— Что ж, давайте подождем «некоторое время». Хотя Мэри и старалась показаться веселой, глаза ее были очень печальны.
«И все-таки, — подумал я, — надо поговорить с ней о будущем Цинции».
Я очень осторожно начал этот разговор, но не успел произнести и двух фраз, как Мэри перебила меня:
— Вы прекрасный адвокат, мистер Хастингс, но зачем попусту растрачивать свой талант? Поверьте, я прекрасно отношусь к Цинции и, конечно же, позабочусь о ее будущем.
Она о чем-то задумалась и неожиданно спросила:
— Мистер Хастингс, как вы думаете, мы с Джоном счастливы вместе?
Я был очень удивлен ее вопросом и смог лишь пробормотать, что это личное дело супругов и постороннему не пристало обсуждать подобные темы.
— Да, это наше личное дело, но вам я все-таки скажу: мистер Хастингс, мы несчастливы друг с другом!
Я промолчал, а Мэри, печально опустив голову, продолжала:
— Вы же ничего не знаете обо мне — ни откуда я родом, ни кем была до того, как вышла за Джона. А у меня сейчас такое настроение, что хочется кому-то исповедаться.
Признаться, я не слишком стремился оказаться в роли отца-исповедника. Во-первых, я помнил, чем закончилась исповедь Цинции. Во-вторых, в исповедники обычно выбираются люди не первой молодости, а я, напротив, был цветущим молодым человеком, к тому же неравнодушным к женщинам!
— Мой отец — англичанин, а мать — русская.
— А, теперь понятно…
— Что понятно? — резко спросила Мэри.
— Понятно, почему во всем вашем облике чувствуется что-то отстраненное и необычное.
— Мать считалась красавицей. Я ее не помню — она умерла, когда я была совсем ребенком. По словам отца, мама по ошибке приняла слишком большую дозу снотворного.
Мэри на мгновение замолчала, затем продолжала:
— Отец тяжело переживал ее смерть. Через некоторое время он поступил на дипломатическую службу, и мы начали разъезжать по свету. К 23 годам я, кажется, побывала уже повсюду! Моя жизнь была наполнена весельем, впечатлениями и радужными надеждами.
Она тяжело вздохнула.
— Но неожиданно умер отец, почти ничего не оставив мне в наследство. Мне пришлось поселиться у своей престарелой тетки в Йоркшире. Естественно, после стольких лет, проведенных с отцом, жизнь в сельской глуши казалась ужасной — унылая скука и монотонность тамошнего существования просто сводили меня с ума.
— Да, я вас прекрасно понимаю.
— И вот в это время я встретила Джона. Конечно, с точки зрения тетушки, о лучшей партии нельзя было и мечтать. Но я думала не о деньгах — единственное, чего мне хотелось, — это выбраться поскорее из сельской глуши, из соседских сплетен и ворчания тетушки.
Я нахмурился.
— Поймите меня правильно, — продолжала Мэри, — я откровенно призналась Джону, что он мне нравится, очень нравится, но это, конечно, не любовь. Я сказала, что потом, возможно, смогу его полюбить, но тогда он был мне просто симпатичен, не больше. Однако Джон посчитал, что этого достаточно, и сделал мне предложение.
Мэри прервала свой рассказ и внимательно посмотрела мне в глаза.
— Кажется, да, я уверена, что поначалу он меня очень любил. Но мы с Джоном слишком разные люди. Вскоре после свадьбы наступило охлаждение, а затем я ему и вовсе надоела. Говорить об этом неприятно, мистер Хастингс, но я хочу быть с вами полностью откровенной. К тому же сейчас мне это безразлично — все уже позади.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что покидаю Стайлз навсегда.
— Вы с Джоном купили другой дом?
— Нет, Джон, наверное, останется здесь, но я скоро уеду.
— Вы хотите его оставить?
— Да!
— Но почему?
После долгого молчания Мэри тихо ответила:
— Потому что для меня дороже всего… свобода.
Я подумал о девственных лесах, о полях и реках, обо всем, что именуется свободой для такого человека, как Мэри Кавендиш. Но в своих бедах она виновата сама, — лишь гордость и высокомерие не позволяют Мэри жить счастливой семейной жизнью.
Вдруг она всхлипнула и тихо произнесла:
— Стайлз — это тюрьма.
— Я понимаю, но, Мэри, вы поступаете слишком опрометчиво.
— Опрометчиво? Вы просто ничего не знаете!
И тут я сказал фразу, о которой сразу пожалел.
— Вам известно, что доктор Бауэрстайн арестован?
Лицо Мэри мгновенно стало холодным и непроницаемым.
— Джон заботливо сообщил мне об этом сегодня утром.
— И вы знаете причину ареста?
