– Всем здравствуйте! – произнесла в микрофон Фейт. – Здравствуйте и добро пожаловать на субботний танцевальный вечер. Сегодня для вас играет музыкальная группа Фейтфул О’Брайен…
– Эй, играет группа «Реджи Блад и БРАТЬЯ О’Брайен»! – перебил ее Хэмиш.
Фейт закатила глаза, положила руки на крутые бедра и проговорила в микрофон:
– Хэмиш, мы это уже сто раз обсуждали. Никакие вы не братья.
Хэмиш ударил в тарелки, музыканты заиграли «Боже, храни короля». Все торжественно встали. Звуки гимна напомнили Уильяму о матери. Чтобы заглушить угрызения совести, он приложился к бутылке.
Когда гимн закончился, члены футбольной команды выстроились в шеренгу, каждый из них уверенно вывел свою партнершу в центр зала. Танцоры замерли с поднятыми руками, устремив глаза на стену. Музыканты заиграли популярную композицию «Пуговицы и ленточки», пары синхронно двинулись по кругу. «Братья О’Брайен», разогревшись, бойко исполнили «Солнечную сторону улицы». Тучного фермера, стоявшего рядом с Уильямом, потянула танцевать девушка с ближней фермы, и они вместе с остальными закружились в вихре взметающихся подолов, плоских каблуков, прозрачных чулок со швом и нижних юбок, на долю секунды открывающих свои секреты. Порой в этом ярком водовороте степенно проплывали строгие женские костюмы из шерсти, вышедшие из моды десять лет назад.
Гертруда Пратт вошла в зал и направилась к буфету. На ее плечи был наброшен жакет, на локте висела сумочка. Уильям повернулся к выходу, намереваясь затушить окурок и отправиться домой, но внезапно обнаружил перед собой эту круглолицую девушку со светло-карими глазами. С виноватой улыбкой он вскинул руку, показывая на дверь.
– Я как раз собирался уходить…
Гертруда шагнула вперед, взяла поднятую руку Уильяма в свою и увлекла его в круг танцующих.
В последний раз Уильям делал неуклюжие попытки танцевать лет в пятнадцать – еще в школе, на уроках мисс Димм. Девушка, которую он сейчас держал в объятиях, напомнила ему о том времени, разве что на толстую учительницу не походила, казалась легкой, как перышко, была мягкой и податливой, а еще от нее приятно пахло духами. Уильям чувствовал каждое движение ее бедер, ощущал под рукой теплый изгиб талии. Роскошные каштановые волосы Гертруды легко касались его щеки. Он спотыкался, наступал ей на ноги, ударял коленками, но она лишь ближе притянула его к себе. Уильям почувствовал, как к отворотам пиджака прижались мягкие груди. Она держалась так мило, что через некоторое время он перестал смущаться. Уильям чувствовал себя в раю, а Гертруда была легким дуновением пролетевшего сонма ангелов.
Когда завершился очередной тур танцев, он отправился за пуншем. В буфете Уильям нашел Скотти и щедро отхлебнул арбузного самогона. Бросив взгляд на Гертруду, Скотти усмехнулся:
– Чтобы за этой приударить, придется выложить деньжат.
– Похоже, ее папаша хочет привязать меня к ней моими же долгами, – уныло заметил Уильям.
Вернуть бы хоть часть или получить заем, просто чтобы начать свой бизнес… А если… Уильям вновь приложился к бутылке и пошел к столику, за которым Гертруда ждала свой пунш.
– Тут очень душно, – сказала она.
– Да, – согласился Уильям.
– Может, пройдемся по воздуху? – Она взяла Уильяма за руку.
