– Счастлив видеть и вас, граф, – Илья Романович протянул руку Шувалову, тот пожал ее. – Знаю, знаю, что нынче вам полагается быть в деревне, но… Если бы все мы делали только то, что полагается, как скучна и нелепа была бы наша жизнь!
Евгений, удивленный теплым приемом и несколько анархического толка сентенцией, сказал несколько дежурных любезностей. Илья Романович взирал на Татьяну с приятным изумлением, всем своим видом показывая, что очарован и даже потрясен ее красотой. В самом деле, внешность девушки странно его взволновала. Ему казалось, он уже видел где-то эти тонкие черты лица, лазурные глаза, свежие губы, улыбавшиеся кротко и в то же время чуть капризно… И в этом смутном воспоминании не было ничего отрадного, скорее, оно было мучительно и тревожило князя.
– Сударыня… – прижав руку к груди, он склонился перед девушкой как перед принцессой крови.
– Я взяла на себя смелость привезти на ваш вечер невесту сына, – любезно заметила Прасковья Игнатьевна. – Вы звали Шуваловых, а княжна в самом скором времени сделается Шуваловой. Надеюсь, вы простите мне эту вольность, но я ни на минуту не желаю разлучаться с моим ангелом! И, как только снимут карантины, мы все вместе уедем в деревню.
– Вот как… Примите мои поздравления…
Только это и смог пробормотать Илья Романович, никак не ожидавший, что Шувалов явится с невестой. Это вовсе не отвечало его планам отвлечь и развлечь виконтессу. Слухи, доходившие от соседей, разносившиеся слугами, умолчали о существовании Татьяны. Князя вывело из замешательства появление Бориса. Тот вошел в гостиную в парадном мундире, завитой, надушенный, взволнованный ничуть не меньше, чем отец.
– Граф! – приветствовал он Шувалова. – Бесконечно рад вас видеть! Нет, я положительно уверен, что видел вас на балу в Царском Селе, хотя ваш камердинер уверял меня, что вы безвыездно живете в деревне! Графиня! Княжна Татьяна Павловна!
Графиня несколько чопорно поклонилась, а княжна рассмеялась от радости, увидев знакомого.
– А вы помните, что проиграли пари? – она усиленно обмахивалась веером – в гостиной становилось душно, прогоревшие в камине поленья отдавали в комнату последний жар.
– Какое пари, дитя мое? – обеспокоилась графиня.
– Да это Вилим придумал – если он обгонит в дороге господ офицеров, которые вызвались нас охранять, они должны будут преподнести нам с Евгением на свадьбу ящик шампанского «Вдова Клико» четырнадцатого года! – пояснила Татьяна.
– Вот бестия… – протянул Евгений. – С кем я никогда не стал бы держать пари, так это с ним!
– Шампанское за мной! – воскликнул Борис, переводя взгляд с жениха на невесту. – А знаете, – добавил он с детским простодушием, которое очень к нему шло и обыкновенно привлекало все сердца, – вы очень красивая пара… Необыкновенно!
Графиня, на чьи бледные щеки в последнее время стал постепенно возвращаться слабый румянец, взглянула на офицера благосклоннее, а Татьяна вновь засмеялась от удовольствия:
– Вы обязательно будете на нашей свадьбе, дайте слово!
– Не знаю, сумею ли я быть на вашей свадьбе, – шаркнул ногой Борис, – но предоставить к сроку шампанское и эпиталаму в честь новобрачных обещаю!
Князь, убедившись, что разговор успешно завязался и без его участия, отошел от гостей и направился к Летуновскому, сидевшему все в той же скованной позе.
Черная сгорбленная фигура ростовщика траурным пятном выделялась на фоне поблекшей бархатной обивки стен.
– Да вы сами здоровы ли? – поинтересовался Илья Романович, облизывая пересохшие губы.
