Она мотает головой. Я смотрю на небо: до рассвета остается несколько часов.
Евина рука соскальзывает с моего плеча. Ева медленно и плавно опускается на асфальт. Я оглядываюсь на постового: его лампа горит слишком ярко. Мы посреди улицы, как на ладони. Бумажка, свернутая трубочкой, жжет мне карман.
Подкатывает уличный разносчик. Я беру у него банку с энерджи-дринком, раскрываю, выливаю Еве на голову.
— Зачем? — шепчет она.
— Чтобы ты двигалась, дура!
— Нет… Зачем жить?
Едва удерживаюсь, чтобы не отвесить оплеуху.
— Затем… что… мы с тобой вместе уйдем на Завод!
Говорю первое, что приходит в голову, но Ева вдруг оживает:
— Правда?
— Ну конечно!
Я вздергиваю ее на ноги — а ведь она тяжелее меня раза в полтора.
— Мы уйдем вместе, — говорю монотонно. — Выберемся из города… Пройдем через горы… И однажды утром поднимемся на вершину и увидим Завод. Там полно энергии, Ева. Просто залейся. Там с утра и до ночи энергетический час. Там никто не прыгает с крыши, никто не вешается на колготках, там всем хочется жить, и все живут. Понимаешь? Он прекрасный. И огромный. Выше неба.
Теперь быстрее. Я почти несу Еву на себе.
— А это не сказка? — Она слабо улыбается.
— Нет, — говорю как можно увереннее. — Если столько людей это повторяет, как это может быть сказкой?
Вот и конец квартала. Длинную страшную секунду мне кажется, что рикш на стоянке нет; ох, есть один. Пустой. Медленно разворачивается, собирается уезжать…
— Стой! — Я сгружаю Еву на тротуар и бегу следом. — Стой!
— У меня смена закончилась.
— Очень надо! Заплачу, сколько спросишь! Ну пожалуйста!
Рикша пожилой уже, ему лет сорок — окидывает меня взглядом.
— Куда ехать?
Называю адрес. Он колеблется целую минуту.
— Ну ладно. Садитесь.
Мы катим по опустевшим улицам. В темноте бесшумно вертятся ветряки. У рикши единственная фара на руле, она вспыхивает ярче, когда он нажимает на педали, и почти гаснет, когда притормаживает на поворотах.
Я сверяюсь с бумажкой. Фосфоресцирующие чернила светятся уже не так ярко, как тогда, в магазине рыб, когда парень с птичьими глазами написал мне этот адрес и пароль в обмен на кучу денег. К утру чернила совсем выдохнутся, и улик не останется.
Дома вокруг все выше. Это квартал небоскребов, почти необитаемый, угрюмый квартал. Маячат в тумане огромные каменные колонны — это башни. Слева — Сломанная Башня, бывший небоскреб, он переломился, как щепка, на уровне двадцатого этажа. Мне тогда было лет пять.
Рикша крутит педали все медленнее. Оглядывается по сторонам. Наконец решительно тормозит:
— Приехали!
Я расплачиваюсь и выбираюсь из коляски. Помогаю выйти Еве. Мы на маленькой площади, справа и слева — темные башни, в центре — постамент от какого-то древнего памятника. Памятник давно снесли, остались только каменные ноги в каменных ботинках со шнуровкой.
Рикша уезжает. Теперь мы совсем одни в этом странном месте.
— Я посижу? — спрашивает Ева.
— Нет. Собрались идти — так идем. — Я разглядываю бумажку. Мне впервые приходит в голову: а если парень в магазине с рыбами обманул меня? Решил посмеяться? Если мы не найдем тут никаких дилеров, а найдем… ну мало ли что можно найти ночью в квартале небоскребов?!
— Нам туда, — говорю твердо, чтобы Ева и на секунду не усомнилась в моей уверенности. Веду ее — теперь она идет почти сама — через площадь, к башне.
