Искатель. 1968. Выпуск №3 - Юрий Тарский 7 стр.

— Может, вызвать медицинскую карету? — спросил один из них.

— Я сама повезу его в больницу.

Гаджи усадили на заднее кресло. Он подумал о том, до чего нелепо все вышло. Почему не сказал сразу: «Я ненавижу музыку»?

По щеке сочилась кровь. Гаджи смотрел на Анну Марию. Лицо ее было каменным. Показалось — видимо, хотелось оправдать себя за неопытность, горячность, за неумение точно выполнить инструкцию, — что она не может иметь никакого отношения к человеку, с которым ему предписывалось выйти на связь. Но чертики были фактом.

— Я ненавижу музыку.

— Бах — это бог.

Она говорила быстро.

— За нами слежка. Встречи в самом крайнем случае. В этой коробке — магнитофоны. Будьте до предела осторожны. Наши встречи, я повторяю, в случае крайней необходимости.

Гаджи развязал ленточку на коробке, приподнял крышку. Сверху лежали кассеты с пленкой величиной чуть больше наручных часов.

— Накануне обязательно позвоните. Если я скажу: «Вас плохо слышно», на встречу не приходите. Будет надо — разыщу сама, — продолжала Анна Мария. — И помните, работать на Вильке надо добросовестно, хорошо, с усердием. Вас ждет горячая пора. Конечно, он еще раз попытается забросить вас в Баку. Будьте ко всему готовы. И добросовестно учитесь. Вильке совсем неплохой учитель.

— Ну, хорошо. Можешь идти. Продолжай в том же духе. — Фрикке подождал, когда филер выйдет из кабинета, потом снял телефонную трубку:

— Здравствуйте, Урхан-бей! Как ваше драгоценное здоровье? Аллах так же бережно хранит его?

Выслушав ответное приветствие, он перешел к делу:

— Наша давнишняя дружба позволяет обратиться за маленькой услугой. Тем более что для вашей полиции, опекаемой самим аллахом, это не представит особой трудности. Германское посольство испытывает большое чувство неловкости перед одним вашим соотечественником. Кажется, он вчера был не очень трезв и ударился о машину нашей сотрудницы. Она, конечно, отвезла его в больницу. Мой коллега сегодня поехал проведать его и принести наши извинения. Но, как сказали врачи, тот настолько хорошо себя чувствовал, что, даже не спросив разрешения, удрал из клиники. Как бы нам его разыскать, чтобы сделать маленький презент, так сказать, возместить причиненный ущерб?

На другом конце провода полицейский чиновник пододвинул блокнот.

— Вам ничего больше о нем не известно?.. Ну, не так страшно. Я постараюсь выполнить просьбу моего друга. Мы немедленно этим займемся.

Ответный звонок к Фрикке раздался в воскресенье.

— Здравствуйте, эфенди! Простите, что беспокою вас в день отдыха. Но мы не могли отдыхать, пока не исполнили вашей просьбы.

Он ехидно улыбнулся. Ему всегда хотелось быть с Фрикке на короткой ноге.

— С помощью аллаха мы нашли человека, который интересует вас. Богатый бездельник. Друг, если можно так выразиться, вашего, то есть… нашего общего друга, — теперь ехидство уже не сходило с его лоснящейся физиономии. — Нашей красавицы Зульфии.

Ему было приятно, что без него, Урхан-бея, и немцы ничего не могут сделать.

Перед зрителем пройдут времена года — зима сменит осень. Потом побегут ручьи, затем в садах зацветет миндаль. Только после этого наступят дальнейшие события.

Не теряя Гаджи из поля зрения, мы увидим его за множеством дел, которые он выполнял для Вильке, встретим в горной таверне на свидании с людьми, нечесаными и обросшими густой щетиной, — видимо, теми, кто готов пойти за кордон в ненавистное им советское Закавказье.

