Но теперь парень мертв. Его убили.
Полиция, конечно, должна все это расследовать.
Раиса Павловна вспомнила Фархада Велиханова — как он шел по их садовой дорожке, как возился в гараже с машиной, как звякал его велосипед, как он смотрел на окна на втором этаже.
Из всей корреспонденции она выбрала пакет с отчетом, интересовавшим ее прежде всего остального. Отчет хотели переслать ей по электронной почте, но Раиса Павловна отказалась. Увы, в свои пятьдесят семь лет она совсем не умела пользоваться компьютером. Все эти файлы, твиттеры, чаты вызывали у нее приступ мигрени. Компьютерная эра никак не отразилась на жизни и быте Раисы Павловны. Она и не хотела осваивать компьютер. Бог мой, это все штучки для молодых. Они помешались на всем этом. И мозги их, наверное, уже по-иному устроены.
Раиса Павловна освоила мобильный. И гордилась этим. Она умела звонить и отвечать на звонки. Но чуралась рассылки sms и всего этого интернетовского «шабаша», как она сама себе говорила.
Все, что ее интересовало, ей присылали в письменном виде. Распечатанном на принтере — вот, например, как этот долгожданный отчет.
И другие бумаги — запросы, инициативные письма, жалобы, требования разобраться и пресечь — все, все это присылали ей исключительно в письменном виде. Вернее, в секретариат часть документов приходила по электронной почте и в электронном виде. А затем секретарь все распечатывал и раскладывал по папкам.
Только вот не эти отчеты. Их привозил курьер. И вручал Раисе Павловне пакет лично в руки.
Отчет она читала очень долго. Затем сложила бумаги в верхний ящик стола и заперла его на ключ. Позже она переложит все в сейф.
А сейчас время заняться другой корреспонденцией. Она взяла очередной документ — инициативное письмо. Ох, опять из Петербурга. Там много единомышленников, и их активность порой зашкаливает. Раиса Павловна читала инициативное письмо в их инициативный комитет. По поводу каких-то почтовых марок — якобы тлетворное влияние Запада. На марках — скрытая пропаганда гомосексуализма, и пламенный единомышленник из Петербурга предлагал обратиться в ООН, в Межгалактический совет, в Комиссию планетарного масштаба, в Думу или, на худой конец, в департамент почт, чтобы издать распоряжение: все письма с такими марками отсылать назад.
Морока с этими пламенеющими сердцем борцами… У некоторых явные признаки клинической шизофрении. Но письмецо Раиса Павловна пометила своей визой — «к рассмотрению». Можно будет созвать «круглый стол». Подискутировать и организовать петицию. А Герман Дорф как-то пропиарит, и вдруг инициативу подхватят. Как знать?
Она помнила, как мучительно завидовала шумихе, поднявшейся из-за идеи запретить женские кружевные трусы. Их инициативный комитет тогда отмахнулся от этого, посчитал идею бредовой, а другие вот подхватили и распиарили. Имя себе сделали на этом. Потому что сколько дней страна это обсуждала и члены правительства высказывались, и министры, и депутаты. И все это абсолютно серьезно — можно, нельзя, надо, не надо. И темы не было в тот час важнее в государстве, чем эти женские кружевные трусы, а? Вот ведь как!
Раиса Павловна вздохнула — да, прошляпили тогда, не подключились, не сказали свое слово. А посему не попали ни в заголовки статей, ни в таблоиды.
Письмо она отложила в папку «проекты». И взяла следующий документ. Ах, это слезница… Общественность, близкая к церковным кругам, подает тревожный сигнал. Это по поводу того уголовного дела, где поп, подозреваемый в педофилии, улимонил за границу, и теперь идет процесс о его экстрадиции.
Общественники, близкие к церковным кругам, предостерегали: если экстрадиция состоится и начнется громкий процесс, то это может повредить имиджу церкви, ударить по ее престижу. Раиса Павловна в душе с ними соглашалась — конечно, грянет скандал. Но одновременно на самом дне, донце души своей она испытывала по поводу этого невыразимое злорадство. Так им и надо, этим попам. Пусть, пусть начнется процесс, пусть поймут, ощутят, что есть бревно в собственном глазу, когда стремишься видеть, замечать соринки в глазу ближнего.
И почти сразу же мысли Раисы Павловны обратились к тому давнему дню, когда она и ее нынешний муж Петр Алексеевич венчались в соборе. Она ведь к церкви трепетно относилась тогда, да и сейчас… несмотря на это вот скрытое душевное греховное злорадство по поводу скандала с попом-блудодеем… да, она ведь трепетно относилась к таинству…
И Герману Дорфу там, в саду, она не врала насчет этого — своего чувства в отношении брака, освященного венчанием.
