«Трюки, циклеты. Удивительное моторное шоу. Национальный гоночный трек…»
Город Фонтейн, штат Колорадо.
«Фонтейн, — припомнились Пеплу слова мексиканца, — за полсотни миль городишко».
— Спасибо, Пако, — пробормотал он сквозь сигарный дым. — Наводка так себе, но других пока нет.
Катакомбы стоили ему новых нервов, а ущелье за ними показалось Пеплу и вовсе бесконечным, к тому же, в нем водились сотни различных видов мерзейшего гнуса и мошкары, на пути сюда им не замеченной. И всё-таки, слингер не жаловался. С каждым его шагом макет «Роузуотер» терялся всё дальше позади, а встреча с Бессмертной Игуаной становилась ближе. Жрица была опасна, еще как — но этим она и влекла его. Пепел любил опасных женщин и ничего не мог поделать с этой любовью.
Пока он выбрался к воротам Денвера, солнце успело изрядно спуститься к горизонту, и степные травы окрасились в густой вечерний оранжевый. В прерии настало короткое реактивное лето, отрезок хорошей погоды, что всегда приходит вслед за первой песчаной бурей.
У денверских ворот — тесной высоченной прорези, утопленной в городской панцирь — торчала машина полиции. Эта синяя будка на перископической ноге в народе называлась «прыгунцом» или «скачущей ментовской Хреновиной», всегда с уважительной большой буквы. Завидев вдали еще одну прыгучую будку, стрелок решил держаться придорожных оврагов.
Уже много лет климат в Колорадо становился всё жарче. Пустошь медленно двигалась на север, отнимая у фермеров, дельцов и прочих носителей цивилизации дюйм за дюймом. Жители денверского улья совались наружу всё реже, а к бродягам и сквоттерам питали всё большую неприязнь. Те, впрочем, отвечали денверцам взаимностью и каждый день расписывали бетонный панцирь матерной похабенью. Поэтому городские власти не очень жаловали тех, кто шляется под стеной — тем более, без имени, без лошади, без медицинской страховки, без водительских прав и при оружии.
Еще час, и ворота под надзором пары двух железных цапель-Хреновин остались далеко позади. На равнины опустился призрачный, едва заметный сумрак. Денвер превратился в зарево за спиной, а попутчиков слингеру так и не встретилось. Трасса пустовала. Стрелок успел сбить ноги о гудрон и отчаянно скучал по табаку. Пепел шагал на юг — где-то там, под изломанным багровым небом, вперед и влево через прерию, на восток — где-то там и должен был располагаться Фонтейн.
«Кто плохо себя ведет, всегда попадает на юг, в зубы Лесопилки», — припомнилась слингеру детский кошмар, один из воспитательных уроков старого пьяного Джонни.
Вокруг быстро холодало и темнело. Мягкая пыль на трассе отлично подходила для ходьбы, но к востоку виднелся далекий и достаточно плотный островок лиственной зелени. Пепел колебался. Он уже решил оставить шоссе до утра, добраться к зеленому оазису по пересеченной местности, устроиться на привал в тени деревьев, собрать немного опавших ветвей. Как приятно, думал он, будет развести костер, вытянуть ноги и заснуть безмятежным сном у жаркого гибнущего пламени.
Но, прежде чем сойти с дороги, стрелок решил оглянуться в последний раз. Над Денвером раскинулся веер из лучей прожекторов — горожане заботились, чтобы по ночам их муравейник был хорошо виден издалека. Ниже, у мутнеющего во тьме основания купола плыл одинокий светлячок. Слингер развернулся лицом на север и встал посреди шоссе, пристально глядя вдаль. Огонек приближался. А в порывах ветра, если прислушаться, угадывалось рычание далекого мотора.
Едва светлячок подобрался ближе и вырос, Пепел вытянул руку, сигналя оттопыренным пальцем. «Если не возьмет, — подумал слингер, — всегда можно пальнуть следом».
Но машина остановилась и просто так. Это был моноциклет диковинного устройства: огромное колесо от трактора, вперед которого выдавался железный хомут, частично обмотанный мешковиной. На этом дышле висел керосиновый фонарь, служивший моноциклету единственной фарой. Ниже болтался длинный кожаный мешок. Поперечная балка выступала над ним справа и слева, и натянутые веревки превращали этот движущийся хомут в нехитрое, зато весьма просторное сиденье.
— Куда едем? — спросил из темноты надтреснутый голос.
— Прямо. — Стрелок нашарил одно из стремян, взобрался и сел рядом с водителем. Тот повернул рычаг, и неуклюжая машина покатила дальше.