Зульфия задумалась на мгновение, взглянув на часы, удивленно вскинула брови, пошла открывать. Было без десяти пять. На пороге стоял Гаджи. Зульфия втащила его в квартиру, захлопнула дверь.

— Ты сошел с ума. Кто тебе позволил?

— Мое сердце… Разве ты не рада?

— Сумасшедший. Честное слово.

Она и радовалась и сердилась одновременно.

— Немедленно убирайся вон! Или я пожалуюсь Вильке!

— Кому? — спросил Гаджи. Его лицо выразило неподдельное удивление. — Разве он здесь?

Она поняла, что выдала тайну.

— Что ты? Но он должен позвонить. — Гаджи почувствовал фальшь и неискренность этих слов. Только непонятно было, почему Вильке должен скрываться от него.

Гаджи отстранил Зульфию, прошел в глубь квартиры.

— Ты ничего ему не скажешь. Во-первых, потому, что его здесь нет. А если бы и был… Знаешь, что он не прощает болтовни… Мне все равно, приехал он или нет. Но коль приехал, что ему надо?

— Уходи немедленно. Мы оба влетим в историю.

— В какую? — Гаджи не торопился, хотя волнение Зульфии нарастало с каждой минутой.

— Я прошу тебя, уходи, — теперь голос ее звучал мягко, заискивающе. Она поняла, что нет другого способа заставить его уйти. — Впрочем, уже поздно… Сейчас ко мне придет друг. Ты будешь тихо сидеть у меня в спальне — он ненадолго

Она взяла Гаджи за руку и потянула в другую комнату. В дверь уже звонили.

Оставшись один, Гаджи огляделся. Взял пудреницу, которая лежала на столике перед зеркалом.

За неплотно прикрытой дверью сльшшлся мужской голос.

— Вы убеждены, что меня стоило приглашать сюда?

— Нам не следовало говорить по телефону. Это письмо просили передать.

Видимо, пришедший читал письмо. Гаджи подошел к двери.

— Ол райт, — сказал гость. — Когда назначена встреча?

— Завтра в восемь вечера я буду ждать вас у «Паласа».

— Куда мы поедем? Тайна?

— Мне ничего не сказали об этом.

— Ол райт. Я так и думал. Где сейчас полковник? Я хотел бы поговорить с ним по телефону.

— По телефону?

— Русские его здорово напугали, — засмеялся гость, — всего боится. Даже здесь. Ну да бог с ним. Значит, до завтра.

— До завтра.

— Был рад, — буркнул гость.

Ветер рванулся в комнату, поднял занавеску, захлопнул дверь, у которой стоял Гаджи. Теперь до него не доходил ни единый звук. Он отошел от двери и вновь взял пудреницу. Она была массивной, похожей на черепаху с выпирающими боками. Гаджи глядел на пудреницу, машинально вертя взятый с того же столика волчок — нехитрую базарную игрушку. Пришла неожиданная мысль. Он высоко поднял брови. Потом поставил волчок на пудреницу и закрутил его. Через несколько секунд передвинул правее — на пудренице могли крутиться и два волчка рядом. Вошла Зульфия, мрачная, сосредоточенная:

— Ты понял, кто приходил?

— Слава тому, кто воздвиг эти стены. — Гаджи постучал по стене. — Думаешь, быть свидетелем твоих встреч с любовниками большая радость?

— Ревнив, как Отелло. — Зульфия улыбалась. Чувство страха постепенно оставляло ее. Она подошла к Гаджи, обвила его шею руками.

— Кто же он?

— Американец.

— А… Чего же он хочет, если не любви?

— Ты и в самом деле как Отелло.

— Чего он хочет? — голос Гаджи был тверд, и Зульфии показалось, что в нем зазвучали угрожающие нотки.

— Не знаю! Не знаю! Не знаю!

— А я знаю! — Гаджи перебирал в уме услышанные фразы.