— Конечно. Он же немецкий шпион! Манинг давно его подозревал.
Мэри говорила совершенно спокойно. Неужели арест Бауэрстайна ее нисколько не волнует? Она взглянула на цветочную вазу.
— Цветы уже совсем завяли. Надо срезать новые.
И, еле заметно кивнув на прощание, она вышла в сад.
Да, наверное, Мэри безразлична к судьбе Бауэрстайна. Не может же она до такой степени скрывать свои чувства!
На следующее утро ни Пуаро, ни полицейские в усадьбе не появлялись. Зато к обеду разрешилась загадка последнего из четырех писем, отправленных миссис Инглторп в тот роковой вечер. Не сумев в свое время определить адресата, мы решили не ломать над этим голову — рано или поздно все прояснится само собой. Так и случилось. Почтальон принес письмо, отправленное французской музыкальной фирмой. В нем говорилось, что чек миссис Инглторп получен, но, к сожалению, ноты, которые она просит, разыскать не удалось. Итак, наши надежды на то, что четвертое письмо поможет пролить свет на убийство, оказались напрасными.
Перед чаем я решил прогуляться до Листвэйз и сообщить Пуаро про письмо, но привратник сказал, что мой друг снова уехал. — Опять в Лондон?
— Нет, сэр, на этот раз в Тэдминстер. Сказал, что хочет навестить какую-то леди. Она там в госпитале работает.
— Вот болван! — воскликнул я, раздраженный забывчивостью Пуаро и тем, что напрасно сходил в Листвэйз — Я же говорил ему, что по средам Цинция не работает. Ладно, когда мсье Пуаро вернется, скажите, что его ожидают в Стайлз.
— Хорошо, сэр, я передам.
Весь вечер я ожидал прихода Пуаро, но он так и не появился. Не было его и на следующий день.
После обеда Лоуренс отвел меня в сторону и спросил, не собираюсь ли я навестить своего друга.
— Нет, — сказал я раздраженно, — хватит с меня, если Пуаро захочет, он и сам может сюда прийти.
— Очень жаль, — хмуро пробормотал Лоуренс.
— А что случилось? Если дело серьезное, я, так и быть, схожу в Листвэйз — в последний раз!
— Ничего серьезного. Просто, если увидите мистера Пуаро, передайте ему, — Лоуренс снизил голос до шепота, — что я нашел еще одну кофейную чашку.
Сказать по правде, я уже давно забыл про «послание» Пуаро, и слова Лоуренса подстегнули мое любопытство.
Итак, я снова отправился в Листвэйз. На этот раз Пуаро был у себя. Он сидел в кресле, полностью погруженный в свои мысли. Лицо его было чрезвычайно бледным.
— Пуаро, вы не заболели? — спросил я озабоченно.
— Нет, друг мой, все в порядке. Но передо мной встала очень серьезная проблема.
— Отдавать ли преступника в руки правосудия или оставить его на свободе? — спросил я с улыбкой.
Как ни странно, Пуаро утвердительно кивнул.
— Да, как сказано у вашего Шекспира: «Говорить или не говорить — вот в чем вопрос».
Я был так удивлен, что даже не поправил своего друга.
— Пуаро, вы шутите!
— Нет, Хастингс, речь идет о вещи, к которой я всегда относился серьезно.
— А именно?
— Я говорю о счастье женщины!
Взглянув на меня, Пуаро грустно улыбнулся и продолжал:
— Пришло время действовать, а я не знаю, имею ли я на это право. Игра слишком рискованна.
Он снова погрузился в свои мысли, и я подумал, что теперь самое время рассказать о своем разговоре с Лоуренсом.
— Так он все-таки нашел еще одну чашку?! — торжествующе воскликнул Пуаро. — А этот ваш Лоуренс оказался умнее, чем я предполагал.
Я был невысокого мнения об умственных способностях Лоуренса, но, дав себе зарок никогда больше не спорить со своим другом, не стал возражать.
— Пуаро, как же вы забыли, что Цинция в среду не работает?
— Верно, память у меня теперь не та! Хорошо еще, что коллега мадемуазель Цинции сжалилась надо мной и любезно показала все, что меня интересовало.
— Но вы должны как-нибудь снова съездить в госпиталь. Цинция мечтает показать вам свои владения! Кстати, чуть не забыл, сегодня выяснилось, кому миссис Инглторп отправила четвертое письмо. Я рассказал про письмо из Франции.
— Жаль, — грустно произнес мой друг, — я возлагал на него определенные надежды. А впрочем, так даже лучше — мы распутаем этот клубок изнутри. Если пошевелить мозгами, то можно решить любую головоломку, не правда ли, Хастингс? Между прочим, что вам известно об отпечатках пальцев?
— Только то, что они у всех разные.
— Правильно!