Одноколёску вел крепкий тощий старик в желтом дождевике и тяжелых армейских ботинках. Он то и дело сверкал глазами в сторону Пепла из-под извилистых полей своей бесформенной клепаной панамы. Дед правил машиной без единого звука. В обычной ситуации слингер и сам охотно помолчал бы, но сейчас ему зверски хотелось курить, а у старика мог заваляться табак или махорка.
— Дизель? — Стрелок кивнул на колесо, мирно урчавшее за спиной.
— А? — переспросил дед, не отрывая взгляд от шоссе.
— Испанская работа? — Пепел хлопнул ладонью по дышлу.
Лицо водителя дернулось в легком тике, и под панамой сверкнула его бескровная скупая улыбка:
— Я что, сынок, похож на испанца? — спросил он.
Слингер промолчал.
— Это «Улитка», гибрид, — сказал дед, обращаясь к туманностям и галактикам у себя над головой. — Старинный артефакт. Индейская дворняга.
— На индейца ты тоже не похож, — сказал Пепел.
Старик опять скорчил короткую гримасу.
— Эль-Капитан, — сказал он.
— Ты про гору?
— Про гоночный трек. Сейчас это просто яма. Когда-то давно на этом месте взорвался товарняк со стеклом. Старатели выкопали огромную яму. С пятидесятого в этой яме каждый год проводилась ярмарка. «Индейское лето». Всё там было индейское. Индейские гонки, индейские карусели.
— В Фонтейне?
— В Фонтейне. Это гоночная машина. С тех самых гонок.
Слингер ждал еще каких-то подробностей, но время шло, созвездия перемигивались над головой, а старик молчал.
— Ты старатель? — спросил Пепел наугад.
— Я коллекционер, — сказал дед и снова умолк. Разговор с ним поддерживать было сложно. Стрелок уже хотел замолчать насовсем, но старик вдруг добавил:
— Особо сильный интерес я питаю к мешикам, известным тебе под именем «ацтеков». Меня зовут мистер Кайнс.
— Вот как, — сказал Пепел. — Не будет ли закурить, мистер Кайнс?
Дед уставился на него сверкающими глазами. Потом медленно сунул руку за пазуху и протянул слингеру бронзовый портсигар, изображавший южного божка с откидной челюстью. В ротовой щели маленького тотема выстроился ряд тонких коричневых сигар. Старик вдавил треугольный рычажок — щелк! — и челюсть божка отвисла. Полюбовавшись безделушкой, стрелок вытащил короткую сигару двумя пальцами, сунул ее между зубов и, наконец, закурил.
— Я Пепел, — представился он. Свой род занятий слингер пока решил не разглашать. Он сказал: — Я только что с земли ацтеков. Там, где раньше стоял военный макет.
— «Вудсайд»?
— Точно не помню, — сказал Пепел. — В горах около Денвера.
— Нет там макета, — ответил Кайнс, сверкнув глазами из-под шляпы. — Около Денвера только «Вудсайд», армейский полигон. И там не мешиков земля.
Стрелок неопределенно хмыкнул и поскреб колено.
— Я и сказал, что не помню, — признал он.
— Грибы небось ел. — Старик понимающе хмыкнул.
«Вопрос развивать не стоит», — решил Пепел. С макетом явно было что-то не в порядке. Лишний раз убедиться в этом можно было и без посторонних лиц. С другой стороны, не в порядке был и сам мистер Кайнс. Услышь он о золоте… Вопрос развивать определено не стоило.
— Табак на патроны? — предложил слингер.
— Не нужно. Пневматика, — отозвался дед.
У его локтя на раме покоилось индейское духовое ружье необычной конструкции, весьма неудобное с виду, с метелкой из пожухлых перьев на стволе и матовой морской раковиной в области затвора.
Пепел молчал. Кайнс помедлил и протянул ему портсигар. Стрелок, не особенно церемонясь, переложил часть коротких сигар из жестянки в нагрудный карман. Когда он вернул деду сигаретного божка, зубы у того изрядно поредели.
— Кецалькоатль? — Слингер кивнул на медную физиономию.
Старик впервые приподнял шляпу и осмотрел Пепла, не скрываясь в тени.
— Шочипилли, — сказал он. — Цветочный принц. Бог пейотля.
У старика был выразительный профиль и смуглые, почти орлиные черты. Он походил на военного, — а может быть, на южного проповедника, хотя в прерии внешность часто бывала обманчивой.
— А Кецалькоатль — бог чего? — спросил Пепел.
— Много чего. Бог знаний. Бог змей.
— Бог солнца?
— Это не он. Уицилопочтли бог солнца.
— В яме?
— Что?
— «Солнце в яме». Это тебе о чем-нибудь говорит?
Кайнс проигнорировал вопрос. Он посмотрел вдаль и пошевелил губами.