Заворачиваем за угол. Я замедляю шаг. Похоже, это то самое место — магазин… Бывший магазин. Витрина заколочена. Поперек двери — наискосок наклейка; подойдя поближе, ухитряюсь прочитать: извините, мы не работаем.
И кодовый замок.
Совсем новый. Очень сложный, навороченный. А сверху — для виду — закрашен серой краской. Маскируется под старую рухлядь.
И тут — в первый раз — мне становится страшно. Потому что парень с птичьими глазами не врал, оказывается. И если я сейчас прикоснусь к этому замку — я буду вовлечена в действие, которое называется незаконной сделкой с энергией. Страшнее в нашем городе преступления нет. С человеком, которого на этом поймают, энергетической полиции можно делать все, что угодно: бить, издеваться, убивать… Хотя он и так умрет. Лишение пакета на неделю — и привет.
Ева тяжело дышит у меня над ухом. Она тоже боится.
— Может, уйдем? — спрашивает еле слышно. — Как-нибудь… дотяну…
Я задерживаю дыхание — и набираю на двери код. Длинный. Восьмизначный.
Длинную минуту ничего не происходит. Потом над нами загорается фонарь. И горит секунд тридцать. Мы стоим, никуда не уходим.
Фонарь гаснет. Проходит еще одна минута, и дверь, лязгнув, отъезжает в сторону.
— Ваша бабушка больна, — говорю быстро. — Просила передать ей пирожок и горшочек масла.
— Входи, Красная Шапочка, — отвечает невидимый в темноте мужчина.
В комнате совсем нет ламп. Только зеркальная банка со светлячками. Меня это нервирует: мы не видим лица того, кто нас впустил. А на нем ночные очки: он нас отлично видит.
Ева нащупывает в темноте стул и садится. Минуты три все молчим: мы с Евой пялимся в темноту, мужчина нас разглядывает. Я держу себя в руках — делаю вид, будто мне все равно.
Наконец он решает, что мы те, за кого себя выдаем.
— Сколько? — спрашивает без предисловий.
— Сто энерго, — говорю я быстро. — Хотя бы восемьдесят. Одним пакетом. Прямо сейчас.
— Тысяча монет. Наличными.
У меня перехватывает дух: не хватает денег. У нас с собой на двоих восемьсот восемьдесят две, и ни копейкой больше. А на счету — ноли и у меня, и у Евы.
Ева стонет сквозь зубы. Я наступаю ей на ногу.
— Семьсот, — говорю спокойно.
Он молчит. Летают и возятся светлячки в банке. Шуршат. Жуткий звук.
— Девочки, вы понимаете, куда пришли? Или вы платите и заправляетесь, или вы отсюда не выходите. Такое правило.
Ева тяжело дышит. Я сильнее наваливаюсь ногой на ее ступню. Ей, наверное, больно, но мне сейчас надо, чтобы она молчала!
— Если мы не вернемся к утру, — говорю как могу равнодушно, — ваша бабушка очень опечалится. И пришлет дровосеков.
— Дурочка. К утру здесь ничего не будет. Даже ваших трупов.
— Семьсот пятьдесят.
— А ты дикая, — говорит он с удивлением. — Девятьсот пятьдесят. И больше никаких уступок. Деньги с собой?
— Восемьсот, — мне все труднее сдерживать дрожь.
— Девятьсот.
— Восемьсот восемьдесят две. — Я не выдерживаю и закрываю глаза. И целую минуту слушаю шуршание светлячков в банке.
— По рукам, — говорит он наконец. — Просто из уважения к твоей настырности, детка.
Он идет к банке со светлячками. Открывает крышку, запускает внутрь руку, зачерпывает пригоршней (фу!). Выбрасывает в форточку. Снова закрывает банку, ставит на прежнее место. Светлячки пытаются взлететь и бьются о стеклянные стенки.