Ему положительно было нехорошо. Туман в голове развеялся, сменившись тупой болью, постепенно заполнявшей всю черепную коробку. Мелькнула мысль о Глебе – если тот придет на вечер, можно будет пожаловаться, попросить совета… Но князь тут же одернул себя за этот малодушный порыв. Он вспомнил отравленные пирожные, которые посылал сыну… «Если на земле останется всего один доктор и это будет Глеб, я к нему никогда не обращусь!» – сказал он себе.
– Здоров, – уныло отвечал Летуновский. – Я никогда ничем не болею.
– Этому следует радоваться, – нравоучительным тоном заметил князь. – А уныние – грех. Все испытания посылает Создатель, и он же приходит нам на помощь в трудную минуту, если мы не унываем! Вы вот почти разорили меня своими изумрудными горами, в которых ни черта не оказалось, а я не возроптал! И что же? Я сейчас богаче, чем был!
Ростовщик, тускло глядя на свою жертву, слабо шевельнул бескровными губами:
– Благодаря библиотеке?
– Пронюхали уже? – торжествующе рассмеялся князь. – Ну что же, я вовсе не против, чтобы вы раззвонили по всей Москве, что я вновь богат! И, с Божьей помощью, стану еще богаче! Вы знаете, что у меня гостит вдовая виконтесса де Гранси со своей воспитанницей, мадемуазель Назэр? Так вот, скажу вам по секрету: в скором времени эти стены увидят пышную свадьбу!
Не дожидаясь ответа оторопевшего ростовщика, Илья Романович повернулся, самодовольно оглядывая гостиную. В этот миг явился Илларион. Он был мертвенно-бледен, словно только что столкнулся с призраком. Сдавленным голосом дворецкий объявил:
– Виконтесса де Гранси и мадемуазель Назэр!
Все обернулись к дверям. Елена появилась рука об руку с Майтрейи. Несколько мгновений она не могла заставить себя тронуться с места. Все в этой гостиной было ей знакомо, до судороги, до боли, вся обстановка, бывшая свидетельницей ее изгнания и позора, являлась виконтессе в кошмарах. Обои из синего лионского бархата, мебель в стиле Людовика ХIV, мощная, резная, с грифонами и химерами, картина «Молитва сироты», приписываемая кисти Буше… Все это поблекло, подернулось патиной времени, выцвело и состарилось, как выцвел и состарился хозяин гостиной, шедший ей навстречу.
– Виконтесса, – почти прошептал Илья Романович, склоняясь перед Еленой и Майтрейи. – Мадемуазель…
Секундная заминка, вызванная тем, что Елена не протянула руки для приветствия и никак не ответила князю, разрешилась вмешательством Бориса. Тот, подбежав к гостьям, сиял:
– Я безумно, безумно счастлив, что вы снова в добром здравии, мадемуазель! – воскликнул он, с обожанием глядя на Майтрейи. – Виконтесса, я, наверное, так же счастлив, как и вы, хотя грешно так говорить! Но я…
Едва не признавшись в любви публично, он опомнился, на миг запнулся и, трепеща, прижал к губам протянутую руку девушки. Этот поцелуй обжег Майтрейи, к ее щекам прилила кровь. Даже если женщина не влюблена в человека, боготворящего ее, страстное чувство волнует сердце – если у этой женщины есть сердце. Майтрейи же обладала сердцем очень чувствительным, дикарски, первобытно и безрассудно чувствительным. Европейское воспитание и окружение не убили в ней природную тонкость чувств, свойственную детям природы, выросшим среди джунглей Бенгала. Подобная чуткость спасает жизнь человеку, когда сквозь многочисленные стоны, вопли и шорохи тропического леса он различает мягкую поступь подкрадывающегося к нему тигра. Но, увы, она совершенно бесполезна и даже опасна в светском салоне, где смертельная ненависть прикрывается маской самого доброго расположения. В свете необходимы другие таланты: ничему не удивляться, никому не верить и никого не любить. Майтрейи, к счастью или к несчастью, ими не обладала. Она взглянула на Бориса взволнованно, и в ее взгляде отразилось нежное сочувствие.