— А может кто-то назваться богом ацтеков, — спросил Пепел, — Так, чтоб ацтеки ему поверили?
— Это случалось, — ответил Кайнс. Он помолчал и добавил: — И плохо заканчивалось.
— Почему?
— Они будут служить такому богу. Но только он должен будет всё время доказывать, что он бог.
— Доказывать? — спросил Пепел.
— Творить чудеса. Тело служит богу, а бог должен служить людям. Иначе тело казнят. Как Монтекасуму.
Стрелок поскреб щетину.
— Или как Иисуса Христа, — добавил он.
Дед снова пошевелил тонкими губами. Когда Пепел уже решил, что старик обиделся насовсем, и перестал ждать ответа, мистер Кайнс ожил снова.
— Кое-где принято считать, что Кецалькоатль и есть Сын Божий, в понимании ацтеков, — сказал он. — Но дело-то в том, что так может думать только белый. У змеиного бога нет ничего общего со Спасителем.
— А с дьяволом? — спросил Пепел, сам не зная, зачем.
Пришел черед старика удивиться.
— У мешиков нет лукавого, не к ночи он будь помянут, — сказал он. — Это Кортес был уверен, что ацтеки молятся Сатане. А мешики думали, что он сам ест мясо своего бога во время причастия. Для ацтеков это было ужасное святотатство, достойное чернейшего из живых демонов.
Старик хрипло и коротко рассмеялся — будто хворост захрустел под колесом одноколески. Пепел ждал продолжения, но его так и не последовало. Тогда слингер уселся прочнее, поднял высокий ворот и надвинул шляпу так низко, что его костюм превратился в единый, почти непроницаемый для ветра панцирь. Мысли Пепла были в беспорядке с самого начала, но теперь беспорядок только ширился, и он решил оставить сложный разговор как есть.
— Я хочу осмотреть Фонтейн, — сказал Пепел. — Там кто-то живет?
— В мотеле светится, у колеса, — туманно ответил старик.
Пепел кивнул и задремал, покрепче ухватившись за сиденье.
Его разбудил голос Кайнса:
— Фонтейн, штат Колорадо!
Моноциклет стоял в пыли у обочины.
Пепел обнаружил, что проспал часа полтора: вокруг весьма похолодало, а созвездия над головой успели совершить полоборота. Стрелок спрыгнул в мягкий песок и притопнул, разминая затекшие ноги.
— Я вспомнил, чего еще Кецалькоатль бог, — сказал Кайнс из темноты.
— Чего? — спросил Пепел.
— Медяк.
— Что?
— Тот медяк, что ты доставал вместе со спичками. Плата за дорогу. А с меня информация.
Слингер вытащил из кармана последнюю фишку, подышал на нее, да и швырнул ее старику. Тот поймал медяк и убрал его в дождевик.
— И? — спросил Пепел.
— Конец света, — ответил старик. — Кецалькоатль бог конца света.
Мистер Кайнс дернул рычаг, и одноколеска покатила прочь, бурча и разбрасывая пыль в свете фонаря. Пепел остался во мраке, среди шумящих трав и негромко цокающих ночных сверчков. Над головой его яркими россыпями кружились кометы и созвездия.
В такую же звездную ночь он когда-то убежал из фанерной будки, в которой проживал вместе с Джонни, свистнув у отца десять баксов и Кочергу, неприкосновенный рейнджерский револьвер. В такую же звездную ночь он впервые вышел на тесный балкончик своей городской высотки и увидел перед собой панораму озера Мичиган, доки, грязные кварталы с одной стороны и здоровенные жилые циклопические башни — с другой.
В такую же ночь он разыскал поселок своего детства и выяснил, что старый Джонни уже давно умер — его зарезал из-за какой-то женщины какой-то проезжий техасский мясник.
За пару минут глаза слингера привыкли к серебряному звездному свету. Пепел еще раз оглядел ночные окрестности. На фоне бледного восточного горизонта виднелся остов какого-то древнего ярмарочного аттракциона, видимо, фрагмент «чертова колеса», или же «машины Ферриса» — наполовину обвалившийся гигантский каркас в форме полумесяца на двух огромных ходулях. У подножья этой конструкции мерцал разноцветный огонек.
Стрелок втянул носом пряный осенний воздух, замер и сосредоточился на окружавших его звуках. В округе было спокойно — птицы не шумели, собаки не лаяли — даже койоты молчали. Если в Фонтейне и водились опасности, сейчас они наверняка спали крепким сном.
Сначала ему казалось, что до мотеля подать рукой — но Пепел шел и шел, то перебираясь через овраги, то петляя в болотной осоке, то шагая напрямую — и всё без толку. Остов чертова колеса уже висел над головой, а неоновый огонек всё так же дрожал и переливался у его подножия, оставаясь крошечным.
