— Моя мать была принцессой из Мехико. Мой отец лучший гонщик в мире, — сказал он. — Я достойный, почтенный воин.
Его голос был спокоен и размерен.
— Я был подносимым, но меня спасла сестра. А ее воины толстые, ленивые и мне завидуют. Я найду Иисуса Христа и сожгу его, найду его слуг и сожгу их, потом явлюсь к Великому Змею и скажу ему, что…
— Погоди, чико! Стой, — Торговец впервые за долгое время подал голос. — Ты что сказал? Так ты мехикано, получается?
Он преградил Буйволу путь и раскинул объятья.
— Земляки с тобой, значит?
— Моя мать жила в Теночтитлане, — сказал Ревущий Буйвол, пытаясь обойти его. — Она происходила из древнего испанического брака конкистадоров с женщинами Трех племен.
Пако ухмыльнулся, опять преграждая Буйволу путь.
— И моя, чико, — сказал он. — И моя тоже.
— Я даже не знаю твой язык. Я не видел Теночтитлана… Мехико. Что нужно мне сделать, чтобы стать мехикано? — спросил Буйвол.
Они с Пако теперь болтали от привала к привалу, весьма утомляя этим слингера. Стрелок понятия не имел, зачем индейцу становиться каким-то мехикано. И к чему торговцу понадобилось вербовать индейца в земляки. Одно можно было знать точно: Пако опять затевал очередную мерзость. Стрелок поэтому предпочитал наблюдал за ними двумя с безопасного расстояния и в разговоры не встревал.
Отчего ему становилось в дороге скучно.
— Объясни мне ваши обычаи, — просил теперь индеец.
— Обычаи хорошие, — отвечал мексиканец. Он говорил, воздев палец к небесам, и вид имел самый значительный. — Раз! Семья, фамилья для моего народа — это святое. Это храм. Это не как у слингера — никого, ни жены, ни детей, ни гроша в кармане.
— Пристрелил бы тебя — был бы сейчас женат, — сказал Пепел себе под нос.
Пако не услышал его, да и не слушал.
— Два! — сказал он. — Старость уважать — это храм. Это святое.
Торговец потряс согнутым пальцем у ацтека под носом.
— Это ты хорошо запомни. Кто старше — тому ты верный слуга и помощник.
— Но ты старше, — сказал Буйвол, оглядывая высившегося перед ним Пако. — Это значит, я тебе слуга и помощник.
— Молодец, чико. Хорошо соображаешь.
Мексиканец осторожно пихнул Буйвола в изодранное плечо. Пепел ухмыльнулся и принялся раскуривать сигару.
— Я с вами просто потому, что по дороге, — сообщил он сквозь окурок. Потом добавил: — А так, я иду в Лас-Вегас.
— Три! — продолжал торговец. — Ты меня называй «дон тио Рамирес», это значит «родной дядя». А я тебя буду называть… «дон Пендехо». Это значит «родной племянник».
— Хорошо, тио Рамирес.
— Дон тио Рамирес.
— Дон тио Рамирес, — поправился Буйвол. — Ты научи меня еще обычаям.
— Не сразу, дон Пендехо. Сначала ты отдай дяде… — Мексиканец потянулся было за дьявольским оружием, но Ревущий Буйвол отвел солнечное ружье в сторону, потом еще дальше, потом вскочил на ноги и удалился в колючки, увлекая ружье за собой.
— Нельзя, дон тио Рамирес, — сказал он. — Это святой инструмент. Это табу. Это нельзя.
Пако напрягся, но потом обмяк.
— Как скажешь, дон Пендехо. Путо каврон.
Ревущий Буйвол вернулся назад. Солнечное ружье он по-прежнему крепко сжимал двумя руками. Секунду поразмыслив, торговец порылся в жилете и вынул аккуратно свернутый ошейник с гирьками.
— Вот. — сказал Пако. — Надевай.