Ну, конечно… У американца какие-то дела с Зульфией, а может, и с Вильке…

— Да, я знаю! И про Вильке и про американца.

— Откуда?

— Может быть, от тебя… — Он расхохотался.

— Что за нелепые шутки? — в глазах у Зульфии была растерянность.

— Ну, хватит об этом. Когда мы встретимся?

— Завтра я отвезу американца в таверну. Это будет около девяти. И могу вернуться в город. Ты придешь?

— Сделаем не так. Останься в таверне. Я приеду за тобой. Впрочем, я еще зайду завтра днем.

— И не будешь сердиться?

— Конечно, нет.

Фон Боргман был все таким же важным, знающим себе цену: та же свирепость, та же манера разговаривать.

— Вы осел и бездельник, Фрикке. Когда вы возьметесь за ум? Спекулируете на моей мягкости. Чем вы здесь занимаетесь? Анной Марией Бюргер? А кто будет заниматься Вильке?

— Занимаясь ею, я занимаюсь им.

— Правой рукой чешете левое ухо.

— Простите, шеф. Если что не так, я жду ваших указаний.

— Вы знаете, почему здесь оказался Вильке?

— Мне откроет эту тайну Анна Мария.

— Прежде чем спросить, где дорога, надо знать, куда ты хочешь пойти.

Видимо, Фрикке хотел что-то возразить, но пес рыкнул, и он проглотил фразу. Фрикке стоял в своем кабинете, будто это был и не его кабинет. Стоял вытянувшись, руки по швам. Собака перестала обращать на него внимание, и тогда он перевел дыхание.

— Мой шеф. Я рассуждаю так…

Фон Воргман приготовился слушать.

— …рассуждаю так. Канарис вел двойную игру. Он заигрывал с американцами, возможно и с англичанами. Частые визиты в Испанию. Адмирал был Янусом. Двуликим Янусом, мой шеф. Когда я учился в нашей школе, много думал об этом.

— Не давали покоя его лавры? — перебил фон Боргман.

— О нет, мой шеф. Я думал о том, что он всегда стремился занять комнату с двумя выходами… Мы выиграем войну в ближайшем будущем. Я это знаю, и вы. И все же этот предатель Канарис хотел иметь вторую дверь. На всякий случай. Это была суть его натуры. Я правильно думаю?

— Когда думаете.

— Я убежден, что Бюргер работала на Канариса. У нее появился новый знакомый. Он связан с американцами и через Бюргер свяжет с ними Вильке. Вильке — посол оставшихся еще людей Канариса.

— А может, Вильке приехал сюда, чтобы продолжать работу над великим планом фюрера: Берлин — Баку — Бомбей?

— Это первая дверь, Она меня не интересует.

— Вы хорошо держите экзамен, Фрикке. Вас ждет крест.

— Хайль Гитлер! — выкрикнул Фрикке.

— Хайль! — довольно вяло отозвался фон Боргман. — Итак, ваши конкретные планы?

— Рано или поздно Бюргер встретится с этим человеком…

Это была та самая комната в квартире Зульфии, где вчера Гаджи был спрятан от американца. Мягкие низкие кушетки, покрытые цветастыми сюзане, низкие пуфы, ковры, на одном из которых, будто от застенчивости прикрыв лапой глаза, лежала медвежья шкура.

Гаджи без пиджака, в белой рубашке с расстегнутым воротом и с распущенным галстуком, лениво переворачивал газетные страницы. Зульфия устроилась перед трюмо, готовясь к свиданию с американцем.

— Тебе не будет скучно без меня? — кокетливо спросила она.

— А если да?

Ему не хотелось говорить. Он пытался решить пока неразрешимую для себя задачу: зачем Зульфии надо встретиться с американцем? И еще более загадочную: к чему это американцу?

Из-за плеча певицы Гаджи видел туалетный столик перед зеркалом, на котором лежала массивная пудреница.

