— Текилы, ми компа. — Южанин ухмыльнулся и хлопнул о стойку горстью крупных монет.
Этот язык Масляному Джеку был понятен. Он смел дробь в руку, с достоинством покряхтел и погрузился под бар.
— Как по-вашему «кукарача»? — Торговец бегло оглядел собрание. — Индейцев обидно звать как?
— Северных или южных? — спросил Красавчик.
— Да любых. А?
— Ну, красные… Красножопые, — пробормотал Илай. Он покосился на старшего и умолк.
Хозяин вынырнул, утвердив на стойке бутыль — массивную, полупрозрачную, обросшую паутиной и кукурузной шелухой.
— Эста буэно! Я пью — с меня анекдот!
Мизинцем придвинув к себе стакан, мексиканец понюхал желтоватое содержимое. Скривился было, но решительно запрокинул кожаную шляпу, высосал неведомую жидкость и грохнул стаканом о стойку. Масло недовольно поморщился.
— Приходит кукарача — красный по вашему, да — приходит, значит, красножопый к индейскому колдуну, — объявил испанец, выставив крепкий указательный палец — И говорит, хочу, говорит, вождь, огненной воды попить.
— К шаману, — поправил Красавчик. — И шаман, это ж не вождь.
— К шаману, эста буэно, — согласился мексиканец. — А красным в баре не наливают. Научи, говорит, как мне по-белому просить налить горькую?
Он блеснул золотой коронкой и воздел перстни к потолку.
— Идет тот красный по пустыне… А, да! Нет. Шаман, шаман говорит ему — слушай, компа, самое оно, говорит, скажи «накапай, хозяин, на два пальца, да чтобы вставило».
Красавчик Илай загоготал было, но икнул и смолк, завидев суровый взгляд Зебулона.
— Идет тот кукарача по пустыне, — вел свое испанец, — и тут мандраж у него.
— Это не бывает, чтоб у красного мандраж. — Масло качнул головой. — Индейцы все забобонные, их Сатана бережет.
— Ну, стукнуло ему в башку, солнце напекло, дери его койот, — отмахнулся торговец. — История к чему. Заходит он, значит, в бар — а в кавесе всё перепуталось, заходит и говорит, понял, «а вставь мне», говорит, понял, «вставь мне», говорит, «на два пальца. Да чтоб закапало». А?
Гости хранили молчание. Даже Красавчик не заржал, чтоб лишний раз на конфуз не нарваться.
— Слышал я твой анекдот, амиго, — сказал Масляный Джек. — Только по-другому его рассказывают. Не индеец там был — мексиканец. Заходит в лавку, сомбреро снял. Нанюханный. Не в обиду.
— Какие обиды, каждый божьим делом сыт! — Испанец вскинул руки в золоте. — Оба с тобой под Пресвятой Девой ходим.
— Аминь, — подтвердил Масло, раскрывая гроссбух. — Извини, сынок, как раз дело делать надо.
— О-о, нет! Да! Ведь и я как раз о делах, — торговец нагнулся через стойку и дружески приобнял Джека за обширные плечи, мешая тому смотреть в книгу.
— Из далекой Мехико, через проклятый Лос-Анхелес из-за самой Стеклянной стены, — объявил испанец, распрямившись и заправив пальцы в жилет, — я принес тебе, хозяин, благую весть.
Масляный Джек смолчал. Лишь упрямо раскрыл деловую книгу. И самокрутку закусил по-новому.
За спиной мексиканца потихоньку расцвели смешки.
— Дрогадос, но-о-о, — с чудовищным акцентом протянул Зебулон.
— Наркотики привез, амиго? — спросил молодой диггер. — Джек, не слушай, он тебе наркотики впарить хочет.
Рука мексиканца с неожиданной прытью нырнула под жилет. Разомлевшие старатели дернулись, когда гость широким жестом метнул в них небольшой грубо скроенный мешочек.
Шлёп!
— Пейот, амиго, — сообщил испанец. — И мучо колитас.