Буйвол опустил ружье. Потом медленно убрал ружье за спину. Не отводя глаз от мексиканца, Ревущий Буйвол взял ошейник у него из рук.
— Я теперь мехикано? — спросил он.
— Еще нет, — сказал Пако, глядя куда-то в небо. — Еще пока нет, но уже скоро.
Наконец дорога пошла чуть под уклон, покрылась мелким щебнем, и на каменистом склоне начали попадаться редкие сосны. Подъем становился всё круче, а деревьев становилось больше, и вскоре трое путников вошли в самый настоящий лес. Лучи низкого вечернего солнца ложились на склон под странным и непривычным углом, из-за которого тени деревьев вытягивались вдаль бесконечно. Валуны и утесы впереди будто сияли по контуру — и тем же призрачным светом горела раковина, встроенная в (бронзовое? костяное? деревянное?) ружье, стрелявшее солнцем.
На самой опушке им попалась дыра в земле, прикрытая травой и деревьями.
— О! — радостно объявил Пако. — Хорошее место на ночь укрыться, а?
— Не советую, — сказал Пепел. — Судя по запаху, здесь живет медведь.
— Вот как. — Мексиканец потер щетину. — Эй! Дон Пендехо! Последнее испытание. Если ты хочешь стать мехикано, значит, ты должен убить медведя.
Буйвол молча поднял ружье.
— Не-не-не, — Пако вскинул руку, и Ревущий Буйвол отдернул ствол назад. — Табу своё оставь мне. Убить голыми руками. Как этот самый. Как охотник, наравне. Понял?
Ревущий Буйвол помолчал. Он медленно стащил солнечное ружье через голову. Он приблизился к торговцу. Потом развернулся и протянул ружье Пеплу.
— Держи за ремень, — сказал он недружелюбно. — Не прикасайся к солнцу. Не ставь на землю. Это табу.
— Это верная смерть, — отозвался Пепел. — Ты что, всерьез решил драться с медведем?
— Ты прошел испытание с медведем, — ответил Ревущий Буйвол. — Дон тио Рамирес рассказал мне. Раз ты прошел, то и я должен пройти.
Буйвол развернулся и пошел к берлоге.
Он долго стоял возле ямы, сложив руки на груди. Торговец открыл было рот, но медведь вдруг показал голову. Это был ушастый черный барибал, еще молодой. Он тут же спрятался обратно, оставив снаружи только длинный нос, которым медведь усердно нюхал воздух.
Индеец шагнул барибалу навстречу. Тот громко заурчал, потом утробно застонал, потом заурчал на новой, высокой и завывающей ноте.
— Молодец, дон Пендехо, — сказал Пако. — Давай. научи дядю, как надо охотиться.
— Ты хочешь съесть его печень? — спросил его индеец, не оборачиваясь. — Это хороший обычай, дон тио Рамирес.
— Хороший, дон Пендехо, замечательный, — добродушно отозвался Пако. — Ты давай, тебя Мехико ждет. Теночтитлан.
— Меня ждет преисподняя, — поправил его индеец. Он еще раз шагнул к медведю. — Меня ждет змеиный бог.
Ацтекское ружье было намного тяжелей, чем могло показаться с виду. Взвешивая его на ладонях, Пепел никак не мог отделаться от мысли, что сжимает в руках не устройство, а тяжелый рог, или кость большого зверя, или древнее окаменевшее морское животное, моллюска причудливой формы.
— Цера тла-и ло, — сказал индеец медведю. Потом крикнул: — ХЭ!
И вдруг оказался на медведе. Буйвол оседлал зверя, усевшись ему на загривок. Барибал утробно рявкнул, затряс ушастой головой, — но тут индеец ухватил его за торчащие по сторонам уши и принялся выкручивать их с таким усердием, будто всерьез рассчитывал отвинтить.