Танцоры выжидающе застыли, как греческие статуи. Барни Максуини перевернул испещренные черными значками нотные листы на фортепиано Фейт, музыканты начали подстраивать инструменты. Они первыми увидели на пороге зала новых гостей вечера: Тилли Даннедж под руку с Тедди Максуини, звездным нападающим команды-победительницы. В следующее мгновение этих двоих заметила Фейт, и нестройные звуки стихли. Все взгляды обратились к дверям. В тишине раздался хлопок лопнувшего шарика.
Тилли смотрела перед собой. Она уже поняла, что совершила ошибку, слишком поторопилась. Ее появление расценят как дерзость. Тилли покрылась холодным по́том, к горлу подкатила тошнота. «Я не виновата!» – мысленно воскликнула она, но все равно отступила назад, намереваясь ретироваться. Уйти не дал Тедди – его рука крепко держала Тилли за талию.
– Я не могу остаться, – шепнула она, однако Тедди решительно повел ее вперед через весь зал.
Расступившись в стороны, мужчины и женщины глазели на Тилли, одетую в потрясающее зеленое платье, сидевшее на ее стройной фигуре как влитое. Оно подчеркивало плавные линии бедер, груди, ягодиц, струилось по ногам. Из чего она его сшила? Из того самого уцененного креп-жоржета, купленного в универсаме Праттов по два шестьдесят за метр. Девушки в одинаковых приталенных платьях с одинаковыми прическами из уложенных волнами волос раскрыли свои розовые ротики и непроизвольно начали одергивать подолы коротких пышных юбочек. Барышни, оставшиеся на балу без кавалеров, еще сильнее вжались в стены, а молодые мужчины принялись одобрительно толкать друг друга в бок.
С каменным лицом Тилли наконец добралась до свободного столика у стены прямо рядом с оркестром. Тедди помог ей снять шаль и аккуратно повесил ее на спинку стула. Зеленый цвет материи оттенял белизну плеч, от затылка к лопаткам спускался длинный завиток волос.
Тедди подошел к стойке буфета, взял пунш для Тилли, пиво для себя и сел за столик рядом со своей дамой. Оба посмотрели на музыкантов. Музыканты смотрели на них. Тилли вопросительно изогнула бровь, глядя на Фейт. Та заморгала, повернулась к клавиатуре, и через секунду веселье возобновилось. Группа старательно заиграла «Если бы ты знал Сьюзи».
Тедди откинулся на стуле, закинул ногу на ногу и положил руку на спинку стула Тилли. Ее била дрожь.
– Давай потанцуем, – с серьезным видом предложил он.
– Нет.
Весь вечер Тилли просидела лицом к музыкантам. Чувство вины, загнанное глубоко внутрь, спазмами сводило желудок. Тилли уже привыкла к своим ощущениям. Время от времени она забывалась и начинала получать удовольствие от жизни, но вина вновь давала о себе знать, заставляя Тилли презирать себя. Никто не подошел к ним на футбольном балу – ни к Тилли, ни к звездному форварду. Она только порадовалась: так проще.
Когда стало ясно, что Уильям не придет к чаю, Мона немного почитала под торшером в уголке. По дому разносилось ровное, умиротворяющее бормотание радиолы. Элсбет Бомонт все так же неподвижно сидела у окна темным силуэтом. Яркий лунный свет четко очерчивал линию ее профиля.
– Мама, я, пожалуй, пойду спать, – произнесла Мона.
Элсбет не отреагировала. Мона плотно закрыла за собой дверь спальни. Подошла к туалетному столику, взяла ручное зеркальце. Задернула шторы, отрегулировала наклон лампы на прикроватной тумбочке, сняла тонкие трусики из вискозы и задрала юбку. Присев на краешек кровати, Мона поместила зеркальце между ног и стала разглядывать темную шелковистую поросль на лобке, лепестки половых губ цвета спелого инжира, таинственную влажную глубину. Она улыбнулась и начала медленно раздеваться перед зеркалом. Опустила бретельки комбинации, позволила нежной ткани соскользнуть по щиколоткам на пол, поласкала груди, провела руками по шее. Мона легла в постель, накрылась териленовым одеялом и получила свой тихий вечерний оргазм.