Рядом шлепнулся мешочек побольше. Оба старателя едва не нырнули под стол, таращась на два свертка как на тарантула, пожаловавшего из ядовитой пустыни.
— Бесплатные образцы, пор фавор! — Мексиканец обнажил золотые коронки и снова отвернулся к бармену. — Меня звать Пако. Пако Бенедикто Пасифико Хуан Мария Рамиреc.
— Чем могу служить? — Джек уперся руками в стойку.
— А, служить! Да. Нет. Что б ты сказал, хозяин, — Мексиканец убавил тон до интимного делового, — если Пако пообещает тебе, что через год — может, меньше — твой, э-э… «Дырявый енот» будет самым богатым, самым знаменитым баром в округе?
— Это — салун, сынок, — ответил бармен, не поднимая головы от каракулей. Он постучал по стойке костяшками. — Вот это бар.
— Что если, — Пако вел дальше, не слушая, — не только из Касл-Рока и Колорадо-Спрингс, а из Денвера, Детройта, Санта-Фе, пор диабло, из самого Нью-Йорка к тебе ехать будут. Был бы ты доволен?
— И каким же образом? — спросил Масляный Джек, прикрыв книгу и заложив ее окурком.
— А-а-а, — испанец потряс указательным пальцем. — Оставь это Пако. Способ я знаю.
Налив себе еще текилы, он проглотил ее и шумно вытер нос.
— Раз! — объявил Пако. — Вывеска снаружи. Честно скажу. Не искал бы — проехал бы мимо. Подумал бы, угольный сарай, только разве двухэтажный. Не-е, — мексиканец потряс головой и тронул свой тяжелый крест. — Дери меня койот, я привезу тебе такую вывеску, чтоб сияла как Эль-Капитан. Чтоб фраера так и перли. Газ. Электричество. Самое яркое, по лучшему разряду.
— Сынок. — Бармен вынул самокрутку изо рта, отложил гроссбух и прокашлялся. — Самое яркое, что касалось моего салуна — это каленое железо. Году так… в две тыщи третьем, чтоб не соврать. Вывеску мне сделал покойный гробовщик, он знал буквы и умел рисовать енота. Я дал ему двенадцать баксов. И совсем не жалею о деньгах, которые старый жмот унес тогда в могилу.
— Два! Твоя шарманка, — продолжил мексиканец, не запнувшись. — Тоже, видно, гробовщик делал? Я показал бы тебе, что за машины стоят в Вегасе. Магнитно-электрический звук. Как они поют! Как играют!
Он сложил пальцы щепотью и смачно поцеловал их.
— Эль-лек-трический, — неторопливо произнес бармен, и позади Пако снова захихикали. — В том-то и беда, сынок. Нет у нас электричества. И долго еще не будет.
Испанец медленно наклонился к стойке, осклабившись и глядя Масляному Джеку в глаза.
— А вот здесь ты не прав, — протянул он и стремительно выпрямился. — Твое электричество прямо за той дверью. Генератор. Сколько нужно? Тридцать киловатт? Сорок? Отдам за копейки! Даром подарю.
— А топить его чем? — хмуро спросил Масло. — Горючее откуда брать?
Пако развел руками с оскорбленным видом.
— Обижаешь, компадре. Я сам тебе снаряжу. Две машины в год, прямиком из-за Стены. Исправно, как… — Он осмотрелся и кивнул на механический силок. — Что твой медный будильник.
— Прости, друг. — Масляный Джек выпрямился и подобрал чистую стопку, давая понять, что разговор окончен. — Мне это не интересно.
Мексиканца отказ ничуть не смутил. Он глянул стакан на свет, плюнул на ободок и вытер его о холщовые штаны. Масло нахмурился — ему не нравилось, когда так делали.
— Ай-яй-яй, друг. — Пако ухмыльнулся и поскреб усы. — Не уважишь переговорами? Ай-яй-яй. Разреши, покажу что-то.
Сунув руку под жилет, он вытащил полуавтоматический диллинджер — целиком позолоченный, со стволом длиной в локоть и рукоятью красного дерева.