Других огней поблизости видно не было: Фонтейн, судя по всему, был оставлен. Людей в прерии обитало много, но не столько, чтоб волноваться о нехватке жилья. Где наклевывалось стекло-0, хороший урожай или хорошая охота, там неизбежно заводились люди и росли дома. Потом кто-нибудь в новом селении начинал слышать Шум, и сквоттеры испарялись из его округи в одночасье, не считая самых упрямых, вроде Масляного Джека, который пересидел в своем «Еноте» несколько приливов и отливов цивилизации.
Овраги и болота наконец остались позади. Стрелок выбрался на дряхлый панцирь автостоянки, большой квадрат из гудрона, здесь и там проеденный степными травами. Мотель — низкая кирпичная громадина — раскинулся по дальней его границе. Окна мотеля были темны. На его вытянутом фасаде мерцали неоновые трубки:
ГАДЮЧИЙ ДВОР
Комнаты Бар Стоянка Горючее Телефон
МЕСТ НЕТ
Пепел ухмыльнулся. «Гадючий двор» выглядел совершенно нежилым: вся его темная кирпичная кладка осыпалась и была густо затянута плющом, и даже на крыше цвели какие-то растения, — при этом сама вывеска горела в полную газовую силу. Кто-то обновил и зажег ее совсем недавно. А значит, место для слингера здесь было припасено — теперь он точно был уверен в этом. А заодно и в том, что старик Кайнс подвез его досюда не случайно.
«Наверняка ее человек, — решил Пепел. — Что ж, солнце, благодарю за такси».
Над тяжелой раздвижной дверью мотеля в эмалированном плафоне мерцала еще одна лампа, на этот раз обычная, без неона. Вокруг ее колбы с тлеющей нитью танцевала стайка ночных мотыльков. Слингер подналег на створки, потом еще раз — и двери с хрустом разъехались по сторонам. Где-то вверху брякнул колокольчик. Других звуков не последовало, и Пепел аккуратно шагнул через порог.
На конторке было темно и пусто. Дизельный генератор тихо урчал внизу, под досками и бревнами пола, но в самом холле царил полумрак: только неоновые отблески падали снаружи длинными сполохами — синий-желтый. Синий-зеленый. Синий-красный.
Пепел едва не пропустил внутреннюю дверь — она скрывалась в тени торгового автомата. Стрелок осмотрел его разбитую витрину и раскуроченные внутренности, настолько пропахшие поп-корном, что древний горелый душок ощущался рядом до сих пор. Мотель, как видно, был разграблен не один десяток лет назад. Но генератор кто-то привез сюда недавно.
Пепел зажег спичку. К жестяному боку автомата был прилеплен дагеротип, изображавший мотель в его лучшие времена. Усатый джентльмен позировал с двумя приятелями на стоянке у главного входа, среди флажков и гирлянд, а позади троицы маячила всё та же машина Ферриса, ярмарочное колесо обозрения в полнолунной фазе и полной исправности. Только название было какое-то другое — «Моторный двор», или что-то вроде.
Держа руку у кобуры, слингер прошел во внутренний дворик.
Мотель оказался построен с размахом. В его внутреннем дворе раскинулся целый дикий сад. В гуще зарослей виднелся то ли фонтан, то ли бассейн — кафельная яма по пояс, сплошь усеянная багровыми листьями. Узловатые стволы и ветви акаций тесно обступали ее и смыкались над головой, оставляя небу совсем немного пространства. Там, где акациям не хватало места, торчали сорняки всех мастей и пород, нередко в человеческий рост, — а толстые вьюнки и плющи карабкались еще выше. На крыше мотеля буйно росли какие-то цветы с мясистыми листьями — некогда определенно комнатные — и в воздухе стоял их сладковатый запах.
Пепел заметил индианку сразу, как только приблизился к кафельной яме. Жрица сидела у фонтана в свете единственного дворового фонаря, качавшегося на древнем скрипучем проводе. Кожа Игуаны была чиста — бронзовые узоры исчезли. Теперь с тонких плеч верховной жрицы ниспадала дешевая футболка с выцветшим орнаментом — не ацтекским, а, скорее, майянским, насколько мог разобрать слингер. Еще он мог разобрать, что больше на жрице нет ничего.
Бессмертная Игуана казалась такой же хрупкой и тонкой, как черные ветви акаций у нее за спиной. Жрица смотрела куда-то вверх, чертя в листьях на дне фонтана пальцем ноги. В ладонях она держала винный бокал, отпитый наполовину. Бутылка стояла здесь же, у ее ног, почти пустая.
— Ты долго шел, — сказала Игуана, разглядывая ветви над головой. Она спросила: — Хочешь со мной выпить вина?