ГАР! Медведь рявкнул, потом забросил лапу за спину и сгреб индейца прочь с той же легкостью, с которой сам Пепел мог бы снять с себя плащ. Еще миг, и сверху оказался барибал. Он кусался и бил когтистыми лапами, но ацтек проявлял невероятное проворство — Пеплу не доводилось видеть такого даже в цирке. Когти медведя чаще рыхлили хвою, чем вредили индейцу хоть сколько-нибудь.
Но всё-таки иногда вредили. Ревущий Буйвол покрылся ранами и всё быстрее истекал кровью, с каждой пропущенной царапиной и каждым удачным укусом медведя. Еще минута, и стало ясно, что обряд посвящения вскоре подойдет к концу наихудшим для индейца образом.
Стрелок покосился на мексиканца. Пако едва следил за боем — он с жадностью пялился на солнечное ружье. Заметив взгляд слингера, торговец ухмыльнулся и сжал кулак.
ГР-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р!!!
Они оба уставились на схватку. Барибал вцепился индейцу в горло и сразу отпрянул. Медвежий язык окрасился кровью, — но это, разглядел Пепел, была не кровь ацтека. Зверю подвернулся ошейник с гирьками. Медведь встряхнулся, распахнул кровавую пасть, и…
БАХ-бах-бах! Эхо выстрела зигзагом прокатилось между сосен, и Пако замер, отдернув руку прочь от ружья.
Медведь шевельнул ухом.
«Дьявол, — подумал слингер, сжимая в руке Кочергу. — Минус один теоретический выстрел».
В воздухе резко запахло пороховыми газами. К счастью, этот запах оказался медведю хорошо знаком: едва учуяв порох, барибал потерял интерес к индейцу, развернулся и торопливо затрусил прочь, ломая хворост и высоко вздымая черный зад.
Ревущий Буйвол без помощи поднялся на ноги.
Кожа на груди индейца была ободрана и висела лоскутами. Глубокие, почти черные следы клыков взбирались по рукам Буйвола, заканчиваясь у татуированного предплечья. За ухом индейца остался густой отек на месте прикушенного ошейника. Но Ревущий Буйвол вел себя так, будто на нем не было ни царапины. Он подошел к Пеплу и твердой рукой забрал у него солнечное ружье. Потом сказал:
— Ты помог мне. Этот медведь хотел меня убить.
— Я заметил, — отозвался слингер. Он уже жалел, что расстался с ружьем так запросто. Хотя ацтека еще можно было стрельнуть, пока…
— Можно называть тебя «дон тио Пепел»? — спросил его Ревущий Буйвол.
Стрелок коснулся шляпы, приподняв ее. Индеец смотрел на него без всякого выражения, и его черные глаза казались совершенно безумными.
— Я не хочу больше служить дону тио Рамиресу, — сказал он. — Я хочу служить тебе.
Кровь сбегала по коленям ацтека темными струями, и зеленый мох у него под ногами окрасился в тревожный пурпурный оттенок. Пако стоял там же, где прежде. На лице его блуждала кривая ухмылка.
Стрелок убрал Кочергу на место и спросил индейца:
— Ты не хотел бы для разнообразия послужить сам себе, нет?
Ревущий Буйвол постоял неподвижно, глядя на Пепла в упор. Затем, всё так же не говоря ни слова, он развернулся и направился прочь, нырнул под рухнувшее дерево, шагнул в кусты — и пропал.
— Дурак ты, компа, — сказал торговец, уронив руки. — Какой же ты дурак. Ну зачем, зачем ты этого локо отпустил? Ты ж видишь, ты его обидел насмерть. Заколдует он тебя. Или поджарит. Или поджарит, или заколдует, или прирежет, тебе остается только гадать, компа.
— А Буйвол теперь и колдует? — спросил Пепел. — Кстати, страшные истории лучше всего идут под костер… и одну-другую порцию жареной крольчатины.