– Если бы, не приведи Создатель, вы, мадемуазель, не поправились в самом скором времени, – заговорил Илья Романович, от внимания которого не укрылась искра, пробежавшая между молодыми людьми и словно наэлектризовавшая воздух, – боюсь, я потерял бы любимого сына! Борис убивался страшно, и ваше имя просто не сходило с его уст, так что я…
– Мадемуазель Назэр необходимо присесть, – перебила его Елена. – Я привела ее на ваш вечер только с тем условием, что ее не будут слишком волновать и беспокоить.
Пока князь хлопотал, устраивая с помощью подоспевшего Иллариона и массы подушек уютное гнездышко в большом покойном кресле, Борис подвел гостий к Шуваловым:
– Графиня Шувалова… Виконтесса де Гранси…
– Мы знакомы. – Елена улыбнулась уголком рта, слегка поклонившись женщине, когда-то выгнавшей ее на улицу. Та, бледная, прямая, словно в ожидании удара, молча склонила голову.
– Граф Евгений Шувалов… Виконтесса…
– Как поживаете, граф? – Елена протянула Евгению руку для поцелуя.
– Княжна Головина… Невеста графа Шувалова! Виконтесса де Гранси…
У Елены сдавило горло. Она смотрела в лицо девушки, на котором застыла та же презрительная, вызывающая гримаска, которую ей приходилось наблюдать на балу в Царском Селе, где Татьяна повела себя по отношению к ней крайне враждебно. Перед внутренним взором Елены вдруг возникло изуродованное страшными ожогами лицо Алларзона, умиравшего на ее руках после пожара, устроенного сводней. «Я почти уверен, вашу дочь купил князь Головин… – шептал сыщик. – Я следил за этой негодяйкой Зинаидой… Она ездила к нему в дом, вымогала деньги, вещи… И та проститутка, Мария, вспоминала какого-то князя, которому хозяйка борделя оказала услугу… Запомните, Головин!»
– Граф Евгений Шувалов… Виконтесса…
– Как поживаете, граф? – Елена протянула Евгению руку для поцелуя.
– Княжна Головина… Невеста графа Шувалова! Виконтесса де Гранси…
У Елены сдавило горло. Она смотрела в лицо девушки, на котором застыла та же презрительная, вызывающая гримаска, которую ей приходилось наблюдать на балу в Царском Селе, где Татьяна повела себя по отношению к ней крайне враждебно. Перед внутренним взором Елены вдруг возникло изуродованное страшными ожогами лицо Алларзона, умиравшего на ее руках после пожара, устроенного сводней. «Я почти уверен, вашу дочь купил князь Головин… – шептал сыщик. – Я следил за этой негодяйкой Зинаидой… Она ездила к нему в дом, вымогала деньги, вещи… И та проститутка, Мария, вспоминала какого-то князя, которому хозяйка борделя оказала услугу… Запомните, Головин!»
– Я очень рада снова видеть вас, – необычно низким, сдавленным голосом произнесла, наконец, Елена. – И видеть вас такой счастливой. Мы с графом росли по соседству, дружили в детстве… Могу смело сказать: граф – прекрасный человек!
Татьяна, неприятно пораженная появлением женщины, с которой Евгений шептался на балу в Царском, которая вызвала в ее сердце жгучую ревность, несколько растерялась, услышав эти прочувствованные слова. Заготовленная дерзость увяла на ее губах. Она присела в реверансе и ответила что-то безлично-учтивое. Зато она искренне обрадовалась Майтрейи – та казалась примерно ее ровесницей, а Татьяна давно уже была лишена общества сверстниц. Девушки, видевшиеся мельком на балу, тут же сдружились, и княжна повела свою новоиспеченную подружку к креслу, где та преудобно устроилась, обложенная подушками и укрытая пледом. К девушкам тут же присоединился Борис, и завязалась та бессодержательная болтовня, в которой можно почерпнуть очень мало смысла, но много удовольствия. Через несколько минут Борис уже читал восхищенным девушкам свои стихи – и кто упрекнет в этом молодого поэта, если он к тому же носит драгунский мундир? На него смотрели лазурные глаза Татьяны, черные глаза Майтрейи – он упивался вниманием красавиц и был воистину счастлив.