Он опять пристально посмотрел на эту пудреницу. В глазах появились дьяволинки. Гаджи начал дурачиться. Взял карандаш, которым Зульфия подводила брови, и нарисовал себе усики.

— Идет?

— Перестань строить из себя шута. — Зульфия засмеялась. Озорство Гаджи передалось и ей. — Правда, жаль, что мне надо уходить?

Гаджи кивнул. Он затянул галстук, взял пиджак. Они вместе подошли к двери.

— Ты, кажется, забыла пудреницу, — заметил Гаджи.

— С тобой забудешь и голову.

Она вернулась за пудреницей, положила ее в сумочку. Вниз они спускались в лифте.

— Я приеду к десяти. Дождись меня и постарайся выпроводить гостей, — сказал Гаджи.

— Они наверняка выпроводятся раньше.

Зульфия направилась к стеклянной парадной двери. Гаджи вышел во внутренний дворик. Отсюда вел путь на соседнюю улицу.

Была ночь.

Машина подъехала к отелю. Гаджи хлопнул дверцей и, не оборачиваясь, направился в вестибюль.

Почти бегом поднялся по лестнице. Долго возился с дверным замком. В номере было неуютно. Гаджи зажег свет, задернул штору. Включил радио. Из приемника донеслось:

«…передачу из Америки… Наша сегодняшняя передача посвящена результатам боевых действий союзнических войск за истекший месяц».

Гаджи решил не слушать, зажал звук регулятором.

Осторожно достал из кармана пудреницу Зульфии. Открыл крышку: зеркальце, тампон. Нажал еще какой-то запор. Под второй крышкой — кассеты величиной с наручные часы. Пудреница зарокотала голосом автомобильного сигнала.

Гаджи представил, как все происходило.

Зульфия за рулем машины. На заднем сиденье — американец и Вильке.

— О делах за стаканом вина, полковник, — говорит Вильке.

— Ол райт, — отвечает Томсон.

Теперь они едут молча. Посматривают друг на друга.

Крутятся крохотные диски магнитофона-пудреницы. Зульфия и Томсон с Вильке входят в таверну. Официант ведет их к столику. Сильным ударом ноги Вильке опрокидывает столик.

— Ищете уши Кальтенбруннера? — смеется Томсон.

Официант поднимает столик.

— Ол райт, — говорит Томсон. — Я тоже не люблю выступать перед микрофоном.

Вильке смотрит на Зульфию.

— Оставь нас на несколько минут.

Она идет на эстраду.

На краю столика — ее сумочка.

— Мы не будем играть — как это? — ага, в кошки- мышки, — говорит Томсон.

— Я весь внимание, — отвечает Вильке.

— Но один вопрос в преддверии нашей беседы. Почему, Вильке, вы идете на эту сделку?

— Русские танки в Германии. Они в трехстах километрах от Берлина. Я реалист. Мне удобнее иметь пятьсот тысяч долларов в кармане, чем рассчитывать на миф о сверхсекретном оружии фюрера. Я кадровый офицер. И хорошо информированный. Умею различать то, что стреляет, от бумажек, на которых нарисовано нечто должное стрелять. И потом я слишком много занимался Россией, чтобы поверить в чью-то способность остановить русских. Третьего рейха уже нет… Томсон, заплатите откровенностью за откровенность. А на кой черт вам это нужно?

— Вы педант, Вильке, как и все немцы. А мы — бизнесмены. Мы умеем рисковать, вкладывая капитал. Это будет неплохой бизнес. Я в это верю. Разговор один: кладете на стол списки вашей агентуры в России. Проверенные. Точные. И без — как это? — ага, без дураков.

— Взамен? — спрашивает Вильке.

— Ранчо в Южной Америке. Пятьсот тысяч, которые вы просите. Кажется, ол райт?

— Какие гарантии?

— Мое слово и чек.