На берегу реки Уильям, сгорая от вожделения, терся напряженным членом о теплое круглое бедро Гертруды Пратт. Расстегивая ширинку, он мучительно искал слова. На ум ему пришла только одна фраза:
– Гертруда, я вас люблю.
– О да, – сказала Гертруда и раздвинула ноги чуточку шире.
Гертруда Пратт завоевала Уильяма Бомонта, позволив среднему пальцу его правой руки проникнуть между бархатно-влажными малыми половыми губами – до того самого места, где они смыкались. Глубже войти она не дала.
Уильям вернулся домой разгоряченный и исполненный благодарности. Его мать по-прежнему сидела у эркерного окна, за которым уже брезжил серый рассвет.
– Доброе утро, мама, – поздоровался Уильям.
Элсбет повернула к сыну бледное лицо. Слезы катились по ее щекам и капали на марказитовую брошь в виде павлина, приколотую на груди.
– Я прождала тебя всю ночь.
– В этом не было необходимости, мама.
– Ты употреблял спиртное!
– Я уже взрослый мужчина, к тому же сегодня – то есть вчера была суббота.
Элсбет обиженно засопела и промокнула глаза носовым платочком.
– Я… развлекался. В следующий раз Мона обязательно должна пойти вместе со мной, – сказал Уильям и быстро удалился в свою комнату.
Тедди Максуини проводил Тилли до самого дома.
– Спокойной ночи, – сказала она у дверей.
– Не так уж плохо все прошло, да?
Она поплотнее запахнула шаль.
– Я могу за тобой присматривать… – Тедди с улыбкой потянулся к ней.
Тилли принялась искать табакерку, зашитую где-то в складках шали.
– …если хочешь, конечно.
Она свернула самокрутку, сунула ее в зубы и отперла заднюю дверь.
Тедди Максуини проводил Тилли до самого дома.
– Спокойной ночи, – сказала она у дверей.
– Не так уж плохо все прошло, да?
Она поплотнее запахнула шаль.
– Я могу за тобой присматривать… – Тедди с улыбкой потянулся к ней.
Тилли принялась искать табакерку, зашитую где-то в складках шали.
– …если хочешь, конечно.
Она свернула самокрутку, сунула ее в зубы и отперла заднюю дверь.
– Им просто придется привыкнуть к тебе, – пожал плечами Тедди.
– Нет. Это мне придется к ним привыкать.
Тилли захлопнула за собой дверь.
Часть II. Чесуча
Чесуча – плотная ткань полотняного переплетения в мелкий поперечный рубчик, вырабатывается из неравномерных по толщине нитей натурального шелка особого сорта – туссора. Обычно имеет естественный кремовый оттенок, применение красителей дает яркие, насыщенные цвета. Может быть блестящей или матовой. Используется для пошива платьев, блузок, мужских рубашек, а также в качестве подкладочного материала.
Энциклопедия тканей10
Сержант Фаррат принимал ванну. Горячая вода доходила ему до груди, негромко тикал будильник, из крана ритмично капало. Вокруг розового мокрого туловища сержанта плавали веточки розмарина (для стимуляции работы мозга) и лемонграсса (просто для аромата). В волосы он втер сырое утиное яйцо, и теперь по лбу стекали прозрачные «сопли», которые в районе бесцветных бровей смешивались с питательной маской для лица из кашицы алоэ. На полочке для мыла, прикрепленной поперек ванны, стояла чашка ромашкового чая и лежал блокнот.