«Превентивная полиция Мехико. Прогресс и безопасность», — сообщала гравировка вдоль ствола. И то же самое с другой стороны, по-испански.
— Прогресс — и безопасность, — прочел Пако, аккуратно пристроив диллинджер между собой и барменом, английскими буквами вверх. — Поганые федералес украли наш первый девиз. И для тебя, гринго, написали, чтоб тебе понятно было!
Старатели, вернувшиеся было на стулья, опять бесшумно удалились под стол. Пистолет и торговца они разглядывали с новым интересом.
— Итак, ми компа. — Испанец щелкнул пальцами. — Генератор пятьсот. Первая сотня галлонов — тысяча… а-а, черт с тобой, старая крыса, забирай за восемьсот пятьдесят. Итого…
— Как насчёт перебраться со своей ярмаркой в другое место? — раздался новый голос.
Пако умолк и неторопливо облизнул губы.
— Это кто? — потребовал мексиканец, не оборачиваясь. Он покосился на траппера. — Часовщик! Это твой мальчик, что сумки носит?
Тощий ответил посторонним голосом:
— Э-это… э-э… я его не знаю. Клянусь.
— Я слингер, — сообщил Пепел, не вставая.
— Слингер, вот как. — Пако игриво приподнял бровь. — Плохо знаю язык, да. И что же делают эти ваши «слингеры»? Развлекают приезжих?
Масляный Джек хохотнул из-под стойки.
— Бывает, — протянул чужак. — Порой свинцом кормят.
— Свинцом, говоришь? — подхватив золотой диллинджер, Пако взвился как хищная гиена, оказавшись к наглому гринго лицом…
Лишь затем, чтоб обнаружить ствол, глядящий ему в глаза.
Музыкальный автомат дотренькал мелодию и притих, уронив модератор на струны, и лишь пение вечерних сверчков доносилось с улицы.
Зицнь! Бум! БАХ!
Механический силок, доныне отдыхавший в луже спирта, вдруг ожил, подпрыгнул и с грохотом повалился на пол; Пако выстрелил, рефлекторно положив пулю в соседнюю цель.
Механический силок, доныне отдыхавший в луже спирта, вдруг ожил, подпрыгнул и с грохотом повалился на пол; Пако выстрелил, рефлекторно положив пулю в соседнюю цель.
— А-а-а-ай! — заверещал Тощий. Он повалился рядом с «кукушкой», обнимая простреленную лодыжку.
Пеплу этого было достаточно. Одним рассчитанным движением он опрокинул столик и присел за ним, выстрелив несколько раз поверх. Зазвенело стекло в баре, и за стойку потекли ручейки крашеного спирта. В воздухе тошнотворно запахло виски.
Мексиканец не в первый раз стрелялся на баре: стоило Пеплу открыть огонь — торговец махнул через стойку как горилла, не опрокинув бутыль и не разбив ни одного стакана. Он выставил золоченый диллинджер и наугад пальнул несколько раз, а потом затих, и немедленно поднялся, держа на мушке бармена. Масляный Джек трепетал в объятиях торговца, словно усатый сом.
— Хорош баловаться, чико! — Пако сверкнул золотыми коронками. — Не то стрельну его.
Пепел медленно показался из-за столика, по-прежнему держа оружие.
— Я сам его стрельну, — сказал он, взяв револьвер против локтя.
БАХ! Темный фонтанчик хлестнул из ключицы бармена, запачкав испанца.
Масляный Джек вяло уставился на ранение.
— Пепел, — его белое лицо дернулось и обмякло. — Пепел, за что?
— Ты смеялся надо мной, Джек, — отозвался чужак. — Никогда…
Прежде, чем закончить, он сдвинул прицел на полдюйма и спустил курок, метя в голову испанца.
Щелк!
— … этого не делай.
У него кончились патроны.
— А-а… га-га-а! — удивление на круглом лице Пако без перехода сменилось насмешкой. Не тратясь на дальнейшие колкости, он поднял свое позолоченное оружие навстречу слингеру.