К ночи в горах холодало стремительно и основательно. Сырой могильный ветерок шарил между вековых сосен, забираясь под одежду путников тонкими ледяными пальцами, а иногда ложился на плечи легким ледяным саваном. Стрелок отобрал у мексиканца мачете и долго обтесывал толстую сосну, прежде чем смог облокотиться на нее спиной: все деревья были старые, узловатые, и кора их щетинились острыми завитушками. Торговец явно ждал, что слингер оборудует сидячее место и ему, но Пепел отшвырнул мачете прочь и уселся без лишних церемоний. Ему достаточно было проверить, что лезвие ледяное и не греется.
Пако вздохнул, подобрал мачете и принялся обтесывать ствол под собственные нужды.
Из обтесанных щепок и кусков сосновой коры они сложили костер, и торговец принялся разделывать первого кролика. Слингер предложил свою помощь, но Пако обиделся за сосну и мачете ему решил не давать.
— Видал, как ему заяц в руки дался? — спросил Пако, собственноручно вспоров брюхо неведомого зверька и жестикулируя гигантским лезвием. — И медведь говорил. Говорил, ты сам слышал. Ур-р-р-р, ур-р-р-р-р.
Торговец перекрестился свободной рукой, оставив на пончо следы окровавленных пальцев. Потом он сел у костра и принялся раскладывать мясо в ряд на горячем камне. Пако знал толк в поварском деле. В его карманах, кроме маленького столового набора, нашлось столько приправ и солей, сколько не продавалось даже в городской бакалейной лавке.
Пепел взял колоду и подгреб раскаленные угли поближе к мясу. Налетел холодный ветер, и костровая яма накалилась, превратившись в маленький ад. Слингер вынул окурок и принялся раскуривать его от лучины.
— Ну допустим, — сказал он, выбросив истлевшую щепку. — Игуана повелевает змеями, Буйвол командует медведем. Что ж ты рассказываешь мне вслух, как пытался его убить? Вдруг он спрятался где-то поблизости?
Мексиканец ухмыльнулся и поднял указательный палец, испачканный красным.
— Родственные узы, чико, — сказал торговец. — У него мать из Мехико, и дон тио Рамирес из Мехико. На свою кровь порча не ляжет.
Слингер долго пытался заснуть, но вопросов оставалось слишком много. В ночном лесу стояла такая абсолютная и неподвижная тишина, что каждый скрип вековой сосны звучал как выстрел — КРАК! — и Пепел поневоле открывал глаза — а когда закрывал, ему опять снилась стена лезвий. Тогда он открывал глаза и пялился во тьму, но видел только призрачные лунные блики на дальних соснах.
— Пако, — позвал стрелок, не выдержав бездействия.
— М-мх? — спросил торговец. Голос его звучал хрипло, но Пако, видимо, тоже не спал.
— Как ты встретил Санчеса? Кто он такой? — спросил Пепел, осторожно переворачиваясь и стараясь не улечься спиной или боком на выпирающий сосновый корень.
— М-м… я, — Пако длинно и шумно зевнул в темноте, потом снова заговорил: — Я молодой был тогда, дурной, совсем как ты, слингер. Только умнее. У меня с моим компадре Мигелем был общий бизнес, туристические путевки, отдых в Мехико, и так далее. И тут заходит в нашу контору человек, и говорит: всё, Пакито. Я Мигеля убил, теперь ты на меня работай. Ну, я увидел ружье индейское и думаю: будет оно моё, слингер. Пор диабло! И пошел к нему работать. Двадцать лет назад дело было.
Пепел задумался.
— Гм, — сказал он. — Ты эти годы ждал, пока украсть можно будет?
Ответа не было. Стрелок уже решил, что Пако заснул, но тот отозвался после долгого молчания:
— Не ждал, слингер. А на винтовку зарабатывал.
Пришел черед слингера помолчать.
— Я вот чего не пойму. — спросил он наконец, больше сам у себя, чем у Пако. — Ты говорил, вы сняли это ружье с трупа на Юкатане.
— То было другое ружье, — сказал Пако. — В войну. Отец дону Эрнандо оставил, оно маленькое. И стреляет не так сильно. А это — оно у дона Санчеса было, и диск тот, что ведьма украла — он тоже его.