Вынув из бюро несколько фотографий, Пуаро разложил их на столе.
— Вот, Хастингс: номер один, номер два и номер три. Что вы можете сказать об этих фотографиях?
Я внимательно изучил все три фотоснимка.
— Во-первых, изображения сильно увеличены. Номер один, похоже — отпечатки большого и указательного пальцев мужчины. Отпечатки номер два принадлежат женщине — они гораздо меньше. Что касается третьего снимка, то на нем видно множество отпечатков, но последние, кажется, такие же, как и на первом снимке.
— Вы уверены?
— Да, отпечатки совершенно одинаковые.
Пуаро удовлетворенно кивнул и снова спрятал фотографии в бюро.
— Наверное, вы опять откажетесь объяснить мне, в чем дело.
— Почему же, друг мой? Отпечатки на первой фотографии принадлежат мсье Лоуренсу, на второй — мадемуазель Цинции, хотя это неважно, они нужны только для сравнения. Что касается третьей фотографии, то здесь дело серьезней.
Пуаро на мгновение задумался.
— Как вы верно заметили, изображения сильно увеличены: причем третья фотография вышла менее четкой, чем первые две. Я не буду объяснять, как получены снимки — это довольно сложный процесс. Достаточно того, что они перед вами. Остается только сказать, с какого предмета сняты эти отпечатки.
— Пуаро, я сгораю от любопытства.
— Хастингс, — торжественно провозгласил Пуаро, — отпечатки под номером три обнаружены на бутылочке с ядом, которая хранится в шкафу в госпитале Красного Креста в Тэдминстере!
— Господи, как на склянке с ядом оказались отпечатки Лоуренса? Он ведь даже не подходил к шкафу.
— Хастингс, он подходил!
— Вы ошибаетесь, Пуаро, мы все время были вместе.
— Это вы ошибаетесь, Хастингс. Если вы все время были вместе, зачем же мисс Цинция звала его, когда вы с ней вышли на балкон?
— Да, верно. Но все равно, Лоуренс находился в комнате одни всего несколько мгновений.
— Этого вполне достаточно.
— Для чего?
— Для того, чтобы удовлетворить любопытство человека, изучавшего когда-то медицину.
Наши глаза встретились. Пуаро снова улыбнулся. Он встал и, подойдя к окну, стал что-то весело насвистывать.
— Пуаро, — я почувствовал, что голос мой дрожит, — что было в склянке?
— Гидрохлорид стрихнина, — спокойно ответил мой друг.
— Боже, — произнес я почти шепотом.
— Учтите, Хастингс, что гидрохлорид стрихнина применяется крайне редко — лишь для приготовления нескольких типов лекарств. Обычно используется другой раствор. Вот почему отпечатки пальцев Лоуренса сохранились до сих пор — он был последним, кто держал в руках склянку.
— Как вы смогли сделать эту фотографию?
— Я вышел на балкон и случайно обронил шляпу. Несмотря на мои возражения, коллега мисс Цинции сама спустилась за ней вниз.
— Так вы знали, что искать?
— Нет. Просто из вашего рассказа следовало, что мсье Лоуренс мог взять яд. И это предположение следовало либо подтвердить, либо опровергнуть.
— Пуаро, вы не обманете меня своим беспечным тоном. Обнаружена чрезвычайно важная улика!
— Возможно. Но есть одна вещь, которая меня действительно поражает. Думаю, и вас тоже.
— Какая?
— Что-то часто в этом деле встречается стрихнин. Вам не кажется, Хастингс? Стрихнин содержался в лекарстве миссис Инглторп. Стрихнин купил человек, выдававший себя за Инглторпа. И вот теперь снова — на склянке со стрихнином обнаружены отпечатки пальцев мсье Лоуренса. Тут какая-то путаница, друг мой, а я терпеть этого не могу.
Дверь отворилась, и появившийся на пороге бельгиец сказал, что Пуаро внизу дожидается какая-то дама.
Мы быстро спустились и увидели стоявшую в дверях миссис Кавендиш.
— Я навещала одну старушку в деревне, — сказала Мэри, — и решила зайти за мистером Хастингсом — вместе возвращаться веселее. Лоуренс мне сказал, что он у вас, мистер Пуаро.
— Жаль, мадам, — воскликнул мой друг, — а я-то надеялся, что вы оказали мне честь своим визитом!
— Не знала, что это такая честь! — сказала Мэри с улыбкой. — Обещаю оказать ее в ближайшие дни, мсье Пуаро.
— Буду счастлив, мадам. И помните — если вам захочется исповедаться (Мэри вздрогнула), то «отец Пуаро» всегда к вашим услугам!