На боку американского револьвера завертелся медный маховичок. Пако и бармен внимательно пронаблюдали, как заряжающий механизм — щелк-дзинь, щелк-дзинь, щелк-дзинь, — наполняет барабан, выплевывая отстрелянные гильзы на пол.
Секунду помешкав, мексиканец опрокинул диллинджер назад.
— Чертовы гринго со своими шестеренками. — Пако сдул пороховые газы, спрятал пистолет и уронил Масляного Джека под бар. Потянувшись, торговец достал с полки квадратную бутыль, уцелевшую в перестрелке. — Местное пойло не такие помои хоть?
Мексиканец налил виски в стакан и влил его в себя как ни в чем не бывало, отвернувшись к собранию спиной, обтянутой в кожу с тиснением: «ЛА КОНКИСТА ГРАНДЕ. Петролео-и-комбустиблес», и над кормой штанов, почти по-английски: «║Мы уважаем вас!»
Пепел выжидательно прищурился. Он вернул самозарядный револьвер в кобуру, готовый тут же выхватить его снова. Аккуратно переступая остроносыми сапогами, стрелок пробрался между столиков и остановился у выхода.
— Я вот что не пойму, — произнес он, не оборачиваясь. — Как бармен не узнал, что перед ним индеец? Он же не слепой.
— Слепой, — отозвался торговец, давясь крепким виски. — Слепой, я забыл досказать.
— Испоганил весь анекдот, — промычал из-под стойки раненый Джек. — Я ж говорил.
— Еще, — добавил Пепел. — «Кукарачас» — так называют южных индейцев. Эти не пьют до глубокой старости. У нас их зовут клопами.
Он распахнул короткие створки и вышел.
Прямо перед «Енотом», попирая крыльцо передними шинами, стоял мексиканский дизельный лоурайдер. Опасный и длинный как варан, автомобиль осел на гидравлике, скалясь широким радиатором и покачивая фонарями на железных удилах.
Машина представляла собой чарующее зрелище. Вдоль борта тянулись аляповатые росписи с водопадами, пальмами и знойными красавицами в нагрудных повязках и без. Капот был отведен под замысловатую композицию из лика Богородицы в окружении роз, хищных зверей и огнестрельного оружия. Все «муралес», бандитские воздушные фрески, вылиняли и облезли, побитые солью и ветром двух континентов. У Девы Марии, помимо двух воздухозаборников на плечах, росла уж вовсе непристойная борода из дегтя. Мелкие вмятины и пулевые отверстия в дверцах были аккуратно замазаны глиной.
Вот и все, что успел рассмотреть Пепел в этом гибриде искусства и инженерной мысли: из кабриолета выпрыгнули два приземистых латиноса и направили громадные дробовики ему в грудь.
Позади громко отрыгнул Пако.
— А вообще, — объявил он, — разговор к тебе есть, ми компа.
Он прошел мимо американца к машине, хлопнул его по спине и отдал знак бритоголовым ватос-эрманос.
Один бандит распахнул для стрелка облезлую дверцу, а второй дробовиком пригласил его сесть. Сиденье было обито ягуаровой шкурой, и Пепел с удовольствием откинулся назад. Машина заревела и тронулась, качнувшись на шинах. В лицо ему ударил сладкий аромат ночной прерии.
(1х02) Музыка, зеркала и дым
Со стороны гор налетал холодный западный ветер. Одинокий шар перекати-поле, гонимый его порывами, бросился под автомобиль как дикое животное, прочесал по днищу и с хрустом развалился под задними колесами. Пепел зажег было сигару, но раскурить не смог. Приборная доска лоурайдера тлела огнями, а по левому борту гордо парил Эль-Капитан — он же пик Пайкса, бессменный ориентир мексиканской дизельной конкисты.
Пряча глаза под шляпой от колючей пыли, слингер натянул шейный платок до переносицы. Сидевший рядом бандит прохрипел что-то на южном наречии.
