешь…»
* * *Каннингему не нравилось, когда им манипулируют. Это никому не нравится. Но большинство людей не думают, что я этим занимаюсь, и не знают, до какой степени тела предают их, когда они закрывают рот. Они думают, что если говорят со мной, то, значит, хотят довериться, а если молчат, то держат свое мнение при себе. Я так пристально наблюдаю за ними, так тщательно подгоняю каждое слово, лишь бы ни одна система не заподозрила о том, что ее используют. И все же по какой-то причине с Робертом Каннингемом метод не сработал.
Кажется, я моделировал не ту систему.
Представь себе, что ты синтет и следишь за поведением систем на гранях; по отражениям в них вычисляешь свойства внутренних механизмов. В этом тайна твоего успеха: ты понимаешь систему, познав очертившие ее границы.
Теперь представь человека, который пробил в своем контуре дыру и выплеснулся наружу.
Плоть была не в силах вместить Каннингема, служебный долг вырвал его за пределы отведенного природой куска мяса. Здесь, в облаке Оорта, его графы распростерлись по всему кораблю. До определенной степени это относилось ко всему экипажу: Бейтс и ее роботам, Сарасти и его лимбической связи – даже имплантаты КонСенсуса в наших мозгах рассеивали нас, слегка выводя за грань собственных тел. Но Бейтс лишь управляла своими роботами, а не подселялась в них. Банда четырех на одной материнской плате запускала несколько систем, но каждая имела характерную топологию, и выступали они поочередно. А Сарасти…