— Сколько вас тут ходит, — бормочет мужчина. — О запасках не думают, живут одним днем… И мрут. Ты, — неожиданно поворачивается ко мне, — ты сколько протянула бы без дозаправки?
— Не знаю… — Судорожно шарю по карманам, собирая деньги. Одной сотни не хватает. Могла я, расплачиваясь с рикшей, вместо десятки отдать сотню?!
— И я не знаю, — говорит он со странным выражением. — Ну, долго мне ждать? Давай деньги!
Я протягиваю ему все, что у меня есть. Он пересчитывает за одну секунду — в полной темноте. В очках.
— Детка, ты ошиблась, — говорит очень ласково. — Здесь семьсот восемьдесят две.
Я в десятый раз ощупываю карманы. Боковые, нагрудные, внутренние…
В глубине комнаты открывается еще одна дверь. Входят, кажется, трое — они огромные, пахнут кожей и потом, звенят металлом, сопят. Выпуклые линзы их очков отражают банку со светлячками.
— Ты что, в игрушки решила играть? — Дилер почти шипит. И в тот момент, когда он делает шаг ко мне, мои пальцы нащупывают — в глубине кармана брюк — туго свернутую купюру.
Дилер успокаивается. Снова пересчитывает деньги. Кивает громилам в темноте:
— Полный бак. Одним пакетом. Вот этой, хилой… А за этой дикой смотрите в оба глаза!
В темноте поблескивают зубы. Дилер ухмыляется.
— Идите за ними, девочки. Они вас не обидят.
Один идет впереди. Двое — по бокам. Как будто конвоируют. Ева цепляется за мое плечо.
Мы выходим на задний двор, заваленный хламом и рухлядью. Я поднимаю голову и вижу, что небо понемногу светлеет.
Передний уходит, велев нам оставаться на месте. Мне на плечо опускается тяжелая горячая лапа.
— Слышь ты, черная… У тебя парень есть?
— Есть, — отвечаю сквозь зубы. — Чемпион по кара-дзю.
— Врешь! — Громила смеется. Поблескивают очки и зубы.
Его рука проводит по моей спине. Я отпрыгиваю.
Его рука проводит по моей спине. Я отпрыгиваю.
— Брось, — говорит его напарник. — Шеф прикончит.
— Ой, ну я тебя умоляю… Шеф даже не узнает.
В этот момент возвращается тот, что шел впереди. Кладет на землю перед Евой плоский портфель. Открывает. Вытаскивает манжету. Ева закатывает левый рукав. Ее трясет.
Манжета охватывает Евину руку повыше локтя. В этот момент я ни о чем не думаю, даже о громиле за спиной. Я смотрю на Еву. Портфель тихо гудит. Ева глубоко вздыхает, напрягается, по ее лицу расползается улыбка… Ну вот. Наконец-то. Мы смогли, мы сделали, наконец-то!
Яркий свет заливает двор — брошенные ящики, канистры, трех громил с портфелем и нас с Евой.
— Стоять на месте. Энергетический контроль.
У меня отнимаются ноги.
Громилы и не думают «стоять на месте». Одинаковым движением лезут за пазуху… Что у них там — разрядники? Самострелы?!
Ева подпрыгивает и, волоча за собой портфель, кидается в тень. Я за ней. Почему-то самым важным мне кажется снять с Евы манжету — а потом пусть доказывают, что мы причастны к сделке, может, мы просто проходили мимо…
Ох, ничего они не будут доказывать. На тех, кто подозревается в операциях с энергией, не распространяются обычные законы. А нас взяли с поличным, с поличным!
Я оборачиваюсь через плечо…
И вижу.
Контролер почему-то один. Громилы кидаются на него с трех сторон — им терять нечего. Один раскручивает над головой цепь. У второго самострел, у третьего разрядник. Я понимаю, что нужно бежать сию секунду — но не могу сдвинуться с места.
Проходит, наверное, целое мгновение.