— Говорит «не поезд едем грабить»! — перевел Пако, развернувшись к ним. Он добавил пару ленивых испанских словечек. Его спутники загоготали, безразличные к песчаному ветру и холоду сентябрьской ночи, привычные к любой дорожной стихии: и болотам Нью-Орлеана, и бетонным городам Запада, и свинцовым тоннелям воронки Мохаве.
— ВАЙ, КАБАЛЬЕРОС, ПОПОЗУДА ПРА ЛА! — рявкнул Пако, и двое латиносов дружно подхватили бандитскую песню, едва не полностью состоявшую из слов «попозуда» и «вай», которые полагалось реветь, не щадя глотки. Бросив мохнатую баранку, водитель барабанил по приборной доске, хватался за рычаги и попеременно жал педали, раскачивая лоурайдер будто железную лодку. В кабриолете пахло свежим потом, марихуаной и крепкими парфюмами. Еще одна Дева Гваделупская, привешенная к фонарной раме, юлой вертелась на связке четок.
— О чем песня? — спросил Пепел четыре рефрена спустя.
— А черт ее знает! Это ихняя, они бразильцы, — отозвался Пако. — Хе! Смешно звучит для испанического уха.
Едва хор развалился, мексиканец перемахнул назад и плюхнулся на ягуаровую шкуру рядом с Пеплом.
— Любишь музыку, ми компа? — он облапил стрелка за плечи. — Я очень люблю американскую музыку!
— «Дос пистольерос»? — слингер убрал шейный платок, укрываясь от ветра ладонью.
— Не-е. Не ваше кантри драное! Черную американскую музыку! Твист. Рок-н-ролл. Негритянскую разговорную, джаз. А! Сеньора Билли Холидей. — Пако отхаркнул за дверцу и простонал тоном выпившего артиста-марьячи: — И звезды падали на Алабаму… в ту но-о-очь!
К облегчению слингера, эта песня еще не докатилась до горячей Бразилии. Кочевые португальские фанкейро, наемные лошадки мексиканцев, лишь недавно наводнили Лос-Анджелес южными песнями и плясками, потеснив тамошних аборигенов-чиканос. Об их карнавалах и мюзиклах на Западе часто травили байки. Единственное, что стрелку было известно точно: их не следует звать португальцами в их присутствии. Так же, как индейца — индейцем, а испанца — испанцем.
— Извини. — Пепел растер кончик сигары и втянул табак ноздрей. — Я человек немузыкальный.
— Вот как. — Повертев пальцами в кармане жилета, мексиканец выудил крошечный матовый жернов, расцарапанный глубоким индейским орнаментом. — И ты, значит, не скажешь, что это, да?
Пепел оглядел предмет без особого интереса.
— Что-то армейское?
— Лучше, чико! Старайся лучше.
— Расточенное под Солнечный камень ацтеков? — устало предложил американец.
Исцарапанный жернов вернулся в карман.
— Вот как? — Пако наклонил голову. — Ацтеков, ты сказал. Не майя. Не инков.
— Нет.
— А-а-а! — Торговец обнажил золотые коронки, потрясая указательным пальцем. — Всё-таки, слингер, от тебя может быть польза.
— Это хорошо? — спросил Пепел. Он пожевал сигару, проглотил горькую слюну и сморщился.
— Это очень хорошо, — заверил его Пако. — Что-то ты знаешь. Знай ты на пяточку больше, ты был бы опасен. А меньше — лежать бы тебе в кустах с третьим глазом. А ну, Чолито, тормозни.
Мексиканец наклонился вперед и толкнул водительское сиденье. Лоурайдер вильнул к обочине, сбавил обороты и застыл, пыхтя на холостом ходу.
В свете автомобильных фар облезлым одуванчиком корчился знак: «Шоссе 10. Во имя свободы и мира!». Под геральдическим щитом поскрипывало на гвозде клеймо дорожного управления.
А еще ниже на железном стебле трепетала яркая лента, расшитая костяным орнаментом.