А Петра Алексеевича привезли тогда в собор в инвалидном кресле. И он еще слаб был, немощен.
Сломанные ноги, раздробленный таз… Он под себя все еще ходил непроизвольно, потому что у него повредился мочевой пузырь. И ему постоянно меняли памперсы. Так-то вот… А она пошла за него замуж. И выходила его. Да, сейчас он, через столько лет, уже не такой беспомощный, каким хочет всем казаться. И она это знает. И он знает, что она — его жена — знает.
Тут Раиса Павловна вспомнила свою сестру Марину — первую жену Петра Алексеевича. Нет, не принесла она ему счастья. А ведь была такая красавица. Раиса Павловна… ах, что врать самой себе, нет, не нужно… она завидовала Марине. Волосы как шелк, кожа как атлас, губы как мед, фигура как у богини. Мужики слетались на ее улыбку, как бабочки на огонь. И она этим пользовалась. Она наставляла Петру Алексеевичу рога. Как знать — законные ли дети родились в том браке? Женя, Данила… Тогда ведь про экспертизы ДНК слыхом не слыхали. Можно провести сейчас на предмет установления родства…
Даниле и Жене…
Нет, не нужно. И вряд ли они согласятся, и Петр Алексеевич это не примет. А потом ведь родственная связь у них с ней, Раисой Павловной, все равно сохранится — по материнской линии. Она же их родная тетка. Так что совсем неважно, от кого сестра Марина родила их — Данилу и Женю… Может, и от него, от Петра. Он ведь так ее любил. А потом возненавидел за ее постоянные измены.
Мессалина… Сестра ее Марина — подлинная Мессалина.
Развратница…
А по-русски проще сказать, что настоящая… Ах нет, мат ведь тоже запретили. Так что не станем выражаться по-русски.
Раиса Павловна вздохнула. Вот Данила — он ведь хорошо образован, он латынь знает, переводит разных там римских классиков. Учился этому на филфаке, хоть и бросил, как он все, все бросает…
Но вот странное дело — как только официально запретили мат, он стал страшным матерщинником. Из чувства протеста, что ли? С матом даже римских поэтов переводит — говорит, что это круто, эротично.
Как это он намедни читал? Без мата, но все равно непристойно: «Ты устройся на ложе поудобней, чтобы тебя девять раз подряд я трахнул… Ты согласна — зови меня скорее. Пообедал я плотно, лег на спину, и туника на мне вот-вот порвется».
Поэт Катулл, римский язычник… Девять раз… а потом еще девять… Силен мужик…
Да, это возбуждает.
Раиса Павловна поджала тонкие губы.
В Даниле много силы скопилось.
И злости в нем много. А это нехорошо. Это не к добру.
Раиса Павловна вновь подумала об убийстве шофера.
Зачем они только наняли его, зачем пустили в дом.
Красивый парень был этот шофер Фархад, на свою беду. И принципов он не имел никаких.
Но расследование когда-нибудь да закончится. И что случится потом? А потом придут новые тревоги, новые волнения и заботы. И это жизнь. Раз уж вошел в эту реку однажды — надо плыть…
Раиса Павловна спохватилась — она машинально рисовала на этом самом официальном письме — предостережении по поводу попа, подозреваемого в педофилии. Ох, надо же, она рисовала на полях — неумело, но так четко…
Профиль на полях письма…
Она скомкала бумагу; это вообще не в компетенции их инициативного комитета — вмешиваться в дела следствия.
И взяла следующий документ из папки — рабочий день комитета только начинался.
Глава 24 Ленинградский проспект
Запись допроса Германа Дорфа Катя получила из Прибрежного ОВД только к вечеру — всю картинку, потому что допрос, как и все прежние, фиксировался на видеокамеру. Лиля Белоручка заверила, что и допросы в экспертно-криминалистической лаборатории тоже записаны — «у экспертов камера даже лучше, и я ее включила тогда там».
Кроме того, Лиля переслала ей фотографии с мест убийств Анны Левченко и Василия Саянова. Их она достала опять же через свои связи в МУРе.
Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать…
Катя вывела запись допроса Германа Дорфа на свой ноутбук. Она внимательно разглядывала фигуранта. Там, в доме в Прибрежном, он не был особенно разговорчивым. На допросе у Лили вел себя корректно, но вместе с тем выглядел настороженным.
Или это только казалось Кате?
Или это только казалось Кате?
Видишь уже то, чего нет, и там, где этого нет.
Или есть?
Местом своей работы для протокола Герман назвал медиа-арткомпанию «Инновации и контакты» и сказал, что является одним из ее основателей и совладельцев.
— Я вызвала вас в связи с расследованием убийства Фархада Велиханова — шофера, работавшего в семье вашей работодательницы Раисы Павловны Лопыревой, — сказала Лиля.