Контролер отталкивается от земли. Правой ногой бьет в грудь противника с самострелом. Громила падает. Контролер винтом проворачивается в воздухе, его левая нога находит челюсть другого нападающего. Тот валится, роняя оружие. Третий громила стреляет разрядником — я вижу тонкую голубую дугу. И в следующий момент ей навстречу вылетает жгут мощнейшего разряда — синяя петля. Летят искры. Резко пахнет паленым.
Громила падает, не издав ни звука, и больше не шевелится. Тот, что получил ногой в челюсть, тоже лежит неподвижно. Зато другой вскидывает самострел…
Мне кажется, я слышу, как поет в полете тонкая стальная стрелка.
Контролер сбивает ее перчаткой — звук металла о металл. И в следующую секунду снова вспыхивает синяя дуга. Еле слышное шипение, будто рвется тонкая ткань. Тяжело валится тело. И наступает тишина.
Ева дергает меня за руку.
Светает. Проклятье — в темноте у нас был бы шанс! Мы бежим, как не бегали никогда в жизни. Разлетаются из-под ног ошметки, огрызки, черепки, консервные банки; свалка огромная. Мы мечемся между штабелями канистр, пробираемся сквозь чащу покореженной арматуры, нам нужен выход, выход, выход, а выхода нет, только новые горы мусора, огромное динамо-колесо, завалившееся набок, гнилые лужи, горы черных сплавившихся покрышек…
— Помогай!
Ева не сразу понимает, что я хочу сделать. Но я наваливаюсь плечом на башню из вонючей резины, и Ева, догадавшись, кидается мне на помощь. Раз… два… глаза лезут на лоб. Три! Башня из покрышек падает, заваливая проход между двумя тяжелыми блоками — отслужившими свое аккумуляторами. Он не пройдет! Он тут не пройдет!
С противоположной стороны завала бьет синяя дуга. Покрышки плавятся и проседают. Поднимается черный дым…
Мы снова бежим очертя голову.
Направо. Налево. Нам надо бы разделиться, тогда у одной из нас был бы шанс… Я думаю об этом отстраненно, будто не моя судьба решается, а чужая. Впрочем, выбора все равно нет: дорога вперед одна, без развилок. Направо, налево…
Ева сдавленно вскрикивает. По инерции пробежав еще несколько шагов, поворачиваю голову; Ева лежит на земле, над ней возвышается черная фигура контролера.
— Беги! — кричит Ева из последних сил.
Я и рада бы не послушаться, но не могу. На губах металлический привкус. Я бегу, как затравленный зверь, я лечу, и вдруг передо мной открывается выход!
Последним рывком прорвавшись сквозь пролом в бетонном заборе, выбегаю на улицу…
И в этот момент меня хватают за волосы. Сзади.
Комната, где мы расстались с деньгами, пуста. На столе по-прежнему стоит банка со светлячками: они больше не светятся.
Контролер стряхивает нас с Евой на пол. Именно стряхивает: до этого он нас тащил. Я приземляюсь на руки и колени. Ева падает на бок — неуклюже, будто набитая ватой. Стукается головой о стену, но не перестает улыбаться странной бессмысленной улыбкой.
Контролер быстро оглядывается. В опустевшей комнате нет никого и ничего: только светлячки по-прежнему шуршат. При свете утра зеленые искорки превратились в отвратительных насекомых. Вогнутое зеркало внутри банки искажает их отражения, и от этого они делаются еще гаже. Просто чудовища.
— Конечно, он ушел, — говорит контролер сам себе. И оборачивается к нам. — Допрыгались, козы?
Мы молчим.
Контролер вздергивает Евину руку вверх. Рукав скатывается к плечу: выше локтя ясно виден след от манжеты.
— Сколько заплатили? — спрашивает контролер.
Ева тяжело дышит. Я называю сумму.
— Откуда у вас такие деньги?
Странный вопрос. Мы просто отдали все, что было, до копеечки. Теперь будем питаться бесплатной синтетической вермишелью… пока не помрем от недостатка энергии — Ева завтра, я послезавтра.