Илья Романович наслаждался этим зрелищем. Теперь он чувствовал себя отлично, дурнота, одолевавшая его в начале вечера, совершенно рассеялась.
– Как им весело, молодым! – довольно громко воскликнул он, обращаясь ко всем и ни к кому.
Никто ему, впрочем, и не ответил. Летуновский, погруженный в свое мрачное оцепенение, так и сидел в углу, никем не замеченный, никому не представленный. Елена едва скользнула взглядом по его фигуре и сделала вид, что не знакома с ним. Сам он никогда бы не посмел обнаружить свое знакомство с виконтессой. Шуваловы, мать и сын, вполголоса разговаривали с Еленой. Тот, кто услышал бы их разговор, усомнился бы в том, что эти люди имеют друг к другу старые неоплаченные счета.
– Когда же свадьба? – спрашивала Елена. – И где вы думаете ее устроить?
– По нынешним временам уж и не знаю… – вздыхала Прасковья Игнатьевна, очень довольная тем, что бывшая невеста ее сына, с которой она когда-то обошлась в высшей степени безжалостно, и не думает ее этим попрекать. – Да и потом, Евгений ведь в деревенской ссылке, вы знаете?
– По старой памяти, вы, Прасковья Игнатьевна, можете говорить мне «ты», – Елена подарила своей несостоявшейся свекрови долгий загадочный взгляд. – Меня иногда одолевает тоска по прошлому, как бы оно ни было тягостно…
– Мы думаем устроить маленькое домашнее торжество и не откладывать дела в долгий ящик, – Прасковья Игнатьевна вопросительно взглянула на сына. – Несколько гостей или вовсе никаких гостей, огласка нам не нужна. Хотя сенатор Головин формально дал согласие на брак, и года у Татьяны вышли, можно венчать, но эта ссылка… Не было бы неприятностей! Впрочем, нужны будут шафер и подружка невесты. Вы… Ты… Нет, я не знаю, как вас называть! – смятенно воскликнула Прасковья Игнатьевна. – Прошло столько лет!
– О, графиня! – Елена рассмеялась несколько деланно. – Называйте меня как вам удобнее! «Вы», «ты», Елена, Элен… Вам все позволительно! Кстати, ваше затруднение легко решить, мне кажется! Посторонних сюда, и в самом деле, лучше не вмешивать, но подружкой невесты может быть Майтрейи… Да, это ее настоящее имя, Маргарита Назэр – лишь псевдоним, который, впрочем, уже на балу в Царском Селе никого не обманывал. Смотрите, как девушки щебечут! – она указала сложенным веером на очаровательную группу, которую образовали Майтрейи с Татьяной и Борис, увлеченно декламирующий девушкам стихи. – Они подружились! А шафер… Может быть, подойдет Борис Белозерский, раз уж он знает о том, что вы, граф, в Москве?
Прасковья Игнатьевна не успела ответить. Илларион распахнул двери и громко объявил:
– Статский советник Савельев! – и, чуть запнувшись, добавил: – Князь Белозерский!
– А вот и мой шафер… – негромко проговорил Евгений, глядя на входящих в гостиную гостей.
Их появление произвело небольшой переполох. Собрание встретило вновь прибывших с той степенью удивления, которая прямо противоположна присущей каждому его члену светскости. Елена лишь слегка приподняла брови, увидев Савельева. Евгений просиял при виде недавно приобретенного друга. Прасковья Игнатьевна встревожилась. Майтрейи зарделась как утренняя заря. Татьяна при виде чиновника Третьего отделения внутренне содрогнулась, хотя и считала Савельева другом своего жениха. Летуновский остался равнодушен. Борис и Илья Романович оторопели – и тому была причина!