Миссис Кавендиш внимательно посмотрела в глаза Пуаро, словно пытаясь постигнуть истинный смысл услышанных слов, затем улыбнулась и сказала:
— Мсье Пуаро, может, вы тоже пойдете с нами в усадьбу?
— С удовольствием, мадам.
По дороге Мэри все время что-то рассказывала, шутила и старалась казаться совершенно беззаботной. Однако я заметил, что она сильно взволнована.
Едва зайдя в усадьбу, мы почувствовали что-то неладное. Навстречу выбежала заплаканная Доркас.
— Мадам, мадам! Горе у нас! Не знаю, как и сказать вам. Тут такое случилось! За что же такие напасти одна за другой?
— Да говорите же, что произошло, — нетерпеливо прервал я излияния Доркас.
— Это все проклятые полицейские из Скотланд Ярда! Арестовали его, мадам, арестовали мистера Кавендиша!
— Как! Лоуренс арестован?! — воскликнул я, пораженный этой вестью.
Глаза Доркас на мгновение вспыхнули.
— Нет, сэр. Арестован мистер Джон Кавендиш! Мэри вскрикнула и пошатнулась. Я повернулся, чтобы поддержать ее, и заметил странную улыбку на устах Пуаро.
10. Суд
Предварительное судебное разбирательство состоялось через два месяца. Мэри делала все возможное, чтобы доказать невиновность своего мужа.
Когда я поделился с Пуаро своим восхищением преданностью этой женщины, он кивнул и сказал:
— Да, Хастингс, миссис Кавендиш как раз из тех друзей, которые познаются в беде. Случилось несчастье, и она забыла о гордости, о ревности…
— О ревности?
— Конечно. Разве вы не заметили, что миссис Кавендиш ужасно ревнива? Но теперь, когда над Джоном нависла опасность, она думает только об одном — как его спасти.
Мой друг говорил с таким чувством, что я невольно вспомнила его колебания — «говорить или не говорить», когда на карту поставлено «счастье женщины». Слава богу, что теперь решение примут другие!
— Пуаро, мне даже сейчас не верится, что Джон — убийца, я почти не сомневался, что преступник — Лоуренс.
Пуаро улыбнулся.
— Я знаю, друг мой.
— Как же так?! Джон, мой старый друг Джон, и вдруг — убийца!
— Каждый убийца чей-то друг, — глубокомысленно изрек Пуаро. — Но мы не должны смешивать разум и чувства.
— Но вы могли хотя бы намекнуть, что мой друг Джон…
— Я не делал этого как раз потому, что Джон ваш старый друг.
Я смутился, вспомнив, как доверчиво рассказывал Джону о подозрениях Пуаро. Ведь я был уверен, что речь шла о Бауэрстайне! Кстати, на суде его оправдали — доктор очень ловко сумел доказать несостоятельность обвинений в шпионаже, — но карьера его, безусловно, рухнула.
— Пуаро, неужели Джона признают виновным?
— Нет, друг мой, я почти уверен, что его оправдают. Я же постоянно твержу вам, что улик против него пока нет. Одно дело — не сомневаться в виновности преступника и совсем другое — доказать это на суде. Здесь-то и заключается основная трудность. Кстати, я могу кое-что и доказать, но в цепочке не хватает последнего звена, и пока оно не отыщется, увы, Хастингс, меня никто не будет слушать.
Он печально вздохнул.
— Пуаро, когда вы впервые начали подозревать Джона?
— А разве вы вообще не допускали мысли, что он убийца?
— Нет.
— Даже после услышанного вами разговора между миссис Инглторп и Мэри? Даже после, мягко говоря, неоткровенного выступления Мэри на дознании?
— Я не придавал этому большого значения.
— Неужели вы не думали, что, если ссора, подслушанная Доркас, происходила не между миссис Инглторп и ее мужем — а он это начисто отрицает, — значит, в комнате находился один из братьев Кавендишей? Допустим, там был Лоуренс. Как тогда объяснить поведение Мэри Кавендиш? Если же допустить, что там находился Джон, то все становится на свои места.
— Вы хотите сказать, что ссора происходила между миссис Инглторп и Джоном?
— Конечно.
— И вы это знали?
— Разумеется. Как иначе можно объяснить поведение миссис Кавендиш?
— Но, тем не менее, вы уверены, что его оправдают!
— Несомненно оправдают! Во время предварительного судебного разбирательства мы услышим только речь прокурора. Адвокат наверняка посоветует Джону повременить со своей защитой до суда — когда на руках козырный туз, выкладывать его следует в последнюю очередь! Кстати, Хастингс, мне нельзя появляться на судебном разбирательстве.
— Почему?
— Потому что официально я не имею никакого отношения к следствию. Пока в цепочке доказательств отсутствует последнее звено, я должен оставаться в тени. Пусть миссис Кавендиш думает, что я на стороне Джона.