— А кто вам сказал, что она моя работодательница?
— Геннадий Савин, ее зять.
— Он ей не зять, — усмехнулся Герман, — там у них так все запутано, в смысле родства. А я просто сотрудничаю с инициативным комитетом, который Лопырева возглавляет. У нас договор на информационное сопровождение. А в остальном я человек вольный. И я крайне удивлен, что вы считаете, будто я имею какое-то отношение к этому трагическому происшествию — убийству.
— Я не считаю, что вы имеете прямое отношение, — парировала Лиля, — но вы посещали дом в Прибрежном, хорошо знакомы с этой семьей, дружите с Данилой Кочергиным…
— Кто вам сказал, что я с ним дружу?
— Он сам, тут в ОВД на допросе, — ответила Лиля, — разве нет?
— Ну, отчасти. Мы приятели, не друзья. С друзьями сейчас, знаете, вообще напряг.
— В тот вечер, когда убили шофера Велиханова, вы приезжали в дом на своей машине. В какое время?
— Не помню точно, между восемью и девятью часами.
— А с какой целью?
— Данила обещал взглянуть на мой катер. Он в яхт-клубе в Прибрежном, там ремонт грядет.
— Данила Кочергин разбирается в моторах?
— Отчасти. — Герман повторил свое любимое словцо, покачал ногой в дорогом ботинке. — Работяги начнут ключами разводными стучать, деньги вышибать из меня. Так вот я хочу совет со стороны, сколько это может стоить. Всегда полезно выслушать два мнения. Это у меня такой рабочий принцип. Два мнения лучше, чем одно. И хорошо, если эти мнения противоположные. Можно вывести среднее число, как в математическом уравнении.
Какой длинный ответ на столь короткий вопрос, — подумала Катя. — Лиля, осторожно, этот тип начал заговаривать тебе зубы.
— Фархада Велиханова вы в тот вечер видели? — спросила Лиля.
— Не довелось.
— А у меня есть сведения, что вы могли с ним пересечься.
— Где? — спросил Герман.
— В доме, на участке, ну, если вы приехали между восемью и половиной девятого.
— Я позже приехал, около девяти.
— Вы аллею, ведущую к станции, проезжали?
— Нет. Там тупик — платформа.
— Но по шоссе-то вы ведь ехали в поселок.
— Конечно.
— Чтобы добраться к девяти до дома Лопыревой, вы ехали по шоссе, а со стороны дома вам навстречу как раз на велосипеде ехал Фархад Велиханов.
— Я не видел его.
— Но по времени как раз все это совпадает, — гнула свою линию Лиля Белоручка, — там же одна дорога, одно шоссе.
— Ну, может… да, я, кажется, видел велосипедиста. Я не придал этому значения.
Ага, это что-то новенькое в показаниях, — Катя вперилась в экран ноутбука, стараясь уловить на лице Германа Дорфа… Что она хотела уловить на записи? Вот он откинулся на стуле, поменял положение ног. Лицо… нет, его лицо спокойно.
— Шоссе освещено. Вы не узнали в велосипедисте шофера ваших знакомых?
— Нет. Говорю — я не придал этому значения. Мало ли кто ездит на велосипедах. И потом, шел дождь, у меня дворники работали — туда, сюда.
— В каких отношениях вы были с Велихановым?
— Ни в каких, — хмыкнул Дорф, — он же не мой шофер.
— Кого из членов семьи он возил?
— Кажется, только Женю, она боится водить.
— А остальных?
— Несколько раз ее отца, Петра Алексеевича. Когда он ездил в клинику в Москву.
Опять же об этих поездках никто из них не упоминал. А почему? Что тут такого, что это надо скрывать от полиции?
— А Лопыреву? — спросила Лиля.
— Нет. Раиса Павловна в вождении ас. Она даже от служебной машины в этом году отказалась. Использует свою. Чтобы не упрекали, что комитет тратит слишком много средств.
— А кто платил Фархаду Велиханову зарплату? — спросила Лиля.
— Вы у меня это спрашиваете?
— Ну, вы же знаете их семью. Евгения Савина нигде не работает, домохозяйка. Отец ее инвалид. Я вот слышала, там все отнюдь не ему принадлежит, а его жене — мачехе и одновременно тетке Евгении. Так кто платил домашнему водителю? Геннадий Савин — муж Евгении или ее тетка?
— Гена, Гена платил из своего кармана, — быстро скороговоркой ответил Герман Дорф. — Что вы, в самом деле? Уж и в этом отказываете мужику? Было б что другое, я бы понял. А тут финансовый вопрос. Он платил шоферу. Из своего кармана. Он неплохо зарабатывает, он же в мэрии городской.