Сержант грыз кончик карандаша и разглядывал эскиз платья в блокноте. Для отделки платья так и просилось перо – пожалуй, павлинье. Прозвенел будильник. Через час явится Бьюла Харриден. Пылая ненавистью, она перечислит все прегрешения, совершенные горожанами на субботнем балу. Сержант Фаррат зажал пальцами нос и погрузился в темную воду, чтобы смыть с себя косметические средства. Скользнув задом по эмалированной поверхности, вылез из воды, встал в полный рост. Потом обернулся полотенцем и, оставляя за собой мокрые следы, пошел в спальню одеваться и готовиться к предстоящей рабочей неделе.
Когда Бьюла Харриден забарабанила в дверь участка, сержант стоял, облокотившись на стойку, и вчитывался в инструкции каталога по вязанию. Его интересовала схема итальянского дамского джемпера, представленного модным миланским ателье «Бики»[13]. Он бормотал себе под нос: «…спицы № 14, набрать 138 п. Провязать 3 п. из одной лиц., 1 п. изн.; 21 п. лиц. (11 п. лиц., приб. в след. п.). Повторить 8 р…» Через его толстый указательный палец была перекинута тонкая шерстяная нить, тянувшаяся из клубка, в руках, слегка разведенных в стороны, он держал тонкие металлические спицы.
Сержант Фаррат был одет в полицейскую униформу, светло-розовые носочки и балетные туфли нежнейшего абрикосового оттенка, завязанные на крепких икрах белыми шелковыми лентами. Не обращая внимания на Бьюлу, он продолжал считать петли на спицах, периодически сверяясь со схемой. Наконец сержант убрал вязание, сделав несколько пируэтов, переместился в спальню, где снял балетную обувь и надел форменные носки и туфли. Затем отпер дверь в участок и занял свое место за стойкой.
– …то, что творилось в этом городе в субботу вечером, – с ходу выплеснула поток обвинений Бьюла, – называется отвратительным, грязным блудодейством. Уж будьте уверены, сержант Фаррат, когда я расскажу Элвину Пратту о поведении его дочери…
– Бьюла, скажите, вы вяжете? – перебил ее полицейский.
Старуха заморгала. Сержант перевернул каталог и подвинул его к ней. Бьюла уставилась на схему.
– Напишите простым человеческим языком, что обозначают все эти сокращения, – пробурчала она после недолгого молчания.
Сержант Фаррат склонился над ухом Бьюлы и прошептал:
– Это особый код. Я пытаюсь расшифровать послание из центрального штаба. Это сверхсекретно, но вы ведь умеете хранить секреты, я знаю.
В лавке аптекаря Нэнси аккуратно поставила мистера Олменака лицом к распахнутой парадной двери, слегка подтолкнула, и он, повинуясь силе инерции, засеменил вперед, однако его занесло влево. Нэнси схватилась за голову и поморщилась. Мистер Олменак врезался в стол, срикошетил и влепился в стену, как приставная лестница.
– Мистер О., почему вы сегодня не хотите, чтобы я забрала почту?
– Хочу насладиться утренней прогулкой, – ответил аптекарь.
Нэнси вывела негнущееся тело через дверь на тропинку, развернула в нужном направлении и снова легонько подтолкнула.
– Старайтесь держаться по центру, – предупредила она.
Проводив взглядом сутулую спину, Нэнси заскочила в дом и взялась за телефон.
Рут нагревала над паром кипящего электрического чайника толстый конверт, адресованный Тилли Даннедж. Заслышав звонок, она подошла к коммутатору, надела наушники, придвинула ко рту микрофон, воткнула штекер и соединилась с аптекой.
– Нэнс?
– Да, это я. Он идет.
Рут вернулась к чайнику, подержала конверт над паром, пока язычок полностью не отклеился, и извлекла из него сложенный листок. Письмо оказалось на испанском. Рут положила его в свою почтовую сумку, забрала почту мистера Олменака и направилась к двери. Отперла замок, перевернула табличку с надписью «Открыто», вышла на тропинку и стала ждать. Мистер Олменак уже шаркал ей навстречу.
– Доброе утро, – поздоровалась Рут.