Контролер пристально смотрит на Еву. Потом переводит взгляд на меня.
Он немолод. Вернее, он вне возраста. Лицо в бороздках, но это не старческие морщины. Это будто стыки бронированных плит. Глаза смотрят из черных провалов, будто из глубоких дюз. Я вспоминаю, как он разделался с тремя нападающими. Они там до сих пор, наверное, лежат…
— Вы заплатили за дрянь, — говорит он неожиданно мягко. — За фальшь. Это не энергия.
Я смотрю на Еву. Она улыбается.
— Это не энергия, — говорит он с нажимом. — Это заменитель. Две-три таких заправки — и привет, сумасшествие.
Ева улыбается. Как будто все, что происходит с нами, — шутка. Игра. Я смотрю на нее с ужасом. Потом перевожу взгляд на контролера; он кивает:
— Эти сволочи травят вас за ваши деньги.
— Но иначе она не дожила бы до утра! — вырывается у меня.
Бронированные плиты его лица чуть заметно сдвигаются — он хмурит брови.
— Многие не доживают. Энергии не хватает на всех. Ее все равно не хватает! Поэтому… такие людоедские штрафы.
Становится тихо. Ева молчит. Я молчу. Светлячки в банке понемногу затихают.
— Иди, — говорит контролер. — Забирай ее… И чтобы духу вашего здесь не было.
Я смотрю на него, не веря своим ушам.
— Иди! — повторяет он громче. — Считаю до пяти. Раз…
Я вскакиваю, будто меня ткнули шилом. Ева отстает только на одну секунду. Мы с ней сталкиваемся в дверях, прорываемся, плечом к плечу бежим по темному коридору… И вырываемся под небо. Справа — стена покинутой башни. Слева — ограда свалки.
— Четыре, — говорит контролер где-то там, позади, в пустой комнате.
Я слышала о такой забаве. Отпускают жертву, а потом догоняют — и убивают якобы при попытке к бегству. Такое полицейское развлечение.
Мы бежим. Проносимся через площадь. Вылетаем на улицу, ныряем в подворотню, пробегаем ее насквозь. Из-под ног шарахаются крысы. Нам слышится погоня за спиной — этот контролер бегает так, будто и не человек вовсе…
Начинают попадаться люди. Дворник вертит педали уборочной машины: из-под круглой щетки разлетаются фантики и упаковки от энерджи-дринка. Он смотрит на нас, как на бешеных, и тогда мы немного сбавляем темп.
При свидетелях контролер не станет нас убивать…
Или станет?
Мы наконец-то решаемся оглянуться.
Погони нет. Давно отзвучал счет «пять», но преследователь так и не появился.
Мы валимся на край тротуара. Садимся, пытаясь отдышаться. Подползает разносчик дринка и с ним — гусеничная тележка с бутербродами. Бездумно сую в прорезь тележки свою кредитную карточку — загорается возмущенный красный глаз. Я забыла: денег-то нет…
Зато дринк нам полагается бесплатно. Мы выпиваем по две банки.
— Как ты?
Ева с минуту молчит, будто прислушиваясь к собственным ощущениям.
— Странно… Голова кружится. Слюна горькая. Но вроде живая… Как ты думаешь, он врал?
Может, и врал. Я пожимаю плечами.
— Он нас отпустил? — осторожно спрашивает Ева.
— Да вроде.
— И гражданский код не записал?!
— Нет.
— Не бывает, — говорит Ева, подумав.
Я с трудом поднимаюсь — все мышцы ноют, все суставы болят.
— Слушай, подруга… Утро наступило. Мы живы. Чего еще? Пойдем поспим, а то ведь вечером на работу.
Я поднимаюсь и бреду по улице, верчу головой, пытаясь сориентироваться. Теперь-то нам рикша не светит, придется на своих двоих добираться…