Медленно вертятся крошечные магнитофонные кассеты. Гаджи стоит, облокотясь на еле-еле звучащий приемник. Не глядя, нащупывает ручку, хочет его выключить, но случайно поворачивает регулятор в другую сторону. В комнату врывается голос из эфира: «У нас общий враг — имя ему фашизм».

Гаджи смотрит на светящуюся шкалу приемника, затем на магнитофонные кассеты. Томсон продолжает:

— Мое слово и чек. Потому что у нас с вами общий враг, коммунизм. Мы делаем одно дело, Вильке. Но вы оказались слабаками. Мы выручим вас. Мы не допустим, чтобы владычествовала бредовая идея равноправия. Наша общая цель, Вильке, уничтожить…

Голос Томсона и голос в приемнике прозвучали почти одновременно.

Диктор: «…фашизм».

Томсон: «…коммунизм».

Гаджи замер. Его широко открытые глаза смотрят в одну точку. Гнев, великий и справедливый, закипает в нем.

Из приемника уже льются звуки фокстрота.

Гаджи выключает его.

А магнитофонные кассеты продолжают свой бег по кругу.

Диктует Томсон:

— И не всякая шваль. Мне нужны люди, которые не боятся ничего на свете. Больше всего они должны любить деньги. Других мне не надо.

— К чему прописные истины? — обижается Вильке. — Мы отлично понимаем что к чему.

— Ол райт!

— Меня интересует техника передачи списков.

— Можете выбрать любой способ.

Магнитофон замолчал.

Гаджи подошел к телефону, снял трубку, долго держал ее в руке. Все-таки набрал номер.

— Доброй ночи. Мне необходимо вас видеть.

— Вас плохо слышно.

— Но откладывать нельзя ни на день, — он сказал это и положил трубку на рычаг.

— Наверное, неправильно соединили, — сказала Анна Мария, отодвинув от себя телефон.

— Абсолютно правильно, — ответил Фрикке. — Как жаль, что улетел фон Боргман. Он бы с тобой поговорил по душам. Впрочем, ты еще будешь иметь это удовольствие. Я рещил отправить тебя в Берлин.

— Не понимаю?

— Зачем строишь из себя дурочку? Почему ты тайком от меня входишь в контакт с Вильке? Хватит водить меня за нос. Помни, ваш Канарис закончил в петле.

— Ты болван, Фрикке, и у тебя мания предательства.

— Зачем ты встречаешься с человеком, которого сбила машина?

— Я сказала, что ты болван. Добавить нечего, к сожалению.

Анна Мария подошла к окну. Улица, освещенная огнями реклам, была пустынной. Она смотрела на улицу, словно прощаясь с ней навсегда — оставалось слишком мало шансов. Но в то же время вряд ли Фрикке мог доказать обоснованность своих подозрений.

— Не вздумай выкинуться, — предупредил Фрикке.

— Ты не логичен, как женщина. Если мне надо с кем-то встретиться, разве я могу до этого покончить с собой?

Фрикке размышлял.

— Ты встретишься с ним обязательно. В моем присутствии.

Анна Мария повернулась к нему. Она рассмеялась:

— Именно так мы и поступим.

В этот день Гаджи нарушил непреложный закон конспирации: пошел на связь вопреки согласию Анны Марии. Он нарушил азбучную для разведчика истину, ибо то, что говорил Томсон, потрясло и ошеломило его. Теперь Гаджи нервничал, ожидая свидания все в том же кафе — за столиком под полосатыми маркизами.

Анна Мария укладывала свой багаж. Вещей было немного: два чемодана, большой и маленький.

— Я сяду за руль, — сказал Фрикке.

— Пожалуйста, — голос Анны Марии был любезным.

«Опель» тронулся.

Гаджи уже перешел на другую сторону улицы. Он перешел сюда потому, что боялся — вдруг машина промчится мимо и Анна Мария не заметит его.