Она остановила его, положив ладонь на лысую макушку. Мистер Олменак еще некоторое время перебирал ногами на месте, пока команда «стоп», отданная мозгом, не достигла назначения.
– Доброе, – ответил аптекарь. Прозрачная ниточка слюны, тянувшаяся из его рта, капнула на землю.
Рут отогнула деревянную руку старика, сунула ему под мышку коричневый бумажный сверток, перевязанный шпагатом, развернула на сто восемьдесят градусов и ткнула указательным пальцем между лопатками. Мистер Олменак засеменил прочь.
– Вот-вот, так и идите посередке, – крикнула она вслед.
Недалеко, в соседнем квартале, Нэнси закончила подметать участок перед аптекой и приветственно махнула рукой. Реджинальд прошмыгнул в лавку, жестом попросив Нэнси следовать за ним.
– Чем могу помочь, Редж?
Мясник состроил мученическую гримасу.
– Мне нужна какая-нибудь мазь от… сыпи, – шепотом сообщил он.
– Покажи, что там за сыпь, – сказала Нэнси.
Редж страдальчески сморщил физиономию.
– Ну, это скорее не сыпь, а раздражение… Как будто натер.
– А-а, – понимающе кивнула Нэнси, – тебе нужно смягчающее средство.
– Да, да, смягчающее, – обрадовался Редж, глядя, как она открывает холодильник мистера Олменака. – Я возьму две большие банки.
Мюриэль полировала салфеткой заправочные колонки перед универсамом, когда к ней размашистым шагом подошла Бьюла Харриден. Щеки ее пылали.
– Здравствуй, Бьюла.
– Эта Миртл Даннедж – она называет себя Тилли – в субботу набралась наглости прийти на танцы!
– Да что ты говоришь!
– Под ручку с Тедди Максуини!
– Да что ты! – повторила Мюриэль.
– Ни за что не догадаешься, во что она была одета – если это можно назвать одеянием. Завернулась в зеленую скатерть, что купила у тебя, да так и пошла. Все прелести на виду. Люди дар речи потеряли от омерзения. Из нее как не было толку, так и не будет, она еще похлеще мамаши!
– Уж это точно, – кивнула Мюриэль.
– А знаешь, с кем провела вечер твоя Гертруда? Весь вечер?
– С кем?
Как раз в этот момент Уильям медленно проезжал мимо универсама в древней черной колымаге Бомонтов. Обе женщины повернули головы в его сторону. Он приветственно вскинул над рулевым колесом два пальца в виде буквы V, приподнял шляпу и поехал дальше.
Мюриэль посмотрела на Бьюлу и скрестила на груди руки. Бьюла ответила многозначительным кив-ком.
– Помяни мои слова, Мюриэль, не успеешь и глазом моргнуть, как он оприходует твою дочку за кладбищем.
Лоис стояла на коленях, погрузив грязную руку в ведро с теплой мыльной водой. Небольшой влажный участок пола вокруг нее сиял чистотой. Это была тучная низенькая женщина с жировым фартуком на животе, колыхавшимся на бедрах, когда она двигалась. Короткие седые волосы спереди торчали хохолком, плечи были усыпаны белыми хлопьями перхоти. Хотя на кухне Ирмы Олменак Лоис успела вымыть не больше квадратного метра, она уже вся взмокла, а с кончика носа, похожего на перезрелый помидор, капал соленый пот.
Хозяйка решила перебраться на свое любимое место. Узловатые пальцы стали вращать колеса коляски, старые кости заскрипели, точно мел по грифельной доске. Ирма медленно перемещалась к камину, колесная ось жалобно взвизгнула.
– Ирма, душечка, где ты держишь масло? – спросила Лоис.
Миссис Олменак глазами указала на холодильник. Лоис как следует смазала детали механизма маслом, потом покатала коляску взад-вперед. Неприятные звуки стихли, но лицо Ирмы исказилось, в глазах встали слезы.