Вошедший следом за Савельевым Глеб щеголял в новеньком вицмундире. Форма удивительно шла к его суровому, малоподвижному лицу и холодным серым глазам.
– Перед вами, господа, новый главный врач московских сиротских приютов, – отрекомендовал его Савельев, державшийся совершенно непринужденно, несмотря на то, что явился без приглашения. – Назначение получено третьего дня, едва успели сшить мундир. Я встретил Глеба Ильича в приемной губернатора, тот обмолвился, что торопится быть на вашем маленьком семейном празднике… И я был так смел, что упросил его взять меня с собой! Надеюсь, вы меня простите?
Адресовался он при этом не к князю, а исключительно к Елене, словно та была единственной законной хозяйкой голубой бархатной гостиной.
– Как я горжусь тобой! – воскликнул Борис, бросившись к брату и порывисто обнимая его. – А вы, отец?! Вы ведь тоже гордитесь Глебом?
– Мальчик мой, можно ли в этом сомневаться? – ответил опомнившийся от потрясения князь. – Я вне себя от гордости!
На его лице застыла улыбка, но лицо то и дело искажали мелкие судороги. Головная боль становилась невыносимой. Илья Романович был в бешенстве – от его внимания не укрылся предательский румянец Майтрейи, ее обожающий взгляд, который девушка устремила на Глеба. Борис с его стихами был забыт.
– По такому случаю, господа, мы просто обязаны выпить шампанского! – заявил Илья Романович, внутренне корчась от ярости. – Илларион!
Дворецкий скрылся за дверью. Воспользовавшись тем, что завязалась общая беседа, князь отозвал Бориса в сторону и шепнул ему:
– Будь смелее или потеряешь невесту! Неужели ты не видишь, как она на него смотрит?!
– Кто, папенька?! – изумленно шепнул в ответ Борис. – На кого?!
– Да твоя невеста, черт возьми, мадемуазель Назэр! – задохнулся князь. – Она так уставилась на твоего брата, что вот-вот прожжет в его жалком мундирчике дыру!
– Я, папенька, попросил бы вас с уважением говорить об этой девушке! – вспыхнул Борис, оскорбленный грубым тоном отца. Тот, чуткий к опасности, как все природные игроки, моментально сменил издевательский тон на жалобный:
– Отцу ты мог бы и не читать мораль… Но что поделаешь, знать, я так и умру от горя, всеми порицаемый и проклинаемый… Одно тебе скажу, сынок: я пекусь о твоем счастье и благополучии, и даже если ты оттолкнешь меня и даже поднимешь на меня руку, я все равно буду о тебе заботиться… Не могу видеть, как у тебя уводят невесту! Ты посмотри на них, посмотри! Это же неприлично, в конце концов!
Борис, повинуясь его указаниям, смотрел и понимал то, что уже не составляло тайны ни для кого в гостиной. Несложная история любви (а сложные истории редко бывают счастливыми) была так ясно написана в сияющем, счастливом взгляде Майтрейи, что, встречая его, каждый невольно умолкал на миг. Глеб, единожды поймав на себе этот взгляд, тут же отвел глаза, не относя его на свой счет. Но не в силах противиться притяжению, которое властно влекло его, ни с чем и ни с кем не считаясь, молодой человек поднял глаза, остановил их на девушке… И больше они не видели никого в гостиной, хотя находились в разных ее концах. Елена, шокированная и возмущенная, сделала было движение, чтобы подойти к Майтрейи и образумить ее, но неожиданно вмешался Савельев, шепнувший виконтессе на ухо:
– Оставьте! Они так счастливы, разве не будет жестокостью им помешать? К тому же ваш кузен весьма споро поднимается по карьерной лестнице! Вчера он был лишь никому не известным «доктором Роше», а нынче вхож к губернатору, и в его молодые года занимает пост, который не снился иному заслуженному врачу! Быть может, молодой человек когда-нибудь станет и министром! Это вовсе недурная партия для вашей подруги и воспитанницы, могу вас уверить!