Стоп… его тон вот сейчас… Что он хочет сказать? Что-то не так во всех его фразах вот сейчас… Что он имеет в виду?
Это почувствовала и Лиля — скрытый смысл.
— Вы намекаете на то, что он берет взятки? — спросила она.
Герман не ответил.
— Поясните, пожалуйста, — попросила Лиля.
— А что я должен пояснять?
— Вы имели в виду взятки?
— Как чинуша, так сразу и взятки. Нет, Геннадий честен. — Герман повысил голос. — И что вы, в самом деле? Я ничего не имел в виду. Я просто ответил на ваш вопрос — он сам платил Фархаду, шоферу, за все.
Вот опять… Нет, ну что за тип этот Герман Дорф… Катя буквально впилась взглядом в лицо фигуранта на экране.
— Как понять «за все»? — переспросила и Лиля.
— За его работу, — ответил Герман, — за труды.
Спроси его сейчас в лоб, Лиля, дорогая, знал ли он Василия Саянова и почему у того номер Дорфа в мобильном!
Но Лиля не могла этого спросить у Германа сейчас. И она не желала бежать сломя голову впереди паровоза, когда там, вдали, неизвестно что — зеленый свет или глухой тоннель.
— Когда вы проезжали по шоссе в тот вечер, вы видели какие-нибудь машины?
— Не помню, конечно, какие-то ехали. Но там поворот и не очень оживленно, особенно вечерами. Ах да, там громыхалка пыхтела — то ли трактор, нет, кажется, бетономешалка шла.
— Вы не слышали выстрелов?
— Нет, — Герман покачал головой.
А сам ты не стрелял? — задала свой вопрос Катя. — Хотя какой может быть у него мотив?
— Вы встретились с Данилой Кочергиным в тот вечер?
— Встретились. Он приехал чуть позже. И сейчас спросите ведь — нет, мы не пошли в яхт-клуб смотреть мотор. Нас как-то развезло у камелька. Данила уже поддатый явился.
— Пьяный?
— С ног не валился. Мы выпили с ним, чуток расслабились.
— А кто был дома, когда вы приехали? Кто вам открыл дверь?
— Женя, — ответил Герман и…
Он встретился взглядом с Лилей и…
Он умолк…
— Ах нет, я ошибся, — быстро поправился Герман. — Это было в другой день. Я просто перепутал. Ее тогда не было дома, она приехала позже и на такси.
— Позже вас и позже своего брата?
— Да, да, позже, — Герман закивал головой, — почти одновременно с Раисой Павловной.
— Так кто же вам открыл? — спросила Лиля.
— Калитку я сам, я знаю код домофона, — Герман смотрел на свои щегольские ботинки, вниз, — а входная дверь была открыта. Петр Алексеевич по вечерам гуляет в саду при любой погоде, и они не запирают дверь, потому что он в своем кресле не дотягивается до звонка.
— Вы его встретили в саду?
— Нет, — Герман покачал головой, — но у них большой участок и там много деревьев.
Катя просмотрела на ноутбуке запись допроса дважды. Что ж, он фактически подтвердил, что Женя находилась в тот вечер дома, как она и сама проговорилась. И еще есть в его словах… Какой-то скрытый… смысл, намек? Он его не хочет озвучивать в полиции, но…
Нет, такого фигуранта, как Герман Дорф, прожженного пиарщика себе на уме, не заставишь быть откровенным, не имея против него каких-то веских улик. Вот он вроде признался в том, что видел велосипедиста на шоссе в тот вечер. И что это дает следствию? Ничего. И по поводу первой жертвы его тоже не спросишь, потому что связей пока недостаточно.
Катя открыла следующий файл. Так, а вот это фотографии с мест предыдущих убийств.
Ярко-красная машина во дворе новостройки, а в ней женский труп. Анна Левченко на месте водителя уткнулась лицом в руль. Два выстрела сделаны почти в упор. Скорее всего, убийца не сидел с ней рядом, а открыл дверь машины и выстрелил. А вот и панорамное фото двора, где произошло убийство — саженцы молодых чахлых деревьев, справа детская площадка. А дом, говорили, еще практически не заселен, квартиры не проданы. Так к кому же Анна Левченко приехала? С кем хотела встретиться? Может, с кем-то из новых жильцов? Нет, не станет коварный убийца приканчивать жертву в собственном дворе.
Катя открыла файл с другими фото — это место убийства Василия Саянова. Панорамное фото парковки на Ленинградском проспекте. А вот и снимок машины «Инфинити», в ней тоже труп. Василий Саянов лежал на боку. Когда в него угодили две пули, он рухнул вправо, в сторону пассажирского сиденья. Одно пулевое отверстие практически в висок, второе — в шею. Судя по такому положению тела, к нему подошли, когда он садился за руль. И выстрелили с близкого расстояния.