— Откуда второе ружье взялось? И откуда диск?
— Да бог этот ихний ему дал, — ответил Пако.
— Какой бог?
— Какой-какой, змеиный, мадре.
— Змеиный бог Кецалькоатль дал Санчесу диск и ружье? Это еще с какой стати?
Торговец привстал на локте.
— Ш-ш, — сказал он. — Ты слышишь, слингер? Кто-то поет.
Стрелок прислушался. В неподвижной лесной тишине и правда слышалось пение — одна и та же заунывная нота, далекая, но глубокая и звучная.
— Ацтекская песня. — Пепел указал пальцем. — Вон.
Вдали и в вышине, на стройной шеренге сосновых верхушек, мерцало зарево чужого костра.
Чем выше в горы, тем плотнее смыкались над головой узловатые лапы сосен. Под ногами здесь и там порой чирикали ночные сверчки. Один раз Пепел услышал крик совы… и опять сверху донеслась эта гнусавая привязчивая нота. Она дрожала над лесом и доносилась примерно оттуда же, откуда мерцал костер.
Крак. Крак.
Стрелок и торговец пробирались сквозь густой подлесок. Они старались не шуметь и не наступать на сухие ветки, но всё равно наступали и шумели на целое предгорье. Если бы Ревущий Буйвол хотел спрятаться от них — Пако и Пепел никогда не смогли бы застать его врасплох. Но индеец продолжал петь, в значит, он не прятался.
— Пако, — позвал стрелок в пустоту между деревьев.
Крак-крак-крак.
— А? — спросил Пако из темноты.
— С какой стати змеиный бог передал Санчесу эти… ружья? Для чего?
Из темноты молчали.
— Чтоб грингос перестрелять, — сказал наконец Пако. — Если опять война. Взять всех габачос — и спалить к чертовой матери. Не в обиду.
— Не много ли работы… — начал слингер и задумался. Этих ружей, если верить мексиканцу, у этого Кецалькоатля был целый склад. А мистер Кайнс, выходит, получил нечто вроде образца.
— Тебе-то самому для чего они, эти ружья? — спросил он мексиканца.
— Революцию, слингер, — отозвался Пако. — Революцию делать надо.
— И грингос перестрелять?
— Если демократию не обеспечат, — отозвался торговец. — Так взять и стрельнуть парочку. А как еще?
Он сплюнул в темноту.
Индейское пение вдруг оборвалось. Пламя костра, впрочем, уже отчетливо мерцало, подсвечивая сосны прямо у них над головой.
Ацтек сидел на бревне поодаль от костровой ямы, под узловатой бледной осиной, до плеч укрывавшей его своей тенью. Когда Пепел и Пако взобрались к нему, он не встал, не поднял руку — вообще не подал виду, что заметил их. «И не поет больше», — подумал слингер.
Молчание индейца ему совсем не нравилось. Тем более, что руки его оказались по локоть измазаны в черной запекшейся крови, а на груди индейца той же кровью была начерчена толстая спираль.
Торговец подобрался к ацтеку наклонился к нему. Потом вытянув руку и чиркнул зажигалкой.
— Мадре де диас, — пробормотал Пако. — Тонто локо, ты что ж с собой сделал-то?
Пепел шагнул вперед, заглянул мексиканцу поверх плеча — и увидел, что у ацтека не хватает ушей. И глаз. И губ, и носа — ничто не отбрасывало тени на голову, все выступы и выросты были срезаны с аккуратностью хирурга, удалены целиком и полностью. Хуже того — кровавая спираль на груди индейца была не нарисована, а вырезана — прямо по коже и мясу.
— Это не он, — сказал Пепел.
— Что?
— Это ацтек, только не наш, — объяснил стрелок. — Татуировки другие. Ран на плечах нет. Крови этой уже несколько дней.
— Его зовут Бронзовый Койот, — раздался новый голос. — Он не может с вами говорить, он забрал свой язык тоже.